Тогда Нис замахнулся копьём и, обратив взор к Луне, так взмолился:
– О дочь Латоны! Ты, что взираешь на нас с небес! Владычица рощ и краса многозвёздного неба! Отец мой Гиртак не раз приносил жертвы на твои алтари, и сам я не одну лесную добычу повесил у дверей твоего храма! Дай же мне расстроить ряды врагов, направь мою руку!
Откинувшись всем телом, он бросил первое копьё. Рассекая на лету мрак ночи, оно стремительно полетело вперёд, впилось в спину Сульмону и сломалось, навылет пробив ему грудь. Свалившись с седла, всадник захлебнулся кровью, и долго ещё хрипение сотрясало холодеющую грудь. В страхе рутулы стали озираться по сторонам, а Нис, ободрённый успехом, тут же метнул от правого уха второе копьё. С тихим шипением рассекло оно воздух и вошло в череп Тагу, пронзив оба виска и застыв в мозгу. Волькент в ярости рыскал по кругу, но не мог найти метателя копий, не зная, за кем мчаться в погоню и с кем сражаться.
– Ты один своей кровью заплатишь мне за двоих! – вскричал он в гневе, кинулся к пленному Эвриалу и занёс над ним обнажённый меч.
Тогда Нис, теряя разум от страха за друга, вышел из ночного мрака и крикнул Волькенту:
– Я здесь! Разите меня! Я во всём виноват! Без меня не отважился бы он на дерзкую вылазку, в том клянусь я небом и звёздами! Вся его вина в том, что он слишком любил несчастного друга!
Так он кричал, но острый меч уже с силой пронзил белоснежную грудь, кровь залила прекрасное тело, и Эвриал поник, бессильно склонив голову к плечу. Так никнет к земле пурпурный цветок, срезанный проходящим плугом, так склоняют свои головки бессильные маки под напором осеннего ливня. Обезумев от горя, Нис бросился в гущу врагов. Сквозь толпу он рвался к Волькенту, лишь его одного он видел, хотя всё плотнее и плотнее обступали его враги. Не глядя на них, он напирал вперёд, вращая вокруг себя меч, пока молниеносным движением не погрузил его в глотку ненавистного рутула, исторгнув душу из кричащего тела, и после сразу же сам, сражённый ударом, пал на бездыханное тело друга, и смерть своим покоем осенила обоих.
Пропой же, песнь моя, славу блаженным друзьям! Покуда нерушимым Капитолийским холмом правят потомки Энея, покуда власть над миром вручена Риму, память о вас будет жить в веках!
Одержав верх над Нисом и Эвриалом и вновь завладев их трофеями, рутулы с плачем несли в лагерь бездыханное тело Волькента, а в лагере уже горестно оплакивали Рамнета, Серрана, Нуму и многих других убитых в ночи вождей. Толпа теснилась вкруг убитых и возле тех, кто умирал от ран, на дымящейся свежей кровью траве и меж вскипающих алой пеной ручьев, и все узнали лучезарный шлем Мессапа и наборный пояс Рамнета, что были отбиты такой дорогой ценой.
Между тем Аврора взошла со своего шафранного ложа и пролила на землю первые лучи. Прогнав с просторов тени, взошло солнце, и Турн стал поднимать на битву вождей, и каждый собирал свои закованные в медь войска. Весть о ночном побоище пронеслась по рядам, распалив гнев в сердцах рутулов, и вот они – страшное зрелище! – подняли на пики головы юных друзей и толпой поспешили к лагерю тевкров.
Готовые дать отпор италийцам, энеады уже стояли на стенах, охраняя рвы. С высоких башен они увидели вздёрнутые на копья истекающие чёрной кровью головы, и сердца их исполнились скорби. И тут же жестокая Молва, вестница горя, расправила крылья, понеслась по трепещущему лагерю и настигла мать Эвриала. Спицы выпали из ослабевших рук, пряжа покатилась, кружась, а несчастная мать стала вопить и рвать на себе волосы. Обезумев, она помчалась по лагерю к валу и ворвалась в первый ряд воинов, позабыв о вражеских копьях. Плач её полетел к небесам:
– Ты ли это, сын мой? Ты ли это, отрада моей старости? И ты, жестокий, оставил меня в одиночестве! И бедная мать не могла последним словом напутствовать сына, уходящего на верную смерть! В чужих полях ты станешь добычей птиц и италийских псов, и мать не положит тебя на погребальный костёр, не закроет тебе глаз и не омоет твои раны! Не дано мне укутать тебя в плащ, который я днём и ночью ткала для тебя, усердным трудом облегчая тяготы старческих лет! Где мне искать тебя? Как собрать рассечённое тело? Лишь эта голова – твой последний привет! Для этого ли я скиталась вместе с тобой по морям?
О, если знакома вам жалость, – стонала она, – направьте в меня свои копья, рутулы! Убейте меня первой! Или ты, всемогущий Отец богов, порази ненавистное тело и низвергни мою душу в Тартар, чтобы хоть так оборвалась эта жестокая жизнь!
Плач матери потряс души, стон прошёл по рядам тевкров, и печаль надломила силы мужей, что готовились к битве. Юный Асканий не мог сдержать громких рыданий. По знаку Илионея Актор с Идеем подхватили ту, что сеяла скорбь, и на руках унесли в дом.
