Графф откинулся на спинку кресла.
— Стишок ко дню Синтерклааса?
Зак процитировал стихотворение наизусть.
Графф едва заметно усмехнулся.
— Вам кажется смешным, что они соблюдают свой религиозный обряд, а мне это запрещено?
— Это всего лишь стишок в ботинке. Разрешаю тебе писать какие хочешь стихи и класть их в чужую одежду.
— Стихи в ботинках — не моя религия. Моя состоит в том, чтобы внести свой небольшой вклад в мир на Земле.
— Ты даже не на Земле.
— Был бы, если бы меня не похитили и не поработили, отдав в служение Мамоне, — бесстрастно сказал Зак.
«Ты провел тут почти год, — подумал Графф, — но все еще поешь ту же песню. Неужели другие так и не смогли на тебя повлиять?»
— Если эти голландские христиане празднуют свой день святого Николая, — продолжал Зак, — то мусульмане должны праздновать Рамадан, евреи — суккот, а я должен жить в любви и мире по заветам Христа.
— Почему это тебя вообще так волнует? — спросил Графф. — Единственное, что я могу, — наказать их за этот дружеский жест. Тогда тебя еще больше возненавидят.
Хотя Графф и не узнал Зака, когда тот к нему пришел, ему наверняка многое было о нем известно. Полковнику могло быть незнакомо его лицо, но не идеи. Непоколебимость Зака в вопросах веры могла впечатлить кого угодно.
— Если Боевая школа запрещает мою религию потому, что она запрещает любую, должны быть запрещены все религии, сэр.
— Знаю, — кивнул Графф. — Я также знаю, что ты несносный тупица.
— Полагаю, данное замечание подпадает под категорию «Командир отвечает за моральный дух подчиненных», сэр? — невинно спросил Зак.
— И еще оно подпадает под категорию «Каким бы умником ты ни был, из Боевой школы тебе все равно не сбежать», — сказал Графф.
— Лучше уж умник, чем несносный тупица, сэр, — ответил Зак.
— Убирайся.
Час спустя к Граффу вызвали Флипа и Динка. Оба получили выговор, а стишок был конфискован.
— Может, и его ботинки заберете, сэр? — спросил Динк. — Инициал тоже наверняка удастся восстановить, когда Флип сходит в туалет. Специально слеплю его так, чтобы у вас не возникло никаких сомнений, сэр.
Помолчав, Графф отправил обоих обратно в класс. Он знал, что слухи о происшедшем разойдутся по всей Боевой школе. Но если бы он так не поступил, Зак наверняка постарался бы, чтобы все узнали о том, как тут на самом деле соблюдаются «религиозные обряды», а затем последовал бы кошмар в виде требующих разрешить им свои праздники ребят.
Со всей неизбежностью двое инакомыслящих, Зак и Динк, отказавшиеся следовать установленным порядкам, обречены были стать союзниками. Возможно, сами они об этом не знали, но фактически таковыми являлись — они преднамеренно раскачивали систему, пытаясь ее обрушить.
«Что ж, — подумал Графф, — я вам этого не позволю, дорогие мои маленькие гении. Ибо всем на самом деле плевать на день Синтерклааса или христианское ненасилие. Когда вы отправитесь на войну — а вы туда отправитесь, хотите верьте, хотите нет, Динк и Зак, — вам придется отбросить все ваше ребячество. Перед опасностью, грозящей гибелью всему человечеству, все земные банальности ничего не значат, пока не минует кризис. А он пока не миновал, чтобы вы там себе ни думали, маленькие тупицы».
6Священная война
Динк вышел из кабинета Граффа, кипя от злости.
— Если они не видят разницы между молитвой восемь раз в день и стишком в ботинке раз в году…
— Отличный был стишок, — заметил Флип.
— Дурацкий, — бросил Динк.
— Разве не в том был смысл? Отличный дурацкий стишок. Жалко, что не сочинил ничего для тебя.
— Я же не выставлял ботинки.
— Извини, — вздохнул Флип. — Я просто тосковал по дому и не думал, что кто-то меня поймет.
— И ты извини.
— Вот только жалеть нам не о чем, — сказал Флип.
— Да, — кивнул Динк.
— Собственно, даже забавно поиметь проблемы из-за того, что отметил день Синтерклааса. Только представь, что бы было, если бы мы праздновали Рождество.
— Что ж, — улыбнулся Динк, — у нас еще есть девятнадцать дней.
— Верно, — кивнул Флип.
К тому времени, когда они вернулись в казарму Армии Крыс, стало ясно, что все уже всё знают. Стоило Динку и Флипу появиться на пороге, как разговоры моментально стихли.
— Ну и дураки же вы, — сказал Розен.
— Спасибо, — ответил Динк. — Особо приятно слышать от тебя.
— С каких это пор ты заделался верующим? — требовательно спросил Розен. — Зачем устраивать из этого священную войну?
— Это не религиозный обряд, — возразил Динк. — Он голландский.
— Слушай, придурок, ты теперь в Армии Крыс, а не в Голландии.
— Через три месяца меня в Армии Крыс не будет, — ответил Динк. — Но голландцем я останусь до самой смерти.
— Национальность тут ничего не значит, — заметил кто-то из мальчишек.
— Религия тоже, — добавил другой.
