Представших перед юным полубогом!
Но их уста краснели, точно розы:
Ни злая смерть, ни все её угрозы
Здесь не имели силы, безусловно.
И были все причёсаны любовно,
Лежали руки мёртвых одинако —
Напротив их сердец.
«Начнём, однако, —
Сказал старик, дрожа от нетерпенья,
Как ветвь осины; в радостном смятенье
Он книгу рвал и всякий миг прощальный
Сопровождал молитвой погребальной.
И свежий ветер уносил с разбега
Обрывки текстов, словно хлопья снега.
И обернул он вкруг Эндимиона
Свой тёмно-синий плащ, и упоённо
Жезлом взмахнул он девять раз. — Дела я
Тебе отныне перепоручая,
Клубок прошу распутать этой нитки,
Где узелков и петель — в преизбытке.
Нежней тяни! Молю не без причины:
Ведь эта нитка — тоньше паутины.
Закончил? Всё? Конец моей тревоге?
Красавцу покровительствуют боги!
Вот раковина. Надпись мне не явна.
Прочтёшь её? Читаешь? Вот как славно!
Мы спасены, клянусь Олимпом! Ныне
Жезл преломи в присутствии святыни:
Той лиры, что стоит на пьедестале».
И стало так. Мелодии восстали
И тут же стихли; звуки колыбельной
В тиши увяли. — «Книжными клочками
Осыпь меня меж мёртвыми рядами
И брось на мёртвых рваные страницы,
О, юноша! И… нечто совершится!»
И снова мир был флейтой упоён.
От Главка отошёл Эндимион
И сделал всё, как тот просил. Мгновенно
Тот юношею стал, и в драгоценной
Коралловой предстал он диадеме.
Казалось, гранями искрился всеми
Там бриллиант. Над девушкой прекрасной
Склонился Главк, и слёзы над несчастной
Он пролил — ах! — и здесь вздохнула Сцилла,
И в ход пошла вся колдовская сила
Эндимиона. Нимфа ото сна
Для жизни пробудилась, как весна!
И возрождали в краткие моменты
Страниц волшебных мелкие фрагменты
Других страдальцев — Феб вот так же точно
Колдует над поляною цветочной.
Бессильно смерть рыдала в склепе тесном,
Когда Латмиец манием чудесным
Всех оживил. Да, любящих на ложе
Сражала смерть, свои злодейства множа,
Но стоило сегодня им проснуться,
Живой к живому начинал тянуться,
И ближние искали в те мгновенья
В их радости своё благословенье,
К Эндимиону обращая взоры.
Веселью хмель проник и в мозг, и в поры.
И расцветали пышными цветами
Симфонии; нездешними листами
Божественные звуки лепетали;
Вино блаженства двое выпивали,
И было радо небо голубое
Желание их выполнить любое,
И, сбиты с толку щедростью небесной,
Они бродили парой бессловесной,
Ловя в глазах друг друга пониманье.
Бог возрожденный крикнул: «До свиданья!
Нептуну-повелителю — почтенье!» —
Взирала Сцилла в кротком удивленье,
Когда, за Главком вслед идя и минув
Ряды колонн, недвижных исполинов,
Они пришли под своды изумруда.
И там вождя приветствовали всюду,
И лето посылало вызов срочный,
И, как в часах бежит ручей песочный,
Так ласточек слетались мириады,
Так лебеди слетались к водопаду.
Счастливый край был солнцем озарён.
Блестели скалы. С четырёх сторон
Влюблённые на место прибывали.
Друг друга видя, шагу прибавляли.
И лица их от радости светились,
И взоры их от влаги серебрились:
Гуляя на свободе, на просторе,
Так ветры не волнуются и море,
Как люди волновались при свиданье,
Что смертный описать не в состоянье.
Все двинулись вперёд. Из виду скрылись
Береговые знаки. Становилось
Всё многолюдней в голове колонны,
А хвост колонны таял неуклонно.
Блеснуло утро первыми лучами.
«Нептунова обитель — перед нами!» —
Главк объявил влюблённому народу,
И тот, шумя, направился к восходу.
И с каждым шагом новые строенья
Их взорам открывались в отдаленье.
Дворец блистал янтарной желтизною,
И всяк был счастлив, словно лист весною,
И шёл вперёд; богатство ослепляло:
Там воздымались своды из опала
На яшмовых колоннах, а просветы —
Кораллами пылали. И всё это
Впивали взоры жадно; нарастала
Их жадность с приближеньем: не бывало
Чертога выше, и длинней, и шире
Из тех, что есть, из тех, что были в мире.
Он посрамлял дворцы и павильоны
Ниневии, Мемфиса, Вавилона!
Итак, великой армией пафосской
Влюблённые прошли под аркой броской,
Напоминавшей радугу Ириды
По цвету, по размеру и по виду.
Вошли во двор. В ворота золотые
Придворные спешили. Громовые
Вдруг раздались раскаты. Как спросонок
Глаза неоперившийся орлёнок
Прищуривает утром, так вельможи,
Заслышав гром, глаза смежили тоже,
Но, приоткрыв, с орлиной остротой
Они рассвет увидели златой.
