– Куда спешишь ты на верную смерть? Безрассудный! Разве по силам тебе бой, на который ты вызываешься, ослеплённый сыновней любовью? Прочь с дороги!
Но Парки уже сплели последнюю нить жизни юноши – Лавз не желал отступить, и гнев Энея обрушился на него. Одним могучим ударом царь тевкров вонзил клинок в его тело, пробив лёгкий щит и разорвав тонкую, расшитую материнскими руками тунику. Струя крови пропитала одежду Лавза, и жизнь сразу покинула его тело, отлетев к манам.
А сын Анхиза, глядя в помертвевшие глаза юноши, на его вмиг побелевшие лицо и уста, протянул к нему руку и тяжело застонал от жалости, ибо вид юноши напомнил его душе о его собственном сыне и любви к нему.
– О бедный мальчик! Чем может благочестия ради Эней наградить твой высокий дух и твой подвиг? Я оставляю тебе доспех, что так радовал тебя при жизни. Твой прах я возвращаю отеческим манам, пусть позаботятся о нём те, кто должен. Одно утешение остаётся тебе в печальной смерти – не от безвестной руки принял ты её, но от руки самого великого Энея!
Так сказав, он грозным голосом подозвал медливших в стороне друзей Лавза и поднял на руки тело юноши, чьи волосы уже слиплись от крови.
А между тем отец павшего промывал свою рану в водах Тибра, прислонившись обессилевшим телом к стволу дерева. Рядом на ветке висел его медный шлем, и покоилось в траве оружие. Мезентий лежал в окружении своей дружины, голова его клонилась вниз, борода разметалась по груди, и, задыхаясь, он то и дело спрашивал о сыне и слал гонцов, чтобы вернуть его. А друзья с громкими стенаниями уже несли Лавза, высоко подняв на щите тело с зиявшей на груди огромной раной. Издали услышав стенания и предчувствуя горе, Мезентий осыпал пеплом седины и воздел руки к небу. Прильнув к бездыханному телу, он стал рыдать:
– О сын мой! Разве так сильна во мне жажда жизни, чтобы я мог подставить тебя под назначенный мне удар и дать тебе погибнуть вместо меня? Или твоя рана спасёт меня и твоя смерть должна подарить жизнь мне, несчастному? Но нет, лишь теперь смерть подступила ко мне, лишь теперь я поистине ранен!
О дитя моё! – бился в рыданиях Мезентий. – Какими только преступлениями не запятнал я имя нашего рода! Ненавидимый всеми, я был изгнан с престола своего отца и дедов, и, если должен был я понести заслуженную кару перед лицом сограждан, пусть бы я сам был наказан любой самой жестокой казнью! Но что это, я до сих пор среди людей и вижу белый свет? Всё ещё я не распрощался с постылой жизнью? Что ж, пора распрощаться!
Сказав так, Мезентий поднялся, встав на больную ногу. Силы его утекали через широкую рану, но он был непреклонен и велел привести своего коня – ведь только верный скакун остался у него, тот, на котором так часто он возвращался из боя с победой.
– Долго, мой Реб, – сказал он печальному коню, – если только есть для смертных долгие сроки, мы пожили. Но теперь ты либо вернёшься с победой, неся голову врага и его окровавленный доспех, и отомстишь вместе со мной за сына, либо падёшь вместе со мной. Ведь твоя гордость, я знаю, не снесёт рабства у тевкров.
Так сказал Мезентий, а после привычно оседлал коня, надел блестевший на солнце шлем с пышным гребнем, взял в руку пучок острых дротиков, пустил Реба вскачь и помчался навстречу троянцам. В сердце его бушевали стыд и скорбь, и разум его помутился. Приблизившись к строю врагов, он громогласно воззвал к Энею, и тот, заслышав его, возликовал:
– О всемогущий родитель богов! О великий Аполлон! Дайте же мне сразиться с нечестивцем!
Вознеся такую молитву, Эней взял копьё и устремился навстречу врагу. Завидев его, Мезентий вскричал:
– Чем хочешь напугать меня ты, кто отнял у отца сына? Лишь этим одним мог ты погубить меня, ибо я не боюсь богов и не боюсь смерти – я пришёл за ней! Так не трать же понапрасну слов и прими эти дары!
И он стал один за другим метать в Энея дротики, по широкому кругу объезжая его на своём скакуне, но все дротики застревали в золотом щите троянца. Трижды слева направо обскакал Мезентий Энея, и трижды тот повернулся вокруг себя, и вместе с ним поворачивался густой лес на его щите. Но вот наконец герой устал медлить и вести неравную схватку: всё обдумав, он бросился вперёд и копьём насквозь пронзил череп боевому коню. Тот взвился на дыбы, забил в воздухе копытами, сбросил седока и наконец сам рухнул на упавшего, придавив его своей грудью.
И латины, и тевкры закричали, и крик их пламенем взметнулся к небесам.
Эней подлетел к поверженному врагу, выхватывая из ножен меч.
– Где же теперь ярость Мезентия? И где теперь его отвага?
Тиррен же в последний раз поднял глаза к небу, в последний раз набрал в грудь воздуха и так сказал, с усилием возвращая тускнеющее сознание:
– О худший из моих врагов, зачем ты пугаешь меня смертью? Не будет нечестья в том, чтобы лишить меня жизни, ведь за этим я и шёл в бой. Да и бедный мой Лавз не искал мира с тобой. Лишь об одном молю тебя. Если есть в твоей душе снисхождение к побеждённым, дозволь предать мой прах земле. Ибо я знаю, как ненавистен я своему народу. Смири же их ярость и позволь упокоиться в одной могиле с сыном.