Громко и грозно пропела в отдалении труба, и тут же вслед за ней поднялся к небесам воинственный клич. Вот, сомкнув щиты черепахой, италийцы пошли на приступ. Тщетно пытались они завалить рвы и прорваться за высокий вал, тщетно искали подступов к стенам и лезли по лестницам там, где ряды защитников были реже. Потомки Дардана обрушили на них ливень из стрел и копий – многие годы вели они войну, и им не внове было отражать приступ. Тяжёлые каменные глыбы покатились со стен на сомкнутые щиты, и, как ни был крепок строй врага, одна громада, упав с высоты, прорвала его, сломала щиты и множество воинов мёртвыми повергла наземь. Не смея более идти на приступ, рутулы стали издалека осыпать защитников стрелами.
С другой стороны рвался к стенам Мезентий, и в руках у него, угрожая стенам пожаром, пылала ветка этрусской сосны. Рядом с ним укротитель коней Мессап, потомок Нептуна, крушил укрепления и требовал лестниц для приступа.
Каллиопа, о муза, к тебе взываю я! К тебе и твоим сёстрам! Вам памятны кровавые битвы великой войны, и вы храните имена мужей, ушедших к тёмному Орку! Пойте же вместе со мной обо всех сражённых жестоким Турном!
С высокой башни, что возносилась над полем боя, тевкры метали вниз камни и копья. Италийцы, собрав все свои отряды, силились разрушить башню, но не могли взять её приступом. Тогда Турн метнул в башню пылающий факел, и тотчас стена занялась огнём. Пламя, раздуваемое ветром, объяло настилы и стало пожирать балки. Тевкры дрогнули и хотели бежать, но бежать было некуда. Они столпились у края с той стороны, где не было пламени, и под страшной тяжестью башня с великим грохотом обрушилась вниз, погребая под собой и мёртвых, и раненых. Копья и обломки досок насквозь пронзали тела энеадов – лишь Геленор и Лик спаслись из-под обломков.
Цветущий юной красотой Геленор, незаконнорождённый сын меонийского царя, был послан под Трою с запретом носить боевые латы; лишь лёгкий меч был у него и маленький щит без украшений. Поднявшись, Геленор огляделся вокруг. Справа и слева, подступив вплотную, теснили его отряды рутулов, и бежать было некуда. Тогда, словно загнанный зверь, который, когда плотное кольцо охотников обступит его, одним прыжком бросается на острые рогатины, юноша устремился в толпу врагов, туда, где гуще ощетинились копья, и грудью встретил верную смерть.
Лик, спасаясь от занесённых клинков, пустился бежать к стене и уже схватился за неё и тянулся к простёртым к нему навстречу рукам товарищей, но вслед за ним кинулся Турн, крича:
– Уж не от меня ли ты, безумный, хотел убежать?
И он схватил повисшего на зубцах Лика с такой силой, что вырвал кусок стены. Так, паря высоко в небесах, орёл кривыми когтями хватает зайца; так волк уносит из овчарни ягнёнка, пока того жалобным блеянием зовёт мать.
С громкими криками рутулы бросились вперёд. Одни засыпали рвы, другие метали на стены горящие факелы. Лукета, когда тот рвался к воротам с пылающим факелом, камнем сразил Илионей. Лигер копьём пронзил Эматиона, Азил стрелой сразил Коринея. Кеней сразил Ортигия, но сам был повержен Турном, который убил ещё Промола, Диоксиппа, Сагариса, Клония, Итиса и Идаса, что был ростом подобен огромной башне.
Капис поверг Приверна: его сначала лишь задело копьё Темилла, но он, безумец, отбросив щит, зажал рану рукой – и тут-то настигла его пернатая стрела, пригвоздила ладонь к левому боку и, проникнув в глубь тела, пресекла в груди дыхание.
Блистая красотой и богатым доспехом, в расшитом пурпурном плаще стоял на стене сын Аркента, вскормленный на берегах Симета, там, где на склоне Этны стоят алтари Паликов. Завидев его, сам Мезентий отставил копьё и, трижды взмахнув свистящей пращой, направил в героя свинцовый снаряд. Горячий свинец впился в висок, и тот, кого Аркент послал стяжать подвиги, пал с раскроенным черепом.
В тот день впервые направил стрелу во врага юный Асканий, что до того привык охотиться лишь на пугливых зверей. Храброй рукой он сразил Нумана из рода Ремулов, что недавно сочетался браком с младшей сестрой Турна и, гордый родством с царями, шёл впереди италийских отрядов и громко кричал осаждённым, сыпал словами, мешая достойные речи с недостойной похвальбой:
– Не стыдно ли вам, дважды побеждённым, вновь отсиживаться за стенами? И такие-то трусы приходят к нам отнимать наших невест! Кто из богов лишил вас разума, кто пригнал в Лаций? Ни слабаков Атридов, ни хитрого Улисса нет здесь – здесь живут крепкие и суровые племена! Мы закаляем новорождённых младенцев в холодных ручьях, наши мальчики с детства играючи натягивают лук и правят конями, наши отроки пропадают в лесах на охоте, и нашим юношам так же привычно смирять землю мотыгой, как брать приступом вражеские крепости! Мы пашем землю, не снимая доспехов, и погоняем наших быков копьями! До седых волос наши воины не снимают шлемов, и их сердцам приятны битвы и грабежи!
Вам же, – продолжал похваляться Нуман, – по сердцу наряды, блещущие пурпуром и шафраном, вам мила праздная жизнь с хороводами и плясками, вы носите туники с длинными рукавами, и митры ваши украшены лентами! Истинно говорю вам – не фригийцы вы, но фригиянки! Кибела зовёт вас на высокий Диндим, так берите же в руки тимпаны и двуладные флейты! Т