И вдруг на троне тёмно-изумрудном
Нептун явился в окруженье чудном:
Любовь и Красота за ним, крылаты,
Проследовали в пышные палаты.
Сколь моря видно при сплошном покое
С высоких мачт, Нептунов зал такое
Пространство занимал. Подобно сводам,
Что строит небо, наклоняясь к водам,
Так воды, от Нептунова престола
Взметаясь ввысь, стекали сводом долу,
Как в ураган, Зевесом возбуждённый.
И вдруг покой, безбрежный и бездонный,
Настал вокруг, и тучки под водою,
Грозя людскому зрению бедою,
Зажглись, не зная меры и границы,
Зажглись в четыре солнечных зарницы,
И вечер запылал в небесном поле.
В зелёно-золотистом ореоле
Сидел Нептун; и, как покой озёрный,
Где лишь индеец в лодочке проворной
Порой мелькнет, — так воздух разливался,
На коем облак чётко рисовался,
На коем возвышались цитадели
Эфирные; влюблённые глядели
На пышный купол, затаив дыханье,
На золотую сферу.
Их мечтанье
Прервал сигнал Тритона, и сирены
Запели, вкрадчивы, проникновенны.
Повел Владыка моря головою,
Крылом Любовь махнула и росою
Нектарною влюбленных окропила.
Со спутниками Сциллу поманила
К себе Венера. У подножья трона
Поцеловала нимфу восхищённо.
«Державная корона, скиптр державный! —
Венера молвила. — Владыка славный!
Ты вовремя, о Царь, принес обеты
Наяде. Погляди! — В ответ на это
Владыка прослезился в умиленье
И Главку дал своё благословенье. —
Эндимион! Как прежде, носишь путы
Любви? Ужасно! С самой той минуты,
Как встретилась с тобою на земле я,
Ни времени, ни силы не жалея,
Служу тебе. И что ж, при всех заботах,
Ты смертен и по-прежнему в тенётах?
Ещё чуть-чуть терпенья для успеха;
Иначе я — всего лишь неумеха.
Неверный глаз, тщеславье, пустословье —
Враги всего, что связано с любовью.
Среди незрячих зрячая, читала
Я знаки неба. Ах, когда бы знала,
Поведала бы тайны всех времён…
Любовь придёт, и ты, Эндимион,
Надейся, жди. В грядущей жизни новой
Прибудь, прошу, хоть в месяц твой медовый
Ты на Цитеру — остров мой чудесный.
Мой Купидон, Адонис мой прелестный
Подружатся с тобой!» — Эндимиона,
Что ей внимал коленопреклонённо,
Она благословила. Он же кротко
Богине внял, как песне зимородка.
И пред Владыкой грянуло веселье.
Нектар потек — о, сладостное зелье! —
В протянутые чаши. То и дело
Вино лилось без меры и предела.
В сплетеньях лозных — раковина, лира.
Придя в восторг от огненного пира,
Лоза листвою пламя разжигала,
А Купидон, сей повелитель зала,
Смеялся и шутил. Шипели струи.
Мелодии! Гирлянды! Поцелуи!
Кого, кого здесь выберут, прославят,
Кого здесь лучшей парою объявят,
Кого осыплют листьями? — Потешно
Заспорили.
Великий грех, конечно,
Хромым стихом описывать всё это,
Но ты, о Муза, не кляни поэта:
Пусть завершит поэму торопливо.
Внезапно стихли все — и переливы
Отдельных гамм влились в мотив напевный,
В высокий гимн.
«О, Царь пучины гневной!
Стихий ты сонаследник, брат Зевеса!
Морской волны гигантская завеса
Перед тобою падает. Гранитам
Грозишь ты, Царь, трезубцем знаменитым;
Дрожит утёс. Ты место речке горной
Находишь на груди своей просторной.
Ты скал приоткрываешь основанья.
Почувствовав твоё негодованье,
Твой враг Эол скрывается в пещере.
Сверкнёшь короной — и несут потери
Насупленные тучи. Круг твой ближний,
Которого на свете нет подвижней,
Тебя влечет по морю в направленье,
Откуда Феб заводит песнопенье,
Сдержав коней у неба на пороге.
Твои привычки — сдержанны и строги.
Гулять, как мы, великий пахарь моря,
Не твой обычай. Но с теплом во взоре
Ты соблюдение холодных правил
На день отставил.
Предстало ныне всё твое величье
В ином обличье.
Восторгам нашим от преображенья
Нет выраженья!
Покой разлейте;
Отдайте предпочтенье лютне, флейте;
Пускай труба умолкнет! Всуе, всуе
Дождей апрельских благостные струи,
Звон эолийской тетивы Любови, —
Они, увы, в самой своей основе
Для нежного приятия Венеры
Грубы сверх меры,
И всё же, пусть она, не став к нам суше,
Нам глянет в души!
Дитя! Едва ты
Пошлешь улыбку — все тревоги сняты.