Был когда-то на Критских холмах лабиринт, где меж глухими стенами сплетались в хитрый узор сотни путей и в котором никакие путеводные нити не могли помочь блуждавшим вслепую путникам. Такой лабиринт нарисовали на песке следы троянских отрядов, перепутавшись между собой в потешной битве. Словно дельфины, резвящиеся в волнах Ливийского или Карпафского моря, носились по полю мальчишки.
У древних латинян эти ристания ввёл Асканий, после того как опоясал Альба-Лонгу стенами, сам же он обучился этому искусству вместе с другой троянской молодёжью. Альбанцы завещали традицию своим внукам, а от них её взял Рим и хранит доселе как наследие прадедов. Потому и строй этот, и сами игры зовут у нас в память о предках троянскими.
В тот день коварная Фортуна вновь изменила тевкрам, ибо пока они справляли игры на могиле старца Анхиза, Юнону всё так же мучили тревога и боль, и с неба она послала к троянским кораблям Ириду. Спустившись по многоцветной дуге, подгоняемая ветрами, та быстро достигла земли и невидимой для смертных глаз прошла сквозь толпу, мимо пустых кораблей и безлюдной гавани к мысу – туда, где поодаль от всех троянские жёны собрались, чтобы в тишине оплакать Анхиза. Вновь и вновь они озирали безбрежные морские просторы и в слезах восклицали:
– О горе нам! Сколько ещё пучин предстоит одолеть нам, несчастным!
Все молили о городе, мысль о том, что скоро вновь предстоит пуститься в плавание, всех повергала в ужас.
Тогда Ирида, искушённая в злодеяниях, подошла к ним, приняв облик старой Берои, жены Дорикла, некогда славной знатностью рода и обильным потомством. Вступив в круг дарданских матерей, она так повела свою речь:
– О несчастные! Хоть и не увлекли нас на смерть руки ахейцев на родине, хоть и сохранила нам жизнь Фортуна – но сохранила, только чтобы увлечь нас на новую погибель! Седьмое лето миновало с того дня, как была разрушена Троя, семь лет носит нас по морям и землям, среди неприступных скал, и звёздный свет заменяет нам крышу над головой! Мы стремимся достичь италийского берега, но он всё убегает от нас, оставляя нас страдать среди бурных морских волн!
Здесь, – продолжала она, – жил Эрикс, наш соплеменник, здесь радушно встретил нас Акест. Кто же мешает нам здесь построить наш город? О наши понапрасну спасённые от врагов пенаты! Неужто никакой город не станет наследником Трои? Неужто никакие реки не назовём мы в память о родине Симоентом и Ксанфом? Сожжём же корабли, что сулят нам несчастье! Знайте, во сне мне явилась Кассандра и, вручив пылающий факел, рекла: «Здесь ищите Трою! Здесь воздвигайте дома!» За дело же, сёстры! Знамения не дают нам медлить! Вот стоят алтари Нептуна – сам бог даст нам и огонь, и отвагу свершить неизбежное!
Сказав так, Ирида первой схватила горящую головню и, широко размахнувшись, бросила её, наполнив сердца троянок изумлением и страхом.
Тогда старейшая из троянских жён, Пирго, своей грудью вскормившая всех Приамовых сыновей, сказала:
– Нет, не Бероя пред нами, не супруга Дорикла, рождённая в Ретейских горах. Глядите на неё: глаза её горят, речь её вдохновенна! Вслушайтесь в звук её голоса, посмотрите на лицо и на её лёгкую поступь. Я сама недавно ушла от Берои – она была больна и горько сожалела о том, что не может исполнить долг и вместе с нами пойти почтить могилу Анхиза.
Так сказала Пирго, и троянки недобрым взглядом окинули берег и корабли. В душе они колебались между стремлением к новым неведомым землям и жарким желанием остаться на сицилийской земле. Тут Ирида, раскинув крылья, вознеслась к небесам по сияющей радуге и скрылась в облаках. И тогда потрясённые знамением жёны стали разорять алтари, выхватывая из костров горящие ветви, и метать пылающие факелы в корабли, такое безумие обуяло их. И, будто сбросив узду, разбушевался Вулкан, пламенем объемля суда, и вёсла со скамьями, и расписную обшивку.
Весть о том, что горят корабли, принёс к могиле Анхиза Эвмел. Собравшиеся уже и сами видели поднимающийся дым и чёрную тучу золы, что гнал к ним ветер. Асканий тут же развернул строй юных всадников в сторону горящего лагеря, и наставники, тщетно пытаясь удержать его, понеслись следом.
– Что вы творите? – закричал Юл обезумевшим женщинам. – Что за болезнь ослепила вас? Ведь не вражеский лагерь вы хотите спалить, но все наши надежды! Вот я пред вами, Асканий! – И он сорвал с головы шлем, что был надет для конных ристаний, и бросил его на землю.
Тут подоспел и Эней, а за ним и отряды тевкров. Женщины тут же разбежались по берегу, попрятались в страхе по расселинам скал, скрылись в прибрежных лесах. Опомнившись, они узнавали близких, безумие оставляло их, и стыдно стало им глядеть на белый свет, когда Юнона отпустила их души.
Но пожар не утих, и огонь только набирал силу. Внутри сырой древесины, по пакле пробиралось тлеющее пламя и испускало струи дыма, расползаясь по кораблям. Тщетно мужи старались тушить их, и потоки воды не могли помочь.
