стно желает толпа у реки, куда стремятся души умерших? Почему одних Харон увозит с собой по серым волнам, но другие остаются на берегу?
Жрица так отвечала Энею:
– О сын Анхиза, отпрыск богов! Перед тобою раскинулись Стигийские болота и плещут глубокие воды Коцита, их именем клянутся боги, и ни один не смеет нарушить такой клятвы. Жалкие толпы, что видишь ты на берегу, те, что не могут пересечь вод реки, – это души тех, чьи тела не погребены. Лишь тех, кто погребён и лежит, покрытый землёй, Харон перевозит на тот берег. Те, чьи останки не обрели покой в могиле, тенями остаются блуждать здесь, и лишь через сто лет их допустят вновь попытать счастья.
Эней задержал шаг, погрузившись в глубокую думу. Жалостью наполнил его душу жестокий жребий несчастных. И вот он увидел среди тех теней, что скитались по берегу, вождя ликийского флота Оронта и Левкаспида, с ними они вместе плыли из Трои, и оба погибли в день, когда ветры потопили корабль и обоих мужей. Здесь же бродил и Палинур, что лишь недавно держал кормило, направляя бег судов по ночным светилам. Чуть завидев его, Эней бросился к нему:
– Кто из всевышних отнял тебя у нас, о Палинур? Кто бросил тебя в пучину? Расскажи мне всё! Ибо лишь в этом одном обманул нас Аполлон, хотя доселе ни разу не был уличён во лжи. Ведь он предрекал, что ты невредимый переплывёшь море и вместе с нами достигнешь Авзонийского края. Вот цена обещаниям богов!
Но Палинур так сказал ему:
– Предсказание Феба было правдиво, Эней. Я не погиб в пучине по воле злого божества. Ведь в тот несчастный миг, когда я упал в пучину, я держал в руках кормило, которым направлял бег корабля, и с ним оказался в волнах. Клянусь тебе суровым морем, я не так испугался за себя, как за твой корабль: а ну как, лишившись сразу и кормила, и кормчего, корабль не смог бы справиться с натиском волн, что вскипали всё сильнее? Свирепый Нот три долгие ненастные ночи носил меня по бескрайнему морю, и лишь на рассвете четвёртого дня с гребня волны увидал я вдали желанный берег Италии. Я медленно плыл к земле, и прибой более не был мне страшен, но в тот момент, когда, отягчённый намокшей одеждой, я стал цепляться за острые камни и выбрался на скалу, на меня, обнажив мечи, напало дикое племя, жаждавшее добычи. Ныне ветер и волны катают моё тело у берега, и я заклинаю тебя сладостным светом дня и высокими небесами, памятью твоего отца и Юлом, твоей надеждой, – дай мне избавление. Отыщи Велийскую гавань и предай моё тело земле. Или – ведь нет ничего, на что бы ты не был способен, – если всеблагая твоя мать указала тебе путь в царство мёртвых и собираешься ты плыть по широким Стигийским болотам, дай несчастному руку и переправь меня вместе с собой, чтобы хотя бы по смерти обрёл я мирный приют и покой.
Так говорил Палинур, и вещая жрица воскликнула:
– Как посмел ты, Палинур, гонимый нечестивой жаждой, непогребённым подойти к суровым стигийским водам? Как дерзнул, однажды изгнанный, самовольно вернуться к реке эвменид? Не надейся мольбой изменить решение всевышних! Но запомни, что я тебе скажу в утешение. Городам и народам в той земле будут явлены небесные знамения, дабы они искупили вину, воздвигли холм над твоим телом и на том холме стали приносить тебе жертвы. Сам же холм будет вовек носить твое имя.
Этими словами Сивилла изгнала печаль из скорбного сердца, и они двинулись дальше, всё ближе и ближе подходя к реке.
