При одной мысли об этом ее захлестнула такая волна эмоций, что она разрыдалась. Валентина хотела, чтобы Эндер вернулся. И хотя понимала, что это невозможно и полковник Графф прав, она всем сердцем жаждала увидеть своего маленького братика, которого у нее отобрали.
«Все эти годы, проведенные с ненавистным братом… а теперь я делаю все, чтобы любимого брата держать подальше от…
От себя? Нет, мне не нужно держать его подальше от себя. Я ненавижу школу, ненавижу свою жизнь здесь, я ненавижу-ненавижу-ненавижу быть марионеткой в руках Питера. Так зачем мне оставаться? Почему бы мне не отправиться в космос, к Эндеру? Хотя бы ненадолго. У него нет никого ближе меня. И я единственная, кто видел его за последние семь лет. И раз уж он не может вернуться домой, немножко дома — я — может прийти к нему!»
Главное теперь — убедить Питера, что возвращение Эндера на Землю не в его интересах, и сделать это так, чтобы Питер не понял, что она пытается им манипулировать.
От этой мысли она почувствовала слабость: манипулировать Питером совсем не просто. Он видит все насквозь. Поэтому ей придется вести себя довольно искренне и действовать прямо… но при этом осуществить все это с настолько «незаметными» нотками смирения, серьезности, бесстрастия и… чего там еще… чтобы Питер смог отбросить снисходительность к ее высказываниям и решить, что с самого начала сам так думал, и…
«А каков настоящий мотив моего желания свалить с планеты? Он имеет отношение к Эндеру или заключается в том, что я сама хочу освободиться?»
И то и другое. Да, обе причины. И я скажу Эндеру правду: я не стала бы жертвовать всем лишь ради того, чтобы быть с ним. Я бы отправилась в космос — с ним или без него, — лишь бы не оставаться здесь. Без него и с ноющей пустотой. С ним — и с болью видеть его несчастную поломанную жизнь.
Вэл взялась за письмо в адрес полковника Граффа. Мать настолько беспечна, что не скрыла адрес Граффа. Это едва ли не нарушение режима секретности. Иногда мама такая бесхитростная! Будь она офицером МФ, ее бы давным-давно разжаловали.
В этот день за ужином мать без умолку тараторила о предстоящем возвращении Эндера. Питер слушал ее вполуха, потому что она, конечно же, ни на миллиметр не заглядывала дальше своих сентиментальных кудахтаний о «потерянном мальчике, возвращающемся в родное гнездышко». В отличие от нее, Питер понимал: возвращение Эндера будет сопряжено с серьезными сложностями. Нужно столько всего подготовить — и отнюдь не эту дурацкую спальню. Если бы потребовалось, Питер отдал бы Эндеру свою кровать, — но сейчас важно то, что на краткий промежуток времени Эндеру предстоит оказаться в фокусе внимания всей планеты, и именно в этот момент Локк сбросит маску и положит конец домыслам о личности «великого благодетеля человечества, который из скромности хранит инкогнито и потому лишь не может получить безусловно заслуженную им Нобелевскую премию мира за то, что положил конец последней войне в истории человечества».
Эти слова принадлежали, пожалуй, излишне сентиментальному фанату Локка — и так уж вышло, что фанат этот был главой оппозиционной партии в Великобритании. Было бы наивно даже на секунду предположить, что спонтанная попытка Варшавского договора одержать верх над МФ — «последняя война». Есть лишь один путь к тому, чтобы война стала «последней», а именно объединить Землю под эффективным, сильным, но популярным лидером.
И есть хороший способ найти этого лидера — узреть его на видео, стоящего позади великого Эндера Виггина, возложившего длань на плечо героя, поскольку — кого это удивит? — «Дитя Войны» и «Человек Мира» являются братьями!..
А теперь какую-то чепуху понес отец. Сейчас его слова были обращены прямо к Питеру, поэтому пришлось тому нацепить маску послушного сына и воспринимать речь отца внимательно, словно это было для него важным.
— Питер, я всерьез считаю, что тебе следует заняться выбранной карьерой до того, как твой брат вернется.
— С чего вдруг? — спросил Питер.
— О, вот только не надо изображать наивность. Ты что, не понимаешь, что брат Эндера Виггина может поступить в любой колледж, в какой только захочет?
Отец произнес эти слова с таким видом, будто это самое умное из всего сказанного человеком, который еще не обожествлен сенатом Рима, не канонизирован Ватиканом… ну и что там еще полагается. Отцу, похоже, и в голову не могло прийти, что отличные оценки Питера и его идеальные результаты на вступительных тестах колледжей сами по себе позволят ему поступить куда угодно. Питеру не нужно примазываться к славе брата. Но нет — в глазах отца все хорошее в жизни Питера проистекает только от Эндера. Эндер, Эндер, Эндер, Эндер — что за идиотское имя!
Но если так думает отец, значит так будут думать и остальные, — это неизбежно. По крайней мере, все те, кто недотягивает до определенного минимального уровня интеллекта.