Тогда благочестивый Эней, разрывая на себе одежды, простёр руки горе и воззвал к небу:
– О всемогущий Отец! Если только не все троянцы как один ненавистны тебе, если есть в тебе жалость к судьбе смертных, не дай огню уничтожить и наши корабли, и всё наше жалкое достояние! Если же я заслужил это, то рази сверкающими молниями всё немногое, что осталось у нас, но не забудь и меня, предай меня смерти!
Только он молвил так, как из тяжёлой, набухшей грозой тучи пролились струи и грянул удар грома, потрясший окрестные горы и долы. Небо заполыхало внезапной грозой, забурлил ливень, и буйные Австры сгустили над морем и землёй мрак, будто ночью.
И корабли доверху наполнились водой, и влага тут же погасила огонь, таившийся в обгоревших досках. Все суда были спасены от пожара, лишь четыре погибли.
Потрясённый бедой, Эней долго не мог ни на что решиться, склоняясь душой то к тому, чтобы позабыть волю судьбы и осесть на сицилийских полях, то к тому, чтобы плыть в земли Италии. Тогда стал утешать его Навт, старец, которого одарила мудростью дева Тритония, научив его открывать всем непреложный порядок судьбы и волю богов, когда они являют свой гнев. Старец так сказал Энею:
– О сын богини! Куда бы ни звал нас рок и какие бы ни готовил напасти, знай, что любую судьбу побеждают терпением. Здесь мы в гостях у дарданца Акеста, рождённого от крови богов. Поделись с ним своей бедой, и пусть он будет твоим союзником. Пусть останутся здесь те, чьи суда уничтожил огонь. И те, для кого великий подвиг уже не по силам, – дряхлые старцы и утомлённые невзгодами жёны. Отбери тех, в ком уже нет сил и кто страшится опасностей, воздвигни здесь для них город, и пусть этот город по твоей милости называется Акестой.
Слова старшего товарища взволновали душу Энея, и вот уже новые заботы завладели его душой. Когда же чёрная Ночь на своей колеснице достигла вершины небес, к сыну слетел дух его отца Анхиза и во сне обратился к нему с такой речью:
– Сын мой, ты, что при жизни был мне дороже всего, гонимый по всей земле злой судьбой Илиона! Я послан к тебе Юпитером. Это он спас твои корабли, ибо теперь он преисполнен жалости к несчастным тевкрам. Последуй же мудрому совету Навта. В Италию ты должен взять только отважных и юных мужей, ибо там, в Лации, тебе предстоит воевать с суровым и диким народом.
Но прежде, – продолжал отец, – тебе предстоит сойти в царство Дита, спуститься в глубины Аверна, чтобы отыскать там меня. Знай, что ныне я обитаю не в мрачном царстве Тартара, но среди душ праведников в светлом Элизии. Путь ко мне тебе откроет Сивилла, когда прольёт кровь чёрных овец. Ты узришь свой род и город, который будет тебе дарован. Но прощай! Половину пути прошла уже росистая ночь, и веет дыхание коней восхода!
Так сказал он, и образ его растаял в эфире, как лёгкий дым. Вслед ему лишь успел сказать Эней:
– Куда бежишь ты? И от кого? Неужто даже обнять сына ты не вправе?
И он оживил уснувший под золой огонь, осыпал жертвенной крупой алтарь пергамского лара и обильно воскурил благовония перед седой Вестой.
После этого он немедля позвал Акеста, созвал своих спутников и поведал им о воле Юпитера и о своём решении. Акест одобрил его намерение, и они без лишних слов стали исчислять тех, кто желал остаться в новом городе, кто не стремился к великой славе. Другие же – хоть было их немного, но все они были полны доблести – стали чинить скамьи для гребцов, менять обгорелые доски, выстругивать новые вёсла и ладить снасти.
Эней сам обвёл плугом границу нового города и по жребию назначил всем гражданам места для их жилища. Так на Сицилийской земле повелел он стоять новой Трое, и Акест, ликуя, дал законы новому царству. Эней также заложил на высоких холмах Эрикса храм Идалийской Венеры, высадил вокруг могилы Анзиха священную рощу и приставил к святыне жреца.
Девять дней пировал народ, отягчая алтари обильными жертвами. Море было спокойно, лишь крепчал Австр, зовя корабли в путь. Горестный плач огласил побережье. День и ночь не могли тевкры разомкнуть прощальные объятия. Дети, жёны и все те, кому внушал ужас вид моря, кто не в силах был более выносить прихотей богов, теперь жаждали отплыть вместе со всеми и готовы были снова терпеть тяготы скитаний.
Эней со слезами на глазах утешил их ласковыми словами и поручил попечениям Акеста. После чего принёс в жертву Эриксу трёх тельцов и овцу – в жертву Бурям и отчалил от берега. С чашей в руках он стоял на носу своего корабля, увенчанный ветвью оливы, бросал в солёные волны части жертвенных животных и творил возлияния вином. Попутный ветер, налетев с кормы, догнал корабли, гребцы, дружно ударяя вёслами, взрыли морскую влагу, и корабли полетели вперёд.
Венеру, что глядела на сына с небес, снедала тяжкая тревога, и, облитая горькими слезами, она так обратилась к Нептуну:
– Гнев Юноны и неутолимая её ярость вынуждают меня, о колебатель морей, молить тебя. Не смягчило царицу богов ни благочестие Энея, ни прошедшие долгие годы. Ни рок её не может смирить, ни даже воля Юпитера. Мало ей было отнять у тевкров город, что претерпел столько мучений и сгублен её злобой, теперь она не даёт покоя даже праху троянце