Так сказал Мезентий и сам подставил обнажённое горло под удар.
Кровь хлынула на доспех и стремительным потоком унесла освободившуюся душу.
Книга одиннадцатая
Аврора покинула ложе Океана и воссияла над землёй, а благочестивый Эней был удручён тяжёлой заботой: предать павших земле и принести жертвы богам. Он насыпал посреди поля высокий холм и во славу бога войны увенчал его стволом огромного дуба. Ствол, очищенный от ветвей, он одел снятым с Мезентия доспехом и его оружием: повесил шлем в каплях кровавой росы, потом тяжёлый, в дюжине мест пробитый панцирь, обломки копий, медный щит и меч в ножнах из слоновой кости.
Так восславив Марса, Эней обратился к дружине, что ликовала, стоя с ним рядом:
– Великое дело совершили мы, друзья, и величайшие дела ещё ждут нас впереди, но нет места страху в наших сердцах! Ныне Мезентий, гордый царь, уже принёс нам свою дань. Вот руки, что сорвали доспехи с тирана, и это первые плоды войны – первые, но не последние. Нам предстоит поход на стены Лаврента и на царя латинян – готовьтесь к новым битвам и вострите мечи, чтобы, когда будет на то воля богов, поднять знамёна и покинуть лагерь. И пусть праздные мысли и напрасный страх не заставят вас медлить.
Но прежде, – продолжал Эней, – мы предадим земле наших павших. Они ждут погребения, ибо только так мы можем почтить тех, кто ушёл к Ахеронту. Принесём же последние дары нашим храбрым соратникам – тем, кто своей кровью добывал для нас новую родину. Палланта же, кто отвагой был равен храбрейшим из нас, мы отправим в город его печального отца. Увы, в чёрный день унесла его от нас беспощадная смерть!
И Эней в слезах направился к чертогам, где лежал Паллант. Там бездыханное тело охранял старец Акет, который был когда-то оруженосцем Эвандра, а после воспитателем юноши – в недобрый час царь аркадцев отправил его на войну вместе с любимым питомцем. Вокруг теснились слуги, в чертоге сошлись тевкры и троянские женщины, в знак скорби распустившие косы. Лишь только Эней вошёл под высокие своды, они стали бить руками в грудь. До звёзд поднялись печальные стенания, и, эхом вторя горестным воплям, загудели высокие своды. Эней, увидев бледный лик Палланта и глубокую рану от авзонийского копья на его груди, промолвил:
– Бедный отрок! Увы, Фортуна, что была так благосклонна ко мне, не дала тебе стоять у моего престола и бок о бок со мной победителем вернуться под отчий кров! Нет, не то в час прощальных объятий обещал я отцу твоему Эвандру, когда он благословил меня искать нового царства для наших народов. Тревога снедала его, ибо он знал, что с храбрыми мужами и суровыми воинами предстоит нам сражаться. Верно, и теперь он тешится напрасной надеждой, приносит обеты небесным богам и отягчает их алтари богатыми дарами. Но мы уже провожаем к отцу бездыханного сына, воздавая почести тому, над кем небесные боги не властны более! Горько же будет Эвандру увидеть похоронную тризну! Такую ли встречу готовил он? Где триумф, где возвращение с победой, которые я обещал ему? Но раны Палланта не опозорят твоих седин, о безутешный отец, и стыд за сына не вынудит тебя самому искать смерти. Увы! Какого мужа потеряла ты, Авзония, и какой опоры лишился ты, мой Асканий!
Так Эней оплакал юношу, а после велел выносить тело. Тысячу лучших воинов отобрал он из всего войска, чтобы они с почётом проводили прах Палланта к отцу и разделили с Эвандром его горе – ибо хоть это малое утешение до́лжно было принести безутешному отцу.
Из ветвей дуба и вечнозелёного вереска сплели тевкры погребальные носилки и поверх зелёной листвы уложили тело отважного юноши, что сам был подобен сорванному девичьей рукой цветку – нежной лесной фиалке или гиацинту, что, увядая, хранит ещё яркие краски, но мать-земля уж не питает его более своими соками.
Исполненный скорби, Эней принёс плащ и платок – те, что когда-то расшила для него, вплетая тонкую золотую нить в пурпурную ткань, счастливая, влюблённая Дидона. Тяжёлым плащом он окутал тело Палланта и лёгким платком укрыл его обречённые погребальному костру кудри. К этим последним дарам он прибавил трофеи Лаврентийской битвы, и послы, нагруженные добычей и захваченным у врагов оружием, длинной вереницей тронулись в путь.
С ними шли взятые в бою кони и пленные со связанными за спиной руками – обречённые в жертву загробным теням, они должны были своей кровью залить пламя погребального костра. Вожди отрядов несли шесты, на которых висели доспехи побеждённых врагов и были прибиты таблички с их именами. За ними влачился убитый горем старец Акет. Он то припадал к земле, то бил себя в грудь, то ногтями царапал себе лицо. Следом катились обагрённые кровью рутулов колесницы, и за ними вышагивал боевой скакун Палланта Этон, низко склонив голову и роняя крупные слёзы. Далее несли шлем и копьё героя – лишь их, ибо остальным оружием завладел Турн. Отряды аркадцев, тусков и тевкров с опущенными к земле копьями замыкали шествие.