Все, что видел Питер, — бонус публичности, который сможет ему обеспечить возвращение Эндера. Но отец напомнил ему еще кое о чем, а именно: все свершения Питера в глазах людей будут принижены лишь в силу того, что он старший брат Великого Эндера. Да, люди увидят их стоящими плечом к плечу — и станут задаваться вопросом: почему брат Эндера не был принят в Боевую школу? Питер станет выглядеть слабым, недостойным, уязвимым.
Вот он — его брат, заметно выше ростом, оставшийся дома и не сделавший ничего. «О, но я же написал все эти эссе Локка и положил конец конфликту с Россией, прежде чем он мог развиться в мировую войну!» Что ж, если ты такой умный, почему ты не помог младшему брату спасти человечество от полного уничтожения?
Огромные возможности с точки зрения пиара! Но одновременно — сущий кошмар.
Как можно использовать великую победу Эндера, но сделать это так, чтобы самому при этом не выглядеть прилипалой, примазавшимся к славе брата? Это будет крах, если он снимет маску, а на его лице обнаружится жалкое: «А я тоже! О, вы думаете, мой братец крут? Что же, я заставлю вас узнать, что я тоже спас мир. Своим — мелким, печальным и убогим — способом».
— Питер, с тобой все в порядке? — спросила Валентина.
— О, что-то не так? — спросила мама. — Дорогой, дай я на тебя взгляну.
— Я не стану раздеваться и не дам замерять температуру ректальным термометром лишь потому, что у Вэл глюки. И я выгляжу совершенно нормально.
— Как только у меня начнутся глюки, я сразу дам тебе знать, — заметила Вэл. — Уж они-то точно будут приятнее твоей физиономии, застывшей с таким выражением, словно тебя вот-вот вырвет.
— Отличная коммерческая идея, — практически на автомате откликнулся Питер. — «Выбери свою галлюцинацию!» О, постой, это уже опробовано, называется «запрещенные наркотики».
— Не фыркай презрительно на нас, убогих. Тот, кто подсел на расчесывание своего эго, в наркотиках не нуждается.
— Дети, — сказала мать. — Неужели, когда Эндер вернется, его встретит это?
— Да, — в унисон ответили Вэл и Питер.
— А мне так хотелось надеяться, что он найдет вас чуть более зрелыми, — вставил свое слово отец.
Но к этому моменту Питер и Вэл заходились в смехе. Остановиться они не могли, поэтому отец выставил их из-за стола.
Питер просмотрел эссе Вэл о ядерном арсенале русских.
— Как скучно, — сказал он.
— Не думаю, — возразила Валентина. — У них есть ядерное оружие, а это удерживает другие страны от того, чтобы отвесить им оплеух, когда они того заслуживают… что бывает нередко.
— У тебя зуб на Россию?
— Зуб на Россию у Демосфена, — с показным равнодушием откликнулась Вэл.
— Хорошо, — сказал Питер. — Так пусть Демосфена не заботят ядерные арсеналы русских. Его должны волновать опасения, что Россия наложит руки на самое ценное оружие.
— На молекулярный дезинтегратор? — удивилась Вэл. — Межзвездный флот никогда не подведет его к Земле на расстояние выстрела.
— Да я не про Маленького Доктора, тупица! Я имею в виду нашего брательника. Нашего юного родича, уничтожающего цивилизации.
— Не смей говорить о нем так!
Лицо Питера озарилось насмешливой ухмылкой. Но за этим фасадом прятались гнев и боль. Вэл по-прежнему могла его ранить — просто показав, насколько сильнее любит Эндера.
— Демосфен напишет эссе о том, что Америка обязана забрать Эндрю Виггина к себе, на Землю, — забрать немедленно. Никаких задержек! Наша планета — слишком неспокойное место, чтобы Америка отказалась от гения величайшего полководца в истории.
В тот же миг Валентину захлестнула волна ненависти к Питеру. Отчасти потому, что она сразу поняла: его подход сработает намного эффективнее, чем уже написанное ею эссе. Вопреки ее собственному мнению, она не настолько впитала в себя личность Демосфена. Тот стопудово призвал бы к немедленному возвращению Эндера и его назначению в американский генштаб.
И этот призыв по-своему окажется не менее дестабилизирующим, чем призыв к развертыванию ядерных сил. За высказываниями Демосфена пристально следили соперники и враги Соединенных Штатов. Если он призовет к немедленному возвращению Эндера домой, они начнут предпринимать обратные действия и постараются удержать Эндера в космосе — а некоторые наверняка открыто обвинят Америку в агрессивных намерениях.
И тогда, через несколько дней или недель, настанет черед Локка выдвинуть компромиссное решение, достойное государственного мужа: оставить мальчика на космической базе флота.
Валентина точно знала причину, по которой Питер изменил мнение: все дело в глупой ремарке отца за ужином, напомнившей Питеру, что, как ни изворачивайся, он обречен навеки оставаться в тени Эндера.
Что ж, даже полный ноль в политике время от времени может выдать что-то полезное. Теперь Валентине не придется убеждать Питера в необходимости держать брата подальше от Земли. Это будет его собственной идеей, а она ни при чем.