Покуда Турн зажигал сердца рутулов отвагой, Аллекто, не теряя времени, понеслась на стигийских крыльях прочь, к лагерю тевкров, чтобы там затеять новое злодейство. Достигнув места, где отрок Юл над рекой травил зверя, исчадие Коцита стало распалять бешенством свору его собак, касаясь чутких ноздрей знакомым им запахом дичи. Увы! Вот начало всех бед!
Ибо жил в тех местах красавец олень, что ещё сосунком был взят от матери и взращён детьми Тирра. Тирр же пас стада Латина и берёг царские пашни. Дочь царского пастуха Сильвия сама заботилась об олене, обвивала цветами его высокие рога, вычёсывала густую шерсть и купала в чистом источнике. Тот олень не боялся людей, ел с рук и всегда, набродившись в лесах, возвращался к порогу дома, хотя бы и поздней ночью. Его-то и учуяли издали собаки Юла, когда чудесный зверь, спасаясь от зноя, плыл в прохладном потоке, в тени зелёных берегов.
Тогда Юл, разгоревшись охотничьей страстью, согнул роговой лук и направил стрелу в оленя. На беду, богиня помогла неопытной руке отрока, и, сорвавшись с тетивы, звонкая стрела насквозь прошла через брюхо оленя и вонзилась ему в пах.
Истекая кровью, помчался олень под знакомую кровлю, наполнив её и весь дом пастуха жалобными предсмертными стонами. Сильвия, увидав его рану, стала бить себя в грудь, кричать о помощи и созывать соседей-селян. Аллекто же не зря спряталась в лесной чаще – тут же со всех сторон стали стекаться пастухи. Кто бежит с тяжёлой дубиной, кто с обожжённым колом – всё что ни есть вокруг слепая ярость превращает в оружие. Сам Тирр, что рубил в лесу дуб, схватил топор и в безудержном гневе стал собирать людей.
Тёмная богиня, видя, что пришло время для кровавой жатвы, поднялась на кровлю соседнего хлева и затрубила. Глас Тартара исторгнулся из её изогнутого рога, и рощи содрогнулись от адского рёва, и шум пробежал по дремучим лесам, и взвыли поля. Над озером Дианы-Тривии, у берегов Нара и над дальним истоком Велина – по всему Латинскому краю слышен был вой того рога, и, заслышав его, матери в страхе прижимали к себе младенцев. Зычный призыв Аллекто быстро собрал буйную сельскую толпу, и, на ходу хватая оружие, толпа потекла в бой.
Из лагеря тевкров, распахнув ворота, на помощь Юлу поспешили воины Трои, и вот противники встали друг против друга в строю. То была не дикая свалка, и не дубины с обожжёнными кольями столкнулись друг с другом. Засверкали двуострые железные секиры, частоколом клинков ощетинилась чёрная нива, и медь горела на солнце. Так под ветром сперва лишь слегка покрывается море белой пеной, но вскоре всё выше поднимаются волны, и не успеешь заметить, как тёмная пучина уже вздымается до небес.
Первым пал сын Тирра, юный Альмон, – стрела впилась ему в горло, и рана разверзлась, пресекая сразу и голос, и жизнь. Тела повалились наземь одно за другим. Пал и престарелый Галез, что вышел вперёд, чтобы стать посредником мира. Некогда слыл он мужем справедливейшим и богатейшим в Авзонийской земле. Пять отар овец было у него, пять стад коров держал он в хлевах, и сто плугов бороздили его землю.
Не в силах одолеть друг друга, бились на поле брани враги, и Аллекто, исполнив наказ Юноны и напоив распрю первой кровью, взвилась в небо и унеслась от Гесперийской земли ввысь, к крутому своду небес. Там, торжествуя победу, она так сказала Юноне:
– Вот то, что желала ты, – раздор разделил народы, и они идут друг на друга войной. Пусть попробует кто-нибудь теперь связать их дружбой и союзом! Теперь, когда я окропила гостей кровью латинов! Только прикажи, и я сделаю больше того. Все окрестные города подниму я! Я посею слухи и зажгу дух авзонийцев неистовой жаждой сражений, я позову на подмогу все племена и все поля засею неутихающей бранью!
Юнона сказала в ответ:
– Довольно покуда обманов и страхов. Начало войне положено, и враги уже схватились в битве. Случай вложил мечи им в руки, но, отведав крови, клинки уже не вернутся в ножны. Пусть же теперь справляют кровавую свадьбу сын Венеры и вероломный Латин! Однако великий Отец богов, повелитель Олимпа не дозволяет тебе при свете дня рассекать просторы эфира, а потому иди прочь и спрячься. Я сама справлюсь с трудами и заботами, что ждут впереди.
Так сказала дочь Сатурна, и фурия, расправив крылья с шипящими змеями, покинула крутые небесные выси и помчалась в обитель Коцита. Меж высокими горами в самом сердце Италийских земель лежит долина Ампсанкта. Там с обеих сторон нависают покрытые густым лесом кручи над потоком, что гремит по камням и мчится, клубясь воронками, вперёд. Там зияет провалом тёмная пещера, вход в страшное царство Дита, пробитый отравленными водами Ахеронта. Там скрылась эриния, гнусное божество, избавив от себя и небо, и землю.
А дочь Сатурна принялась пуще разжигать пожар войны. Вот толпа пастухов устремилась с поля в город. К порогу Латина несли они тела убитых, юного Альмона и престарелого Галеза, и взывали к богам, обвиняя тевкров в убийстве. Меж смятенной толпы явился Турн и стал устрашать и без того напуганную толпу, говоря, что Латин задумал подарить всё царство фригийцам. И пока, увлекаемые Аматой, охваченные вакхическим буйством, метались по лесам обезумевшие матери, их сыновья, сбившись в толпу, взывали к Марсу и вопреки всем знамениям, презрев веления рока, извращая волю богов, требовали беззаконной войны.
