Благочестивый Эней обнажил меч и произнёс такую молитву:
– Тебя, Солнце, я призываю в свидетели и тебя, о земля Италии, ради которой я претерпел столько невзгод и вынес столько трудов! Призываю тебя, всемогущий Отец, и твою супругу, дочь Сатурна, да смилостивится она надо мной! И тебя, о славный Марс, ибо все войны движутся твоей божественной волей! Будьте свидетелями мне, божества родников и потоков и все другие, сколько ни есть вас в морях и на небесах! Если победа достанется Турну из Авзонии, пусть побеждённые тевкры уйдут к Эвандру, пусть сын мой покинет эти поля и впредь никогда энеады с мечом в руках не потревожат этой земли!
Но если Победа, – говорил Эней, – будет благосклонна нашему Марсу – ибо я верю, что будет так, и так и да будет, – я не подчиню италов тевкрам и не буду искать царского венца для себя. Пусть равноправный союз свяжет наши народы, и ни один не будет победителем над другим. Я дам италам богов и научу вас священным обрядам. Тесть мой Латин сохранит свой меч, и да незыблема будет власть моего тестя. Тевкры же возведут стены нового города, и да будет он наречён Лавинией.
Так сказал Эней, и вслед за ним говорил Латин с простёртыми к небесам руками, обратив взор к светилам:
– Ту же клятву, Эней, приношу и я. Клянусь землёй, звёздами и морем, клянусь двуликим Янусом и двумя чадами Латоны, клянусь силой подземных богов и нерушимым святилищем Дита! Да услышит меня Отец, что освящает клятвы своими молниями! Да будут мне свидетелями боги и огни этих алтарей в том, что никогда не придёт тот день, который разрушит этот договор! Навеки будет крепок наш союз, ничто не отменит его, и никакая сила не переменит моей воли – хотя бы море и суша смешались в потопе, хотя бы небеса обрушились в Тартар!
Как этот скипетр, – и Латин поднял в правой руке свой скипетр, – никогда не оденется свежей листвой и не даст тени после того, как был срезан в лесу с материнского ствола, потерял листья и ветви, одет в медный убор и так вручен латинским царям, – так же неизменны будут мои слова!
Такие клятвы принесли цари, скрепив свой договор перед лицом вождей всех племён. Над пламенем алтарей, соблюдая обряд, они заклали жертвы, вырвали из них, ещё живых, внутренности и отягчили алтари чашами с дарами.
Но теперь предстоящий бой уж не казался рутулам равным, и сердца их волновались в сомнении тем сильнее, чем дольше и ближе смотрели они на неравных силами бойцов. С тревогой они смотрели на Турна, когда он шёл к алтарю – бледный, с измождённым лицом и потупленным взором, – и когда, не проронив ни слова, он преклонился перед ним в немой молитве.
Ютурна слышала, как громче и громче шёл по толпе ропот – шаткие людские сердца колебались. Тогда она замешалась в ряды рутулов, приняв обличье Камерта, отважного воина из древнего и славного рода, и стала ловко умножать сомнения, говоря:
– Стыдно вам видеть, как за нас за всех один Турн подставляет под удар свою жизнь! Или мы не равны с врагом числом и силой? Вот перед нами рати аркадцев и тевкров, вот ненавистные этруски – на всех нас не хватит врагов, если мы сойдёмся в битве! Ныне Турн будет вознесён к богам, перед чьими алтарями он теперь творит молитву, и слава о нём никогда не смолкнет на устах у поколений. А что же мы? Оставшись сидеть в праздности, мы, потеряв наш отчий край, станем рабами надменных пришельцев?
Такими речами она разжигала юные души воинов, и все громче шёл по рядам рутулов ропот. Роптали и лаврентцы с латинянами – те, кто только что помышлял лишь о спасении страны, мечтал о мире и покое, теперь уже жалели о несправедливом жребии Турна и молились о том, чтобы цари не успели скрепить договор клятвами.
Нимфа же, будто этого мало, задумала новую хитрость и явила знамение в высоком небе, и то знамение ещё сильнее смутило италийцев, взволновало их души и обмануло разум. В багряной выси показался золотой орёл Юпитера, вспугнул прибрежных птиц, камнем упал вниз, погнался за прекрасным лебедем и схватил его, жадно впившись в белое тело кривыми когтями. Но вот – воспрянув духом, италийцы смотрели на чудо – стая пернатых с криком повернула вспять. Застилая свет солнца взмахами крыльев, птицы сбились в плотную тучу, погнали врага – и тогда хищник выпустил из ослабевших лап добычу обратно в речную воду, а сам трусливо умчался под облака.
Увидев обманное знамение, рутулы подняли радостный клич, руки их потянулись к оружию, а гадатель Толумний прокричал:
– Вот то, чего желал я и о чём просил в молитвах! Узнаю и принимаю вашу волю, о боги! Берите же оружие и идите за мной, я поведу вас, несчастные! Злобный пришелец запугал вас, словно этих птиц, явившись к вам с войной, чтобы грабить ваши берега! Но вскоре он обратится вспять, и паруса его скроются в море! Сплотим же ряды и защитим нашего царя в бою, не дадим отнять его у нас!