— Само собой, религия имеет значение, — возразил Флип. — Иначе нас не вызвали бы к начальству и не объявили бы выговор за вырезанную в блинчике букву «Ф» и засунутый в ботинок смешной стишок.
Динк посмотрел вдоль длинного, загибавшегося вверх коридора. Зака, спавшего в самом конце казармы, от двери даже не было видно.
— Его тут нет, — сказал Розен.
— Кого?
— Зака, — ответил Розен. — Он пришел, сообщил о том, что сделал, а потом ушел.
— Кто-нибудь знает, куда он идет, когда хочет побыть один? — спросил Динк.
— Зачем тебе? — поинтересовался Розен. — Хочешь его поколотить? Я запрещаю.
— Хочу с ним поговорить, — ответил Динк.
— Ах, поговорить… — протянул Розен.
— Поговорить — значит именно поговорить, — сказал Динк.
— Я не желаю с ним разговаривать, — заявил Флип. — Тупая свинья.
— Ему просто хочется уйти из Боевой школы, — объяснил Динк.
— Если бы мы поставили вопрос на голосование, — сказал кто-то, — его бы и секунды тут больше не было. Только место занимает.
— Голосование? — переспросил Флип. — Да уж, очень по-военному.
— Иди, заткни пальцем дырку в дамбе, — бросил мальчик.
— Так вы теперь еще и против голландцев? — спросил Динк.
— Что поделаешь, если они до сих пор верят в Санта-Клауса? — сказал мальчишка-американец.
— В Синтерклааса, — поправил Динк. — Он живет в Испании, а не на Северном полюсе. У него есть друг, который носит его мешок, — Черный Пит.
— Друг? — переспросил мальчик из Южной Африки. — Больше похоже на раба.
— Какое счастье, когда христиане дерутся друг с другом, — вздохнул Розен, — а не режут евреев.
Именно тогда в дискуссию впервые включился Эндер Виггин.
— Разве не это должны предотвращать законы? Чтобы люди не враждовали из-за религии или национальности?
— И тем не менее мы все равно этим занимаемся, — сказал американец.
— Разве мы здесь не для того, чтобы спасти человечество? — спросил Динк. — У людей есть религии и национальности. И обычаи тоже. Почему мы не можем быть просто людьми?
Виггин не ответил.
— Какой нам смысл жить как жукеры? — продолжал Динк. — Они-то точно не празднуют день Синтерклааса.
— Людям свойственно время от времени устраивать резню, — заметил Виггин. — Так что, возможно, пока мы не победим жукеров, нам стоит попытаться быть чуть менее… человечными.
— И возможно, — добавил Динк, — солдаты сражаются за то, что им дорого. А дороги им их семьи, их традиции, их вера и их нация, — все то, что нам не позволено иметь здесь.
— Может, мы сражаемся для того, чтобы вернуться домой и найти там все вышеперечисленное, — заметил Виггин.
— Кто знает, может, никому из нас вообще не придется сражаться, — сказал Флип. — Не похоже, что мы занимаемся чем-то настоящим.
— Могу сказать, что тут настоящее, — улыбнулся Динк. — Вчера я был помощником Синтерклааса.
— Наконец-то признаешься, что ты эльф? — улыбнулся в ответ американец.
— Сколько в Боевой школе ребят из Голландии? — спросил Динк. — Синтерклаас — явно символ культурного меньшинства, верно? Ничто по сравнению с Санта-Клаусом.
Розен слегка пнул Динка по ноге.
— Динк, к чему ты клонишь?
— Но Санта-Клаус — не религиозная фигура. Никто не молится Санта-Клаусу. Он чисто американский.
— И канадский тоже, — возразил другой мальчик.
— У англоговорящих канадцев, — поправил кто-то еще. — Для некоторых он — Папа Ноэль.
— Рождественский дед, — сказал мальчишка-британец.
— Вот видите? Он не христианский символ, а национальный, — подытожил Динк. — Одно дело — подавлять проявления религиозности, но совсем другое — пытаться стереть национальные различия. Во флоте полно людей, преданных своим нациям. Никто не заставляет голландских адмиралов делать вид, будто они не голландцы. Они бы такого не потерпели.
— Нет никаких голландских адмиралов, — заявил британец.
Не то чтобы Динка злили подобного рода идиотские замечания — ему вовсе не хотелось кого-то ударить, не хотелось даже повышать голос. И все же ему бросили серьезный вызов, который нельзя было оставить без ответа. Нужно было сделать что-то такое, что не понравилось бы другим — хотя он понимал, что лишь создаст себе проблемы и ничего в итоге не добьется.
— Они сумели задушить наш голландский праздник, потому что нас мало, — сказал Динк. — Но пришло время настоять, чтобы нам позволили соблюдать наши национальные обычаи, как и любым другим солдатам в Международном флоте. Рождество — священный день для христиан, но Санта-Клаус — светский символ. Никто не молится Санта-Клаусу.
— Разве что малыши, — рассмеялся американец.
— Санта-Клаус, Рождественский дед, Папа Ноэль, Синтерклаас — все они, конечно, ведут свое начало от христианского празднества, но теперь стали национальными символами Рождества, и даже те, кто не верит в Бога, все равно отмечают этот праздник. Двадцать пятого декабря — день, когда все дарят друг другу подарки, и не важно, верующий ты христианин или нет. Нам могут запретить религиозные обряды, но не могут помешать дарить подарки в день Санта-Клауса.