– О дева Тритония, бронемощная владычица сражений! Сокруши своей рукой копьё врага! Пусть у высоких городских ворот падёт фригийский разбойник!
Неистовый Турн поспешно снаряжался в битву – надел чешуйчатый панцирь, что горел красной медью, застегнул на ногах золотые поножи, привязал к поясу меч, и так, с непокрытой головой, сбежал он вниз с крепости. Весь сияя золотом, он кипел бурной радостью и в мечтах уже сокрушал врагов. Так на волю из стойла выбегает застоявшийся конь. Порвав привязь, он стремглав мчится по открытому полю – то он стремится к стадам кобылиц, то к тучным пастбищам, то к знакомой реке, где он привык купаться, и ржёт, и весело резвится, кипя избытком силы, и летит, высоко вскинув голову, и вольно развевается по ветру густая грива на высокой шее.
А навстречу Турну уже вела конные отряды вольсков дева Камилла. Возле самых ворот царица спешилась, и вслед за ней немедля легко соскользнула на землю вся её дружина.
– О Турн! – сказала царица. – Если храбрости подобает уверенность в своих силах, то я берусь встретить турмы Энея и сразиться с тирренской конницей. Дозволь мне первой испытать опасности боя. Ты же храни городские стены и останься у них с пехотой.
Дивясь на грозную деву, рутул отвечал так:
– Как, какими словами или делами благодарить мне тебя, о дева, краса Италии? Что ж, если бесстрашная твоя душа выше всех опасностей, то так и быть, разделим ратный труд! Молва и разведчики донесли мне верные вести: коварный Эней выслал вперёд по равнине отряды лёгкой конницы, а сам тайно, горными тропами пробирается через пустынные кручи, перевалил хребет и уже приближается к Лавренту. Там, на лесных тропах, я встану в засаде, заняв и вход, и выход в узком извилистом ущелье. А ты тем временем сомкни знамёна и встречай тирренскую конницу. С тобой будут Мессап, тибуртинские отряды и полки латинян. Принимай же командование войском!
Подобными речами Турн вдохновил на битву Мессапа и других союзных вождей, а сам устремился навстречу врагу – туда, где резкий поворот горного ущелья словно был создан для засады. Тёмные склоны теснины там заросли густым лесом, и в глубине зловещей лощины лишь узкая тропка вилась между крутых скал, а прямо над тропой на высокой вершине расположилась полянка – безопасный приют и наблюдательный пункт. Там, в укрытии за скалами, можно затаиться, чтобы напасть на врага слева или справа, либо, встав на хребте, скидывать вниз тяжёлые камни. Турн поспешил знакомой дорогой, чтобы занять поляну и укрыться в вероломном лесу.
А тем временем Диана призвала в свой небесный чертог проворную Опиду, нимфу и подругу из своей священной свиты, и так сказала ей:
– Ныне готовится к бою Камилла – дева, что среди прочих всех для меня дороже. Она носит лук, мой подарок, но, увы, не знает, что в этой кровавой битве он не поможет ей. Давно уже любовь к Камилле живёт в моём сердце. С тех самых пор, как граждане Приверна, озлобившись на Метаба, его произвол и надменную гордость, свергли его с престола. Покидая древний город, посреди жестокого боя, он взял с собой в изгнание малютку дочку, с рождения посвящённую мне. Прижимая к груди дитя, он шёл в далёкие горы, в лесные дебри, а вокруг рыскали вольски, грозя Метабу смертью.
И вот, – рассказывала дочь Латоны, – дорогу ему преградил бурный поток. Разлившись после обильных дождей, едва не выходя из берегов, пенился Амазен. Метаб хотел переплыть реку, но медлил, скованный любовью к младенцу и опасаясь за бесценную ношу. Он долго думал и наконец решился. Могучий воин, он всегда носил с собой громадную пику, чьё древко было сделано из обожжённого ствола молодого дуба. И вот, спеленав дочь мягкой корой, он ловко привязал её к середине копья и, подняв его в мощной руке, взмолился к небесам: «О всеблагая дочь Латоны, владычица рощ! Тебе посвящаю я это дитя! Ныне, убегая от смерти, она впервые коснулась твоего оружия. Прими же, о богиня, ту, которую я вверяю неверным ветрам!» И, размахнувшись с плеча, Метаб бросил копьё, и оно полетело над бурным потоком, свистя и унося с собой малютку Камиллу. Следом и сам Метаб, которого уже теснила толпа врагов, кинулся в воду и вскоре, торжествуя, вырвал из прибрежной травы копьё и вновь взял в руки ту, что уже была подарена мне.
И Диана рассказывала дальше:
– Люди не пускали его в свои дома, и города не открывали перед ним своих ворот. Да он и сам не стремился к людям – одичалый, но свирепый, как прежде, он одиноким пастухом жил среди пустынных гор. В глуши мрачных лесных урочищ, среди зарослей колючих кустов он взращивал дочь молоком дикой кобылицы, сам выдаивая её сосцы над нежными губами младенца. Когда же девочка впервые ступила маленькой ножкой на землю, он тотчас дал ей в руки наточенный дротик, дал колчан со стрелами и повесил на плечо маленький лук. Она не носила длинного платья и не убирала кудри в золочёную сетку – шкура тигрицы ниспадала с её плеч. С детства она метала копьё и умела раскрутить над головой пращу, чтобы сбить на землю то стримонского журавля, то белого лебедя.
