— Что вы, дорогой друг, вы меня не так поняли. Я просто пытаюсь указать вам на нечто, что, по моему мнению, свидетельствует о недостатке дальновидности с вашей стороны и, в свою очередь, приводит к чрезмерной скрупулезности.
— Я вас не понимаю.
— Куда уж яснее. Мы пытаемся протолкнуть выгодную сделку. С этой целью мы — давайте называть вещи своими именами — скрыли от лорда Воспера кое-какие сведения, располагая которыми, он почти наверняка отказался бы от сделки. Но мы тут вполне безупречны. С какой стороны ни посмотри. Он значительно выиграет от нее, хотя выиграл бы больше, если бы отказался. Но коли уж учитывать спорные вопросы этики, то следовало бы делать это пораньше, в самом начале, а не теперь, когда мы рискуем лишиться всего достигнутого!
— В общем вы, конечно, правы. Но… — Энджелл запнулся. — Одним словом, вы хотите сказать, никто никогда не догадается, что мы располагали фактами о болезни Флоры Воспер. А также фактами о планах предполагаемого строительства. А если кто и узнает, то стряпчий не обязан обнародовать факты, могущие повредить его делу. Но в таком случае все — точнее говоря, все в конторе Холлиса — будут знать, что я нарушил правила, обратившись сейчас непосредственно к лорду Восперу.
— Неужели вы столь дорожите мнением конторы «Холлис и Холлис»?
— Я дорожу своей репутацией стряпчего.
— Вы ее ставите выше той высокой прибыли, которой рискуете?
Энджелл нервным движением поправил свой ставший свободным жилет.
— Кое-что позволительно, Фрэнсис. А кое-что нет.
Хоун кивнул.
— Вы единственный человек, лично знакомый с Воспером, иначе я послал бы кого-нибудь другого. А если пошлю кого-то другого, вы согласитесь его сопровождать?
— С тем чтобы встретиться с Воспером?
— Необязательно. Если поедет Симон Порчугал, он может посетить его один, а вы останетесь в Женеве.
— Какова же тогда цель моей поездки?
— Порчугалу все известно о сделке, но если Воспер начнет колебаться по какому-то юридическому вопросу, Порчугал бессилен. Тогда он может сказать Восперу, что вы в Женеве, и прибегнуть к вашей помощи — дабы убедить Воспера, чтобы тот сделал это сам. Это успокоит вашу совесть?
— Нет. Видите ли, я все равно обязан сообщить Восперу, что ему следует проконсультироваться со своим стряпчим.
— Но если Порчугал поедет и у него возникнут какие-то юридические затруднения, он-то будет иметь право проконсультироваться с вами, раз вы окажетесь в Женеве?
— Без сомнения. Он может проконсультироваться со мной по любому вопросу, какому сочтет нужным.
— В таком случае поезжайте.
С минуту они созерцали друг друга, затем Энджелл взял еще один крекер и еще один ломтик сыра. Еда в малых количествах дарила особое наслаждение, что до некоторой степени компенсировало лишения, вызванные диетой.
— Когда?
— Завтра утром, если Холлис к тому времени ничего не получит.
— Я согласен ехать только в качестве юридического консультанта Симона Порчугала. Разговаривать с Воспером будет он сам.
— Я уговорю его поехать.
Энджелл высказал свое мнение и перечислил возможные последствия. Его не беспокоило, что по приезде в Женеву его строго профессиональная позиция может быть поколеблена. Но он знал, что сэр Фрэнсис Хоун надеется на некоторые уступки с его стороны, если возникнет необходимость.
Правда, всегда можно надеяться, что такая необходимость не возникнет.
— Вы надолго уезжаете? — спросила Перл.
— Если вылечу завтра днем, то наверняка вернусь в четверг вечером. Все зависит от того, когда я закончу дела.
— Это все те же дела, что в марте, когда мы познакомились?
— Нечто подобное, дорогая. Нечто подобное. Какая на вас красивая юбка.
— Вам нравится? А я боялась, она покажется вам слишком короткой.
— Пожалуй, действительно несколько коротковата.
— Вы позвоните, если не приедете в четверг?
— Из Швейцарии? Неоправданный расход. Вы не боитесь оставаться в доме одна?
— Господи, конечно, нет. В центре-то Лондона.
— В центре Лондона может быть куда опасней, чем в глухой провинции.
— Это всего на одну ночь. А как я узнаю, приедете ли вы в четверг?
— Пожалуй, я дам телеграмму. Если не получите телеграммы, ждите меня к ужину. У вас какие-то необыкновенно длинные чулки.
— Колготы.
— Похоже, что они нигде не кончаются.
— Нет, Уилфред, кончаются. Собрать чемодан?
— Да, пожалуйста. Одну пижаму и рубашку на смену. Я не поспею на аукцион у Кристи в четверг. Но я уже сделал заявку на Каналетто. Пять тысяч. Вы можете…
— Господи! А не слишком ли дорого? Я думала…
— Заявку я сделал от имени Фрэнсиса Хоуна сегодня по пути домой. Я собирался участвовать в аукционе по его поручению. Вы можете пойти, а потом расскажете, какие еще были заявки.
— Хорошо. У вас есть каталог?
— На моем столе. Старайтесь не смотреть в глаза аукционисту. Известны случаи, когда люди покупали вещи под влиянием минуты.
— Я тоже слышала, но не верила, что это правда.
Уилфред следил за каждым ее движением.
— Знаете, это будет первая ночь, которую мы проведем порознь.
— Вот как? Пожалуй. Но мы ведь совсем недавно женаты.
— Достаточно давно, чтобы сделать кое-какие выводы. Перл, вы не жалеете, что вышли за меня замуж?
Она вздрогнула.
— Почему я должна жалеть?
— Я порой задумываюсь. Ведь вы настолько моложе меня.
— А вы жалеете об этом?
Уилфред сдвинул назад волосы и промокнул платком лоб.
— Я не то хотел сказать. Конечно, не жалею. Семейная жизнь значительно расширила мое эстетическое восприятие. Чего я совсем не ожидал.
— Почему совсем не ожидали?
— Потому что много лет считал эстетическое восприятие понятием чисто духовным.
— Уж не хотите ли вы сказать, что за все эти годы ни разу не взглянули на женщину?
Временами ее прямолинейность коробила его.
— Отчего же, порой случалось. Но вы не ответили на мой вопрос.
— Какой вопрос?
— Я спросил, не жалеете ли вы, что вышли за меня замуж?
За две недели в нем произошла какая-то перемена. Он, казалось, стал менее настороженным, менее высокомерным, чуточку менее уверенным в себе. И это проявление самоуничижения тоже было не в его характере. Она подошла и положила руку ему на плечо.
— Как я могу жалеть? Как…
Он перебирал пальцами подол ее юбки.
— Приятная материя. Шелк? Совсем в этом не разбираюсь. Все равно очень красиво. Тот самолет…
— Какой самолет?
— Тот, на котором мы летели в Женеву в марте. Мы ему многим обязаны.
Она хотела отойти, но он обнял ее ногу повыше колена.
— Уилфред…
— Да?
— Мне надо собирать чемодан. Уилфред, вы так никогда и не сказали, отчего выбрали ночной рейс? Спешили?
— Спешил? Пожалуй, действительно спешил. На то были причины.
Она попыталась освободиться.
— Когда вы уезжаете?
— Во второй половине дня. Мне еще надо кое-куда позвонить. Возможно, не придется ехать.
— На аукционе буду покупать все подряд, — объявила Перл. — Приедете, и все стены будут завешаны новыми картинами.
Он не оценил шутки.
— Можете подновить позолоту на этом стуле. Ее надо освежить. Она совсем потускнела.
— Потускнеешь, когда тебе столько лет.
— К вам это не относится, Перл, вы очень молоды.
— Пойду уложу чемодан, — не слушая, отозвалась Перл. — Надо проверить, достаточно ли пижам. Хотите куплю пару новых, пока вы в отъезде?
— Не стоит. Четырех вполне достаточно. К тому же их надо шить на заказ. Обуздывайте свою расточительность, дорогая.
— А вы свои руки, Уилфред, — сказала Перл, хотя поняла, что сопротивление бесполезно.
По-прежнему ни слова от Воспера, и Энджелл вместе с Симоном Порчугалом поспешили на самолет, отлетающий в одиннадцать тридцать. Полет был ничем не примечателен, Симон погрузился в свои бумаги, а Энджелл без помех предался раздумьям.
Излишества прошлой ночи опять вызвали сердцебиение, и он подумывал, не следует ли вновь провериться у Матьюсона. Но перспектива оказаться во власти пытливых глаз и пальцев, связанные с этим расходы, расспросы, которые неизбежно за этим последуют и, несомненно, коснутся его супружеских отношений, нежелание признаться Матьюсону, что он воспользовался его советом в этом вопросе, а также, что он явно внял увещеваниям Матьюсона и сбавил в весе, — все вместе взятое раздражало Энджелла. Он, конечно, мог обратиться к своему врачу в системе здравоохранения, но тот был вечно перегружен и не мог уделить Энджеллу должного внимания.
Сегодня он чувствовал себя несколько подавленным. Головокружительное возбуждение прошлой ночи оказалось быстропроходящим. Перл вела себя равнодушно, холодно, словно выполняла долг. Он решил, что следует взять ее в руки, взяв прежде всего в руки самого себя. Чувство пресыщения, которое он испытывал в настоящую минуту, позволяло ему храбро взирать на длительный период полного воздержания, когда он не притронется к ней и пальцем, пока она сама не соскучится по его ласкам и не станет недоуменно, с немым удивлением поглядывать на него, как бы спрашивая: «В чем я провинилась?» И, кто знает, может, придет время, когда она вслух задаст ему этот вопрос, и тогда он ответит: «Ни в чем, дорогая, абсолютно ни в чем», но произнесет это таким тоном, что она не удержится от дальнейших расспросов. И тогда-то наступит долгожданный, неизбежный момент, когда он снизойдет до ласк, мысленное предвкушение сделает их еще более сладостными.
Ограничение в пище также вызывало подавленное настроение. Что может быть хуже голода? Несколько раз, когда у него начинались легкие колики, он было уже совсем решил отказаться от диеты. Он сознавал, что и тут подвергает испытанию свое великолепное здоровье. Прошлой ночью, когда он ушел от Перл, в пустоте темной спальни он особенно остро ощутил всю тщетность своих усилий, свое поражение, понял, что его брак сулил ему лишь полное одиночество и безнадежность.