Старик Харон издали увидел их со своей лодки, как они шли меж безмолвных деревьев, и первым окликнул их:
– Ты, человек, что пришёл к нашей реке с оружием в руках! Остановись и скажи, зачем пришёл! Ни шагу дальше! Здесь место лишь теням и ночи, что приносит сон. В этом челне не вправе я перевозить живых. Однажды я взял с собой Геракла, в другой раз перевёз Пирифоя с Тесеем, но хоть были они могучие герои и рождены от богов, горько пожалел я после. Один прямо у царских дверей схватил и связал трёхглавого стража преисподней и вывел его на свет дня. Другие же хотели увести из царских покоев саму царицу. Остановись же и отвечай мне!
Вместо Энея сама Амфризийская дева отвечала свирепому старцу:
– Оставь свои опасения, старик, мы не столь коварны! Сей меч обнажён не для битвы. Пусть трёхглавый сторож вечно пугает бескровные тени своим лаем, и да будет непорочно брачное ложе Плутона! Перед тобой троянец Эней, муж, славный благочестием и отвагой. К теням Эреба сошёл он, чтобы вновь встретить возлюбленного своего родителя. Если же не трогает тебя такая сыновняя преданность – эта ветвь да будет тебе знаком!
Не говоря больше ни слова, она вынула из-под платья скрытую в ткани золотую ветвь и тем укротила гнев в сердце Харона. Любуясь дивным блеском, коего он так давно не видел, старец подвёл лодку потемневшей кормой к берегу, разогнал души умерших, что сидели на длинных скамьях, и принял Энея на борт. Утлый челн застонал под тяжестью героя, и много болотной воды набралось сквозь широкие щели. Но всё же невредимыми бог перевёз Энея и жрицу через бурный поток и высадил в высоких камышах на том берегу.
Громовой лай оглашал молчаливое царство – то в своей тёмной пещере в три чудовищные глотки лаял исполинский пёс Кербер. Три шеи пса ощетинились змеями при виде идущих, но жрица тут же бросила ему лепёшку со снотворной травой, и стоило псу своими голодными пастями схватить угощение, как змеи на загривках поникли, Кербер разлёгся в громадной своей пещере и уснул.
Эней поспешил вперёд, прочь от той реки, с чьих берегов никто не возвращается. У дверей, ведущих в царство мёртвых, он услышал протяжный плач. То рыдали души младенцев, которых печальный рок унёс от материнской груди на рассвете сладостной жизни. Рядом с ними стенали души тех, кто погиб от лживых наветов. В царстве мёртвых не найти им упокоения, прежде чем свершится суд, возглавляемый Миносом: он тянет из урны жребий и вопрошает душу о прожитой жизни. Дальше – унылый приют для душ тех, кто своей рукой предал себя смерти без всякой вины, кто, ненавидя белый свет, сбросил с души тяжёлое бремя. О, как хотели бы они вернуться на землю и терпеть на ней любые труды и лишения! Но нерушимый закон держит их здесь, и девятиструйный поток и унылые болота Стикса не отпускают их.
Эней прошёл ещё немного, и перед его взором простёрлась бескрайняя ширь равнин, что зовутся полями скорби. Здесь, в тайных тропах миртового леса, укрываются души тех, кого извела жестокая язва любви. Ибо и смерть не избавила их от страданий и тревоги. Он увидел здесь и Федру, и Прокриду, и Эрифилу, покрытую ранами, нанесёнными ей свирепым сыном. Здесь были и Эвадна, и Лаодамия, и Пасифая. С ними бродил и Кеней, что был превращён из девы в юношу, но после смерти судьба вернула ему прежний облик. Здесь же тенью в лесу блуждала Дидона, страдая от недавней раны. Разглядев в полумраке неясный образ, Эней поспешил к ней, ещё не веря своим глазам. Так в новолуние путник глядит на небо, не зная, показалось ли ему или и в самом деле мелькнул из-за тучи месяц. Он не смог сдержать слёз и так ласково обратился к ней:
– Так, значит, правдива была долетевшая до нас весть, и нет уж на свете бедной Дидоны, и жизнь её оборвалась от меча? И я был причиной того? Но я клянусь тебе всеми огнями небес и всем, что здесь, в царстве теней, есть священного, что не по своей воле я оставил тебя, о царица! Те же боги, что велят мне сейчас брести тропой мёртвых, заставили меня тогда покинуть твой берег! Не думал же я, что разлука со мной принесёт тебе столько страданий. Постой, от кого ты бежишь? Дай мне ещё поглядеть на тебя! Ведь это в последний раз рок дозволяет мне говорить с тобой!
Так старался он смягчить разгневанную тень царицы и вызвать слёзы в её глазах, но та отвернулась, потупила взор и стояла, не меняясь в лице, будто и не слышала его. Слёзы героя не тронули её, и она оставалась тверда, словно кремень или холодный марпесский мрамор. Наконец она бросилась прочь, не простив и не смирившись, и укрылась в тенистом лесу, где её первый муж Сихей по-прежнему отвечал любовью на её любовь. И Эней долго смотрел вслед убегающей тени, потрясённый её жестокой судьбой, и сердце его разрывалось от жалости.
И он снова пустился в путь и достиг края равнины, где находят себе приют души славных воителей. Здесь встретил он прославленного в битвах Тидея, Партенопея и владыку Адраста. Здесь же были души павших в битвах дарданцев, по ком так долго рыдал он на земле. Эней застонал, когда перед ним длинной чередой прошли тени тевкров. Вот жрец Цереры Полифет, вот Антенориды, три брата, вот Идей все так же одной рукой правит своей колесницей, а в другой держит копьё. Медонт, Главк, Терсилох – со всех сторон обступали тени Энея, всем хотелось подольше побыть рядом с вождём и расспросить его, для чего он, живой, спустился в обитель усопших.
Завидев героя и его сверкающие во мраке доспехи, задрожали вожди данайской рати, тени воинов Агамемнона. Одни бросились бежать, как бежали они когда-то к своим кораблям, другие, объятые страхом, беззвучно кричали, ибо голос не шёл у них из гортани.
Вдруг перед взором Энея предстал Деифоб, сын Приама. То была изувеченная тень: лицо истерзано жестокой пыткой, руки окровавлены, оба уха отрезаны, и на месте ноздрей зияли две безобразные раны. Страшные эти следы несчастный тщетно пытался прикрыть дрожащей рукой. С трудом Эней узнал друга и печально окликнул его:
– О славный в боях Деифоб, благородный сын народа тевкров! Кто посмел так жестоко и гнусно мстить тебе? Кому дозволено было так недостойно надругаться над твоим телом? Молва донесла мне, что в ту последнюю ночь ты немало сразил греков и изнемогший упал на груду поверженных тел врагов. Увы, я не смог найти твоего тела и засыпать его родной землей и вместо этого у Ретейских берегов воздвиг холм над пустой могилой! Трижды громогласно взывал я к твоим манам, друг! Увы, лишь твой доспех и твоё имя пребывают в той гробнице!
Деифоб так сказал в ответ:
– Ты свято исполнил всё, что должно, и ты чист перед тенью убитого друга. Погублен я своим роком и ещё злодейством спартанки, проклятой Елены. Нет нужды напоминать тебе, как в обманчивом ликовании встретили мы ту последнюю ночь – события её слишком памятны! Лишь только роковой конь, нёсший во чреве вооружённых врагов, был поднят на крутые склоны Пергама, Елена собрала жён, будто чтобы справлять оргию Вакха. Меж других жён, вставших хороводом, она встала с ярким факелом в руках и тем подавала данайцам знак. Я же, устав после битвы, с отягчённым дремотою взором, отправился в брачный покой и забылся на ложе сладким, глубоким сном, что подобен безболезненной смерти. А тем временем коварная жена вынесла из дома всё оружие, даже верный мой меч, что всегда висел у изголовья, отворила настежь все двери и призвала в дом Менелая. Верно, тем она думала угодить первому мужу и заставить забыть о прошлых своих преступлениях. Что же рассказывать? В покои ко мне ворвались Одиссей с Агамемноном… О боги! Если не грешно просить вас о мести, воздайте коварным грекам за их бесчестье! Но и ты ответь мне, какие беды тебя, живого, привели к нам? Заблудился ли ты, скитаясь по бескрайним морям? Боги ли прислали тебя? Что за судьба привела тебя сюда, в мрачный край, где никогда не всходит сол