В тирренских землях, – продолжала Диана, – она была бы желанной невесткой, могла бы стать матерью, но преданная одной лишь мне, она любит только оружие и блюдёт девственную чистоту. О, как хотела бы я, чтобы моя Камилла не шла походом на тевкров! Милая, она была бы мне лучшей подругой.
И всё же, – сказала дочь Латоны, – жестокий рок влечёт её за собой. Так спустись же с неба, нимфа, и поспеши в Латинский край – туда, где, осенённая зловещими знамениями, уже завязалась битва. Возьми мой лук и стрелу из моего колчана. Того, кто посмеет осквернить раной священное тело девы, будь он тевкр или тиррен, я покараю неизбежной смертью. А тело Камиллы, прежде чем враг успеет совлечь с несчастной доспехи, я укрою облаком и унесу к отчему кургану.
Так сказала Диана, и, одевшись в чёрную тучу, Опида устремилась по лёгкому воздуху к земле.
А троянцы уже подходили к стенам Лаврента. Турма за турмой шло конное войско, и следом вели свои отряды вожди этрусков. Неслись звонконогие кони, ржали и вставали на дыбы, закусывая удила. Лес копий вырос над полем, и вся равнина пылала сверкающей медью. Но и от городских стен навстречу врагу двинулось войско латинян, вели его Кор с братом, Мессап и Камилла со своими всадниками. Воины держали наготове дротики и раскачивали лёгкие копья. Все слышнее был топот пехоты, и всё громче становилось лошадиное ржание.
Вот два войска сошлись на расстояние полёта копья, встали друг против друга – и вдруг кинулись вперёд с громкими криками, бешено погнали коней, и от брошенных копий затмился свет дня.
Тиррен и лихой Аконтей первыми сцепились копьями в тесном единоборстве, и кони их, наскочив друг на друга грудью, рухнули. Отброшен страшным ударом, Аконтей покатился прочь, будто пущенная баллистой глыба или сверкнувшая в небе молния, и жизнь его развеял по полю ветер.
Тогда ряды италийцев смешались, и, закинув щиты за спины, они погнали коней вспять, к стенам города. Тевкры понеслись им вслед под началом храброго Азила. Лишь у самых городских ворот италийцы опомнились, остановились и с криком повернули послушных коней, и теперь уже тевкры побежали от них, отпустив поводья. Так морская волна, чередуя прилив с отливом, то хлынет на берег, накрывая пеной утёсы и накатывая на прибрежный песок, а то отбежит назад, глотая нанесённые прибоем камни и вновь обнажая сушу. Дважды туски отгоняли рутулов к самым стенам и дважды убегали со щитами за спиной, отброшены равной силой. Вот в третий раз сошлись враги, и ряды их смешались между собой, боец схватился с бойцом, и всюду послышались стоны умирающих. Оружие и тела убитых валились друг на друга, и на груды убитых то и дело падали раненые кони. Закипел беспощадный бой.
Опасаясь подойти ближе, Орсилох издали бросил копьё в Ремула, и оно вонзилось прямо под ухом коню. Скакун взвился на дыбы, забил копытами в воздухе, терзаясь нестерпимой болью, и сбросил Ремула с седла.
Иолай, что ростом, силой и отвагой превосходил в бою всех товарищей, пал, повержен Катиллом, и им же был сражён Герминий – бесстрашный, он сражался с непокрытой головой, распустив по обнажённым плечам светлые кудри. Пика Катилла насквозь пробила его от одного плеча до другого, и, терзаясь раной, герой согнулся вдвое. Всюду брызгала чёрная кровь, сеяло смерть железо, и бойцы стремились навстречу славной гибели.
В самой гуще битвы ликовала Камилла, амазонка с оголённой для битвы левой грудью и колчаном за плечами. Она то метала лёгкие копья, то неслабеющей рукой хваталась за боевой топор, а за спиной у неё звенел лук – подарок Дианы, – и, когда противник заставлял её отступить, она, обернувшись на скаку, посылала назад летучие стрелы.
Отборный отряд спутниц окружал её – вслед за ней неслись Ларина, Тулла и Тарпея, потрясавшая медной секирой. Лучших дев Италии Камилла призвала к себе – украшение войска в бою и надёжных подруг в дни мира. Так во Фракии по застывшим водам Термодонта гонят своих коней амазонки, и тогда гремит звон копыт и сверкают пёстрые доспехи. Они летят вслед Ипполите или Пентиселее, дочерям Марса, за их колесницами, и победный их клич поднимается высоко к небу, и блещут на солнце их луновидные щиты.
Кого первым настигла твоя пика, о жестокая дева? И кого последним? Скольких повергла ты во прах? Первым был Эвней, сын Клития. Он летел навстречу царице, но в грудь, дрожа, впилось еловое древко, и воин на скаку грянулся с коня, изрыгая в песок потоки крови и корчась в предсмертных муках. Следом пали Пагас и Лир – первого сбросил раненый конь, второй же спешил к другу, чтобы подхватить его, и рухнул на землю вместе с ним. А дева, сразив Амастра, сына Гиппота, уже мчалась в погоню за Тереем, Гарпаликом, Демофонтом и Хромием, и всякий раз, когда рука её бросала копьё, новый славный воин падал замертво.
Вот на апулийском скакуне явился Орнит, лихой охотник в невиданных доспехах. На его широких плечах лежала шкура дикого лесного быка, а громадная голова его была покрыта волчьей пастью с торчащими из мощных челюстей белыми клыками. В руках он держал исполинское копьё, и головой он возвышался среди всех всадников, но дева без труда настигла его среди бегущих врагов, а настигнув, пронзила ему грудь и так сказала с недоброй усмешкой: