– Что же, теперь ты в Карфагене ставишь опоры для высоких домов, здесь возводишь прекрасный город? Став рабом женщины, ты и думать позабыл об обещанном тебе царстве, о славе и подвигах? Уже сам повелитель богов, тот, кто мановением руки колеблет небо и землю, посылает меня с Олимпа, чтобы вразумить тебя и передать своё слово. Что замыслил ты? Зачем мешкаешь в Ливийской земле? Если самого тебя не прельщают более славные подвиги, вспомни об Аскании и о его потомках – ведь не себя, а их ты лишаешь надежды, для них надлежит тебе добыть Италийское царство и земли Рима. Не медли же!
Сказав это, Меркурий скрылся от смертных глаз, растворившись в лёгком воздухе. Эней же, узрев воочию бога, онемел, смятение охватило его. Волосы дыбом встали у него на голове, и голос пресёкся в горле. Потрясённый упрёками бога, он уже жаждал скорее покинуть милую сердцу страну, но не знал, как ему быть. Что он, несчастный, скажет безумной царице? С какими речами ему подступиться к ней? Мысль его беспокойно металась, не в силах найти выхода. Наконец он решил, что лучше всего будет сделать так. Призвав Мнесфея, Сергеста и храброго Клоанта, он велел им тайно снаряжать флот, сносить на берег оружие и собирать людей. Он же, покуда царица ослеплена любовью и верит ему, найдёт, с какими словами подступиться к ней и какими речами смягчить её горе. Выслушав Энея, тевкры радостно бросились выполнять приказания.
Но возможно ли обмануть любящее сердце? Полна предчувствий, царица раскрыла хитрость Энея, угадав, что он хочет покинуть её. Нечестивая Молва донесла до неё, что троянцы собирают корабли к отплытию. Обезумев, она не находила себе места и металась, будто вакханка, что не помнит себя в буйстве ночного праздника, когда из храма выносят святыни и вкруг Киферонской горы раздаётся призыв лесного бога. Она стала упрекать Энея:
– И ты, нечестивец, надеялся утаить своё вероломство, скрыться незамеченным? Не удержат тебя здесь ни любовь, ни наш союз, ни жестокая смерть, что ждёт Дидону? Не страшась ни бурь, ни холодных ветров, ты наспех снаряжаешь флот, чтобы отплыть под зимней звездой. Неведомые края и новые земли ждут тебя, но если бы и поныне стоял древний Пергам, то, верно, ты стремился бы в Трою? Не всё ли равно куда бежать, лишь бы от меня! Ничего не осталось у меня, кроме моих слёз, ими заклинаю тебя, ими и ложем нашей любви, нашей недопетой брачной песней заклинаю: если хоть чем-то заслужила я твою благодарность и если я была тебе хоть немного мила, не покидай меня! Сжалься, умоляю, надо мной и над моим гибнущим домом. Ты виною тому, что я стала ненавистна царям номадов и народам Ливии, и даже собственным моим тирийцам. Ты сгубил мою добрую славу, что возносилась до небес! На кого меня, обречённую на гибель, ты оставишь, залётный гость? Ведь так теперь называть мне нужно того, кого я звала супругом? Что остаётся мне? Ждать, когда эти стены сокрушит мой брат Пигмалион или когда сама я стану пленницей Ярбы? О если я хотя бы успела зачать от тебя ребёнка, прежде чем ты скроешься! Если бы рядом со мною в высоких чертогах бегал малютка Эней, напоминая мне о тебе, – не было бы мне так горько чувствовать себя соблазнённой и покинутой!
Но, покорный воле Юпитера, опустив взор, тая лежащую на душе тяжкую заботу, так отвечал ей Эней:
– Не стану я отрицать твоих заслуг и перечить всему тому, что сказала ты, Элисса. Покуда душа моя не покинула тела и рассудок не покинул меня, я буду помнить тебя и твою доброту. Что касается дела, скажу тебе кратко. Не думай, будто тайно хотел я бежать от тебя. Никогда не притязал я на священный брачный факел и не вступал в союз с тобой. Если бы сам я был повелителем своей судьбы, если бы мог я по собственной воле избирать себе труды и заботы – никогда не покидал бы я родной Трои, её пенатов и дорогих сердцу могил. Там я снова поднял бы дворец Приама и отстроил бы для своего народа высокий Пергам. Но Гринийский Аполлон и Ликийский оракул не дали мне другого пути, кроме пути в Италию. Там ждёт меня любезное отечество. Тебе мил твой Карфаген, и край Ливийский радует твой взор – разве можешь ты осудить нас, жаждущих поселиться в Авзонийской земле? Финикиянка, ты нашла своё царство за морем, есть такое же право и у тевкров. Каждую ночь, лишь влажный сумрак окутает землю и засверкают на небе звёзды, является мне тень Анхиза, отца, и в тревоге укоряет меня. Мысль о сыновьях гнетёт меня – промедлением я лишаю их надежд на Гесперийское царство и судьбой обещанные им пашни Тибра. Сегодня же, клянусь в том нашей любовью, сам вестник богов, посланец Юпитера, слетел ко мне на лёгких крыльях ветра и принёс мне повеление Громовержца. Не во сне, а среди бела дня узрел я бога и сам слышал его слова. Не мучь же себя и меня причитаниями, знай, что не по своей воле плыву я в Италию.
Так говорил Эней, и Дидона молча смотрела на него пылающим взором. Не сдержав гнева, царица вскричала:
– Неправда, что ты сын богини! И род твой не от благородного Дардана! Тебя, вероломного, породили кручи Кавказа, в Гирканских чащах ты был вскормлен свирепой тигрицей! Теперь я должна смолчать, ожидая другой, ещё большей обиды! Разве мои слёзы вырвали из него стон жалости? Разве, тронутый моей любовью, он дал волю слезам? Или хотя бы потупил взор? Есть ли на свете жестокость страшнее? Ужели царица Юнона и сын Сатурна станут с небес равнодушно взирать на такое коварство? Нет веры никому в целом свете! И я, безумная, сама подобрала его, занесённого бурей к моим берегам, вернула ему флот, спасла друзей его от неминуемой смерти, да к тому же разделила с ним моё царство! Разве могу я совладать с гневом? Так, значит, не сам ты бежишь, а Ликийский оракул гонит тебя, а ещё сам Феб и к тому же посланный самим Юпитером вестник богов! Видно, в заботах о нас не ведают покоя всевышние!
Что ж, – продолжала царица, – я не держу тебя и согласна со всем, что ты сказал! Беги, поскорее уплывай, ищи своё царство в Италии. Пусть средь диких скал, повторяя имя Дидоны, ты найдёшь свой конец, если только живы ещё в небесах благочестивые боги! Месть моя будет преследовать тебя повсюду, а если душа моя расстанется с телом, пусть моя тень будет молить манов загробного царства покарать вероломство Энея!
И, обессилев, царица бросилась прочь от Энея, хотя он хотел ещё о многом сказать ей. Поникшее тело её подхватили служанки и уложили на мягкое ложе.
Эней хотел идти за ней, чтобы успокоить её боль и утешить тревогу, он сам стонал от любви, и душа его колебалась, но, благочестивый и покорный воле богов, царь остался, чтобы готовить отплытие. Тевкры уже сдвинули в воду высокие корабли, и просмолённые кили закачались на волнах. Другие несли из леса дубовые брёвна, не успев очистить их от коры, и свежие вёсла с неоструганными ветвями. Всем не терпелось поскорее отплыть. Со всех сторон, со всех улиц стекались к морю тевкры. Они были подобны муравьям, когда те, готовясь к суровой зиме, усердно собирают в свои жилища припасы. По узкой тропинке среди высоких трав несут они свою добычу. Одни катят крупные зёрна, другие подгоняют отстающих, третьи собирают отряды, и кипит вокруг муравейника работа.
Дидона смотрела на тевкров с высоты своей твердыни и слышала, как гудит на берегу их весёлый гомон. Что пришлось ей вынести, как она стонала! И к чему только не принуждает людей жестокая любовь! Смирив в душе гордость, она вновь решилась в слезах подступиться к Энею с мольбами – в предчувствии гибели она была готова пойти на всё, лишь бы упросить его остаться.
– Анна, – сказала она сестре, – видишь, отовсюду стекаются на берег тевкры, призывают себе в паруса лёгкие ветры и каждую корму украшают венками. О, если б заранее я знала о таком горе, я бы легче снесла его! Одна у несчастной к тебе просьба, Анна. Вероломный гость всегда почитал тебя и тебе поверял свои тайные мысли, ты знаешь, как подступиться к нему и как лучше заговорить с ним. Иди же и проси надменного врага склонить слух к моим мольбам. Ведь я не давала вместе с данайцами в Авлиде клятвы истребить весь троянский народ, я не слала к Пергаму корабли и не тревожила прах его отца Анхиза – отчего же он так жесток ко мне? Зачем так спешит он? Пусть даст своей возлюбленной последний подарок, пусть повременит, дождётся попутных ветров. Я не прошу, чтобы он остался верен нашему союзу, чтобы навсегда остался в Ливийском царстве, я прошу только жалкой отсрочки. Малый срок, за который утихнет безумие страсти, и я притерплюсь к страданию, которое уготовила судьба мне, побеждённой. Сжалься, сестра, окажи мне последнюю милость, и до смертного часа я буду благодарна тебе.
Так она молила Анну, и та вновь и вновь несла к Энею её слёзные моления, но просьбы не поколебали скорбящего сердца, ибо боги и судьба велели ему быть твёрдым. Так на столетний узловатый дуб порой налетают альпийские ветры, мча с разных сторон. Они хотят повалить его, и скрипит его ствол, и, хотя нет-нет да сорвётся с колеблемых ветвей случайный лист, дуб стоит нерушимо: корни его уходят глубоко в недра горы, настолько же, насколько высоко к небесам возносится его крона. Так и к Энею со всех сторон подступали с речами то одни, то другие, и слёзы катились по его щекам, но дух его оставался непреклонен.
Тогда в неизбывном горе и в страхе перед неминуемым роком царица стала призывать смерть. Все знамения звали её исполнить страшный замысел и скорее покинуть белый свет. Возлагая в храме дары на алтарь богов, увидела она, как священная влага потемнела и вино обратилось в кровь. Даже сестре не рассказала Дидона об этом зловещем видении. В её дворце был храм из мрамора, посвящённый покойному супругу Сихею, она всегда чтила его с особенным усердием, украшала его праздничной зелёной листвой и белоснежными шерстяными тканями. Один раз ночью, когда вся земля была окутана тьмой, из этого храма услышала она голос мужа, зовущий её к себе. Часто по ночам на крышу дворца садился филин и оттуда заводил похоронную песню, протяжно плача во мраке. Дидона вспомнила и о пророчествах, суливших ей беду, а в сновидениях ей часто являлся Эней – свирепый тевкр гнался за обезумевшей тирской царицей, а она, брошенная всеми, в отчаянии брела по дороге среди бескрайнего пустынного поля. Так у Еврипида Пенфей видит ряды исступлённых эвменид, видит в небесах два солнца и два семивратных города. Так в театре бежит по сцене обречённый Орест, когда за ним гонится дух матери с клубком змей в руке – он мчит со всех ног, но на пороге дома его уже ждут готовые мстить эринии.