– Да помогут же нам боги и да исполнятся пророчества! Я не отвергну ваших даров и дам троянцам всё, в чём есть у них нужда! Покуда сидит на престоле Латин, будут у вас и тучные пашни, и богатства, не меньше троянских. Но если Эней желает быть нашим союзником и скрепить узы братства меж нашими народами, пусть без страха прибудет к нам сам и предстанет перед взором друга. Пожатие наших рук будет залогом мира меж нами. Также передайте сыну Анхиза вот что. Дочь моя вступила в возраст невесты, но знамения не велят мне выбрать зятя из племён этой земли. В отчем святилище глас божества предрёк мне, что с чужедальних берегов прибудет муж, которого должно мне наречь своим зятем, и, смешав свою кровь с кровью латинов, он до звёзд вознесёт славу нашего рода. Что ж, если дух мой провидит правду, верю я, что царь ваш и есть тот муж, указанный роком, и значит, этого брака жаждет душа моя!
Так сказав, Латин сам отобрал в своих стойлах сто белоснежных коней. Их, украшенных узорными попонами и пурпурными чепраками, в золотой сбруе и с золочёными удилами, он поднёс в дар послам. Энею же в дар послал он колесницу в упряжке с парой пламенем дышащих скакунов, что вели свой род от тех коней, которых Цирцея вывела, обманом введя кобылу в стойло к своему отцу Солнцу. Послы же, приняв дары и унося с собой весть о мире и царское поручение к Энею, отправились восвояси.
Тем временем Юнона, мчась в своей колеснице над Сицилией, завидела вдали брошенные суда и Энея, что на Авзонийских берегах, ликуя, строил новые жилища для тевкров. Пронзённая болью, Юнона замерла, тряхнула головой и возопила:
– О ненавистный народ! О необоримая воля судьбы Илиона! Почему не пали они на бранных полях Сигея? Почему не попали в рабство? Почему не сгорели в пожаре Трои? Нет, избежали они и огня, и вражеских полчищ! Или я пресытилась враждой и иссякли мои силы? Среди бушующих волн гнала я их, лишённых отчизны, во всех морях преследовала их, но всех сил небес и морей недостало, чтобы сломить тевкров! Не помогли ни страшные Сирты, ни зияющий зев Харибды и Сциллы! Будто насмехаясь надо мной, укрылись они и от моего гнева, и от морской пучины в желанной гавани. Сумел Марс отомстить диким лапифам, и отдал Громовержец Калидон на расправу Диане, хоть не так уж страшна была вина и тех и других, – я же, царица богов, супруга Юпитера, ничем не гнушаясь, испытала все средства, но троянец одолел меня! Что ж, если мало моей власти, если могущества небесных и морских богов недостало, чтобы сломить упрямых, да помогут мне тёмные боги Ахеронта! Пусть не дано мне лишить Энея его царства и не в моих силах изменить судьбу, что сулит деву Лавинию ему в жёны, но всё ещё я могу отсрочить исполнение предречённого и истребить народы обоих царей. Пусть же тесть и зять заплатят мне жизнями своих граждан! Берегись, невеста! Реки крови станут твоим приданым, и в брачный покой введёт тебя богиня раздора! Не одна Гекуба, разрешившись Парисом, родила огонь грядущей войны – о Венера, рождённый тобой станет новым Парисом, и пламень его свадебного факела принесёт гибель народам!
Сказав так, супруга Юпитера устремилась на землю. Там из подземного мрака стала она выкликать Аллекто́ – мрачную эринию, которой так любезны и война, и ярость, и гнев, и все коварные злодейства. И сёстры ненавидят её, и сам отец её Плутон – так гнусны облики, что она часто меняет, так свиреп её вид и так черны змеи, что вьются на её голове. Призвав богиню, Юнона стала распалять её такими речами:
– О ты, от Ночи рождённая! Потрудись же ради меня, ради моей славы и чести! Да не обольстят энеады царя латинян, да не достанутся им ни Лаврентийские пашни, ни дева Лавиния. Ты, могучая, способна свести в поединке любящих братьев, любое царство можешь ты наполнить враждой и в каждом доме зажечь негасимый погребальный пламень. Сотни обликов принимаешь ты, и ведомы тебе сотни способов накликать беду. Так найди же средство разрушить проклятый союз и посеять семена войны. Пусть народы возжаждут битвы, пусть просят оружия и берут его в руки!
И тотчас же Аллекто, напоенная ядом Горгоны, устремилась в Лаций, в высокий чертог владыки Лаврента. Там села она у порога царицы Аматы, что в молчании таила гнев на нежданно явившихся тевкров и обиду на царя, расторгшего помолвку дочери с любезным ей Турном. Вырвав чёрную змею из волос, богиня метнула её несчастной на грудь, чтобы, скрывшись под платьем, та разъярила царице сердце и её безумием возмутила весь дом. Извиваясь, едва касаясь гладкой груди, заскользила змея у царицы под одеждами. Невидимая, стала она наполнять своей злобой сердце Аматы. То золотым ожерельем повисала она на материнской шее, то, словно венец, обвивала чело, то блуждала по телу – и вот влажный яд стал разгораться в крови. Но сердце царицы ещё не пламенело пагубным пожаром. Она лишь кротко повела привычную для каждой матери речь, оплакивая дочь и ненавистный её брак с фригийцем.
– Неужто ты, отец, отдашь нашу дочь этим изгнанникам? Или не жалко тебе ни себя, ни юной Лавинии? Не пожалеешь ты и безутешной матери, от которой разбойник с первым порывом ветра за дальние моря унесёт ее единственную дочь? Разве не так же Парис проник к Менелаю, чтобы выкрасть Елену из Спарты и увезти её в Трою? Где же твоя верность и твоя забота о близких? Чего стоят твои обещания, данные моему племяннику Турну? Если назначен латинянам зять из чуждой земли, если это то, что повелел тебе Фавн, то все земли, не подвластные твоему скипетру, чужды для нас, вот в чём смысл знамения. Ведь род Турна ведёт начало из далёких Микен, где царями были его прадеды Акрисий и Инах.
Но тщетны были речи Аматы, и старик оставался непреклонен. А змеиный яд продолжал разливаться по жилам царицы и наконец помутил её разум. Одержимая буйством, стала она метаться по городу, будто проворный кубарь по двору, когда, играя, его запускают и подстёгивают кнутиками простодушные мальчишки. Так же пронеслась Амата по Лавренту среди людских толп и, будто менада, унеслась в лесные дебри. Всё сильнее разгоралось её бешенство, и уже на новые беззакония толкала её Аллекто. Похитив собственную дочь, она укрыла её в лесах на склонах гор, чтобы расстроить свадьбу, отняв у тевкров невесту.
– Эвоэ, Вакх! – оглашала царица леса безумными воплями. – Ты один достоин сей девы! Для тебя одного взяла она тирс, тебе одному поёт она в хороводе брачную песнь и ради тебя одного срежет длинные кудри!
По всему краю помчалась Молва, отрывая матерей от очагов и зажигая их сердца безумием. То же неистовство, что помутило разум Аматы, прогнало их из своих домов и заставило бродить по лесам, наполняя их воплями, распустив волосы, с посохами из лозы и звериными шкурами на плечах. Меж них, распевая песни, неслась осатанелая царица с факелом в руке и с налитыми кровью глазами. Хриплым голосом возгласила она:
– Ио, латинские жёны! Если, как прежде, жива в ваших сердцах любовь к несчастной Амате, если горе матери, разлучённой с дочерью, трогает вас, сбросьте же с ваших волос повязки и правьте оргию вместе со мной!
Так по лесным чащам, где живут лишь дикие звери, гнала её Аллекто и жалила стрекалами Вакха.
Увидев, что рухнули замыслы царя и самый дом его рухнул, мрачная богиня тотчас взлетела на чёрных своих крылах, и быстрый Нот помчал её в покои храброго Турна, к стенам столицы рутулов, в Ардею, что, по преданию, была основана аргосцами и беглянкой Данаей.
Аллекто нашла Турна в его высоком покое, когда во мраке беззвёздной ночи он мирно вкушал свой сон. Сев у его изголовья, она поспешила изменить свой облик и скрыла пугающий образ под личиной дряхлой старухи. Изрезала гнусный лоб морщинами, вплела оливковую ветвь в седые кудри, перехваченные священной повязкой. Так, в образе жрицы Юноны Калибы, предстала она перед Турном во сне и сказала:
– Стерпишь ли ты, герой, что все труды твои пошли прахом? Допустишь ли, чтобы твой по праву царственный жезл так легко достался дарданским пришельцам? Ибо не желает царь отдать тебе невесту и купленное кровью приданое, теперь ему нужен зять-иноземец! Или ты станешь посмешищем, истребляя тирренские рати, даром идя на смерть, лишь бы сохранить покой латинян? Знай же, что всемогущая дочь Сатурна повелела мне потревожить твой сон и высказать тебе прямо то, что известно всем. Так поспеши же призвать к оружию италийских воинов и смело веди их в бой на фригийских вождей, что разбили лагерь на берегах родной твоей реки, и сожги их расписные корабли! Такова воля богов, и если царь Латин не сдержит обещания и не пожелает отдать тебе прекрасную Лавинию, пусть и он узнает грозную силу рутулов!
Но юноша лишь улыбнулся насмешливо и так отвечал ей:
– Или ты, старая, мнишь, будто до нас не дошла ещё весть о чужеземцах, приведших свои корабли в устье Тибра? Не пугай же пустыми страхами, а царица богов не забудет меня своими милостями! Немощная старость часто слепа к правде, вот и терзает тебя напрасная тревога. Твоя забота – святыни да изваяния богов. Дела же войны и мира подобают мужам, что сражаются в битвах.
При этих его словах фурия разъярилась. Не договорив, Турн прервал свою речь, охваченный ужасом. Увидел он, как на голове у эринии зашипели змеи, и открылся ему подлинный страшный лик богини, что вращала глазами, пылающими яростной злобой. Он хотел говорить, но змеи подняли свои шеи, и Аллекто, щёлкнув бичом, толкнула его в грудь.
– Так узри же немощную старуху, что слепа к правде и пугает пустыми страхами! Ибо перед тобой та, что пришла из обители страха, и мне подобают смерть и война!
В бешенстве прокричав эти слова, она вонзила горящий чёрным пламенем факел в сердце юноши.
В ужасе герой проснулся от беспокойного сна, весь омытый холодным по́том. Крича, он схватил висевший у изголовья меч и стал рыскать по дворцу, обуянный страстью к войне и преступной жаждой стражений. Он буйствовал, преисполняясь гнева, – так вода в котле, когда поднявшееся от хвороста бурное пламя охватывает медь, бурлит, парит и пенится, словно бы котёл ей тесен, и ничем не сдержать её мощного потока. Так Турн, презрев мир и союз, звал друзей в поход, веля всем готовить оружие, чтобы встать на защиту страны и изгнать пришельцев, и сулил победу, обещая, что их сил хватит, чтобы одолеть и тевкров, и латинян. Так говорил он и возносил моления всевышним богам, и рутулы все как один стали жадно браться за оружие. Одних звала в бой сила беспокойной юности, других – честь предков, третьих – жажда прославиться подвигами.