С этими словами Толумний первым шагнул из строя вперёд и бросил копьё в сторону врага. Со свистом рассекая воздух, копьё, вырезанное из ствола кизила, полетело вперёд. Крик поднялся в толпе, ровные ряды смешались, и запылали растревоженные сердца бойцов. Девять сыновей Гилиппа стояли в строю аркадцев, девять прекрасных братьев, рождённых своему господину верной матерью-тирренкой, – одному из них суждено было принять удар копья. Оно вонзилось юноше в живот, стянутый кожаным поясом, пронзило его насквозь, и прекрасный отрок пал на жёлтый песок.
Разъярённые братья схватились за мечи с копьями и ринулись вперёд, навстречу им двинулись латинские полки, и вот уже и тевкры, и аркадцы помчались вперёд густой лавиной, сверкая пёстрыми доспехами, горя единой страстью – решить дело оружием. Опрокинулись алтари, чёрной тучей взлетели ввысь копья, и стальной ливень обрушился с небес. Жрецы бросились спасать чаши и жаровни, бежал Латин, спасая оскорблённых клятвопреступлением богов. Одни спешили впрячь в колесницы коней, другие прыгали в сёдла, третьи, обнажив мечи, летели на врага в пешем строю.
Горя жаждой скорее разрушить союз, Мессап верхом на коне теснил тирренского царя Авлеста. Несчастный, в страхе попятившись, запнулся о стоявший позади алтарь и упал навзничь. Камни разрушенного алтаря завалили его, и голова в царском уборе легла на жертвенник. Мессап же подлетел к упавшему и с коня ударил его, молившего о пощаде, тяжёлым копьём, сказав:
– Вот достойная жертва великим богам!
И италийцы бросились снимать доспехи с ещё теплого тела.
Кориней на бегу подхватил с алтаря горящую головню и бросил её в лицо Эбузу, занёсшему руку для удара. Густая борода италийца занялась огнём, пахнуло палёным, и тогда Кориней немедля схватил врага за волосы, опрокинул его на землю, придавил и, упёршись коленом ему в грудь, вонзил между рёбер клинок.
Отважный Альс, хранитель италийских стад, летел в первых рядах, и над ним уже занёс свой меч Подалирий, но, обернувшись, Альс замахнулся секирой и надвое рассёк врагу голову от макушки до подбородка. Доспех тевкра оросился кровью, и тотчас тяжкий покой, опустившись на воина, смежил ему очи непроглядной тьмой.
А благочестивый Эней с непокрытой головой, протянув безоружные руки, громко взывал к тевкрам:
– Куда вы помчались? Что за внезапная распря? Обуздайте свой гнев, друзья! Ведь договор заключён, и условия его ясны: мне одному надлежит сразиться! Отриньте страх и пустите меня в бой! Я скреплю заключённый союз в назначенном поединке! Мне одному богами предназначен Турн!
Так говорил Эней, а тем временем пернатая стрела вонзилась ему в бедро. Теперь неизвестно, чья рука послала ту стрелу, с чьей тетивы сорвалась она и какие ветры её принесли. Кто осчастливил рутулов такой удачей – бог или случай? Слава подвига погибла – никто никогда не похвалялся пролитой кровью Энея. Но Турн, едва завидев, что Эней уходит прочь и что вожди тевкров пришли в смятение, загорелся внезапной надеждой. Преисполнен гордости, он потребовал доспех, коней и, вскочив в колесницу, взял в руки поводья.
Колесница полетела, и многих могучих мужей Турн предал жестокой смерти. Одних валил полумёртвыми, других давил колёсами, а в убегавших метал копья, вырванные из убитых. Так кровавый Марс гонит бешеных коней над студёным потоком Гебра, в ярости гремит щитом и сеет вокруг себя жестокие битвы. Быстрее Зефира и Нота мчатся по полю его кони, под тяжёлыми копытами стонет земля Фракии, и по пятам за богом брани следуют его спутники – чёрный Ужас, свирепый Гнев и коварная Хитрость.
Подобный Марсу, гнал дымящихся от пота коней неистовый Турн и глумился над поверженными врагами. Горячие брызги алой росы летели с копыт, и песок на поле боя набух кровью. Фамира и Фола он сразил в ближнем бою, Снефела убил издалека и так же, броском копья, предал смерти Главка и Лада, двух братьев, что царь Имбрас взрастил в далёкой Ликии и сам снарядил на войну, дав им одинаковые доспехи и оружие для пешего и конного боя.
Навстречу Турну в самой гуще сражения рвался Эвмед, сын Долона. Носивший дедовское имя, отвагой он был равен знаменитому отцу – тому, что отправился в разведку к данайскому стану и был убит Диомедом. Упряжкой Ахилла грезил дерзкий герой, её требовал себе в награду, но сын Тидея отплатил ему иначе, и более никогда Долон не мечтал о конях Пелида. Издалека завидев в открытом поле Эвмеда, Турн бросил в него копьё. Сдержав резвых коней, он проворно спрыгнул с колесницы, кинулся прямо к врагу, встал над раненым, наступил ему на шею и, вырвав из руки тевкра меч, вонзил его глубоко в горло, сказав:
– Лежи же и собственным телом измеряй поля Гесперии, которые ты так жаждал захватить! Такова будет награда всем, кто дерзнул идти войной на меня! Так вы воздвигнете здесь стены!
Вслед за Эвмедом он заколол Асбута, потом Хлорея, Сибариса, Дарета, Терсилоха и с ними Тимета, которого норовистый конь сбросил наземь.
Как морские волны рвутся на берега и тучи разлетаются по небу над просторами Эгейского моря, когда на них налетает спустившийся с вершины Эдона Борей, так отряды тевкров бежали вспять везде, где бы ни прокладывал себе путь рутул. Будто у