Толпа окружила царский дворец и рвалась в него, но царь оставался незыблем и твёрд, как скала посреди бушующего моря, когда обрушиваются на неё воющие громады волн, и в пене, в растущем гуле стоит она, отражая бешеный натиск, незыблема, и лишь морские травы отрываются с её крутых боков. Не в силах ни противиться воле разгневанной Юноны, ни смирить слепую ярость толпы, царь воздел руки к небесам и воззвал к бессмертным богам:
– Горе! Всесильный рок сокрушает нас и уносит неодолимая буря! О злополучные! Своей кровью заплатите вы за святотатство! Ждёт тебя, Турн, горькая расплата за нечестье, и в запоздалых мольбах ты ещё воззовёшь к богам! Мне же уготован покой, и ждёт меня безмолвная гавань, хоть мирной кончины и не дано мне!
Так сказав, старец заперся во дворце и бросил кормило власти.
В Лации был один обычай, которого держались альбанские города. Державный Рим и доныне держится его, когда приступает к Марсовой брани – собираясь ли в поход на гетов, на арабов или гиркан, шлёт ли войска в край индов или навстречу заре, чтобы отнять у парфян штандарты своих легионов. Двустворчатые врата храма Януса почитаемы всеми как святыня, они всегда надёжно заперты на сто железных засовов, и двуликий бог не отходит от тех врат, охраняя их. Но когда отцы в Сенате твёрдо решат, что война неизбежна, тогда консул, набросив на голову тогу, в квиринальском плаще, отправляется к храму и отворяет скрипучие двери. Он созывает граждан на битву, и тогда мужи идут за ним следом, и вторят друг другу хриплые голоса медных труб. Соблюдая этот обычай, Латин должен был бы так же своей рукой отворить мрачные двери, но погнушался сотворить ненавистный обряд и вместо того скрылся в дворцовых покоях. Тогда царица богов слетела с небес, сбила прочный засов и толкнула створки. Железные шипы повернулись, и двери храма Януса с тяжёлым усилием распахнулись.
Весь мирный и тихий Авзонийский край поднялся тогда на войну. Один готовился идти в пешем строю, другой взметал пыль из-под копыт своего коня, и каждый искал оружие. Одни начищали салом щит или лёгкие стрелы, другие, востря топоры, крутили точильные камни, и все радовались звону походных труб и блеску взметнувшихся ввысь штандартов. В пяти городах стоял звон наковален: Атина, Тибур, Ардея, Крустумерия, высокобашенный Антемн – везде правили мечи, копья и доспехи, сбивали щиты, ковали медные панцири и шлемы, украшали серебром прочные поножи. Иссякла любовь к мирному труду, опротивели людям и серп, и плуг – отцовские мечи вместо них накалялись в горнах. Ревели трубы, и люди повторяли боевые пароли. Тот снимает со стены запылённый шлем, этот запрягает бьющих копытом коней, другой опоясывается верным мечом, а ещё один надевает украшенную золотом броню.
Так расправляй же крыла, геликонская песнь! Пой о царях, что поднялись на бой, и о ратях, что построились для битвы, о мужах, что в древние века цвели в благодатной Италийской земле, и о воспылавших в ней сражениях! Поведайте, музы, о делах старины, что памятны вам, бессмертным!
Первым от Тирренского края вышел на бой во главе своих ратей надменный враг богов, суровый Мезентий. С ним рядом бился его сын Лавз, столь прекрасный, что лишь Турн, герой Лаврента, превосходил его красотой. Тысячу мужей из Агиллы вёл за собой Лавз – увы! Укротитель коней и истребитель лесных зверей, он был достоин иметь лучшего вождя и лучшего отца, чем Мезентий.
Следом в колеснице, украшенной пальмой, летел Авентин – кони его не раз стяжали ему ту пальму во всех состязаниях. Сын Геркулеса, столь же прекрасный сам, в честь отца Авентин украсил свой щит сотней оплетающих Гидру змеев. И поныне Авентийским зовётся холм, на котором Рея, смертная жрица, родила его от бессмертного бога, когда тот, убив Гериона, возвращался из Иберии и купал в тирренской реке стадо добытых в бою коров. Воины его несли копья и сабинские дроты, кривые ножи и кинжалы, сам же Авентин одет был в шкуру льва с ощетиненной гривой, и голова с белозубой пастью служила ему шлемом. Так, внушая страх, в одеждах Геркулеса вступал герой во дворец.
Следом пришли два близнеца, Кор и Катилл. Пылкие потомки аргивян, они прибыли из Тибура – города, что был назван по имени их старшего брата. Впереди всех они неслись сквозь частый строй копий, будто два кентавра, что галопом летят с подоблачной вершины Отриса или с заснеженных склонов Гомолы, когда лес расступается перед ними и под ногами громко трещит кустарник.
Далее шёл Кекул, поднявший твердыню Пренеста. Говорят, что самим Вулканом был он рождён в глуши, среди деревенских стад, и найден был в очаге. За ним строем шагало сельское ополчение. Все, кто только был в Пренесте, вспоённые на берегах Аниена и Амазена, возросшие в любезных сердцу Юноны полях Габий, или в плодоносной Анагнии, или в краю ручьёв, среди Герникских скал, – все шли за Кекулом. Без щитов, без доспехов и без колесниц выступали они, держа в крепких руках пращи и лёгкие дроты. Волчьи шкуры заменяли им шлемы, а левые ноги были босы – лишь на правой ноге у каждого был сыромятный сапог.