– С нами Юпитер! Сделайте же то, что я скажу вам, и действуйте без промедления! Если столица Латина, тот город, что стал причиной войны, не хочет склониться в покорности, признав нашу победу, – сегодня мы сокрушим его стены, предадим огню и сровняем с землей! Или я должен ждать, когда, единожды побеждённый, Турн снова соизволит явиться на поединок? В этом городе началась эта нечестивая война, в нём же мы положим ей конец! Несите же факелы и огнём добейтесь союза с латинами!
Так сказал Эней, и в тот же миг тевкры построились в клинья и плотной лавиной двинулись к стенам. Ни один не хотел уступать другому отвагой – кто поднимал лестницу, кто нёс пылающие ветви, а кто метал летучее копьё или с обнажённым мечом атаковал стражу у ворот. В первых рядах был сам царь. Простирая ладони к стенам, он бросал горькие упреки Латину и, призывая богов в свидетели, клялся, что сражается, вынужденный к тому против собственной воли, ибо тот дважды разрывал заключённый союз и сам дважды поднимал италийцев на войну.
Тогда в городе вспыхнул раздор между напуганными гражданами. Одни требовали отворить дарданидам ворота и сами тащили на стены старца Латина, другие же упрямо звали к оружию и желали сражаться.
Так, когда пастух, найдя в горах диких пчёл, принимается их выкуривать, те в страхе разлетаются по всему улью, и чем сильнее их гнев, тем громче жужжание. Всё гуще чад в глубоких норах, глухим гулом полнится скала, и чёрный дым поднимается над ней к небу.
Но вот новое горе постигло латинян, и новая скорбь до основания потрясла Лаврент. Увидев с высокой кровли дворца, как тевкры идут на приступ и штурмуют стены, как занимаются пламенем крыши домов и нет нигде Турна с его отрядами, чтобы защитить город, царица уверилась, что юноша пал в битве. Разум её помутился от нахлынувшей скорби. В безумии она принялась вопить, что сама была причиной и началом всех бед, а после, бормоча бессвязные речи, порвала на себе пурпурное платье, привязала к высокой балке безобразную смертную петлю и так покончила с жизнью.
Весть о несчастье ветром разнеслась среди латинских жён. Лавиния растерзала свои пышные кудри, расцарапала в кровь лицо, и вместе с ней в беспримерной скорби все женщины наполнили дворец стенаниями. Из дворца горькая весть полетела по всему Лавренту. Бойцы пали духом, и несчастный старец Латин, потрясённый смертью жены, видя, что неизбежно падение его столицы, стал рвать на себе одежды и грязью и пылью осыпать свои седины.
А тем временем по краю поля, где ещё шло сражение, Турн лениво гнал редких рассеянных врагов, но скачка не радовала его более. Вдруг он услышал полные страха крики и вопли отчаяния, разносимые ветром. Насторожившись, он вслушивался во всё возрастающий зловещий ропот со стороны города.
– Горе мне! Почему вновь стены Лаврента полнятся стенаниями? Что за крики слышны из далёкого города? – Безумец остановил бег колесницы, натянул поводья и сдержал коней.
Тогда сестра его, нимфа, принявшая облик возницы Метиска, сказала:
– Мой господин, останемся здесь, где путь к победе открыт, и здесь будем истреблять пришельцев одного за другим. Чтобы защищать дома, найдутся другие. Пусть Эней упорно преследует италийцев – мы же будем беспощадно предавать смерти тевкров. Ни силой, ни славой ты не уступишь дарданцу!
И ответил Турн:
– О сестра моя! Я узнал тебя в тот момент, когда ты помешала заключить договор и своей рукой начала битву. Напрасно ты хотела обмануть меня. Кто из богов спустился с Олимпа, чтобы послать тебя на мучительный ратный труд? Или, прозревая грядущее, ты увидела скорую гибель брата? Как же мне быть? Какого спасения искать? На моих глазах умер Мурран и звал меня на помощь. Не было у меня друга дороже него – и вот он, могучий, пал под могучим ударом. Пал несчастный Уфент, чтобы не видеть моего позора, и теперь и тело его, и доспех – в руках у троянцев. И теперь я стерплю разрушение Лаврента? И слова Дранкея окажутся правдой? Неужто поля Италии увидят Турна, бегущего от врага? Так ли горестна смерть? Что ж, если боги небес отвернулись от меня – будьте благосклонны ко мне вы, подземные боги! Я сойду к вам с непорочной душой, не опозорив себя и не уронив достоинства великих предков!
Так говорил Турн, когда, промчавшись сквозь толпу врагов на вспененном скакуне, к нему подлетел Сакет, чьё лицо рассекала рана от пролетевшей стрелы. Сакет взывал к Турну:
– Сжалься над своим народом, царь! Лишь на тебя надежда! Меч Энея разит, подобно молнии, и скоро низвергнет со стен города его защитников, а сам город разрушит! Уже пламя полыхает на крышах! К тебе обращают италийцы свои взоры! Латин колеблется, кого назвать ему зятем и с кем заключить союз. Царица Амата, та, что была предана тебе более всех, лишила себя жизни, в страхе бежав света дня. Лишь Мессап и храбрый Атин ещё защищают ворота, но уже обступают их грозные фаланги тевкров, и нива щетинится обнажёнными мечами! Ты же понапрасну гонишь колесницу по зелёным полям!
Потрясённый картиной новых бедствий, Турн замер в молчании. В груди его бушевали стыд, скорбь и безумие, а вместе с ними гордость знающей себя доблести и ярость пламенной любви. И когда к помутившемуся рассудку вернулась ясность, он обратил взор к пылающему городу – туда, где поднималось по ярусам стен клубящееся пламя, где огненный смерч охватывал башни, те самые, что он сам когда-то строил.
– Сестра! Свершается воля рока! Покинь того, кто осуждён смерти! Ныне боги и суровая судьба призывают меня, и я принимаю вызов. Ныне надлежит мне вступить в бой с Энеем и сегодня же – познать, насколько горька смерть. Родная! Ты не увидишь более моего позора! Так дай же безумцу безумствовать в последний раз!
Сказав так, Турн тут же спрыгнул на землю и, осыпаемый стрелами, помчался прочь от безутешной сестры, в бешеном беге врезаясь в ряды бойцов. Так обломок скалы несётся с вершины горы, оторванный ли ветром, или смытый бурным ливнем, или незаметно подточенный временем, – подпрыгивая, всё быстрее он стремится вниз, в долину, сметая всё на своём пути – деревья, животных и людей. Так мчался Турн сквозь ряды воюющих к стенам города – туда, где земля насквозь пропиталась кровью и где воздух звенел от стрел. Здесь он поднял руку и громогласно воззвал:
– Остановитесь, рутулы! И вы, латиняне, оставьте свои копья! Какова бы ни была судьба, это моя судьба! Дайте же мне исполнить договор и решить дело в поединке!
И все расступились, чтобы очистить место для поединка.
Эней, заслышав имя Турна, возликовал и сразу оставил стены города и его высокие башни. Ничто не могло задержать его. Грозно потрясая оружием, он двинулся навстречу врагу – огромный, словно Афон, словно Эрикс, словно Большой рог, что царит над Апеннинами, опоясанный шумными дубравами и увенчанный сверкающей на фоне голубого неба снежной вершиной.
Рутулы, латиняне, тевкры – все обратили взоры к Энею. Осаждающие оставили тараны, и защитники на стенах опустили мечи. С высокой башни, замерев, Латин смотрел, как два мужа, два величайших воина ойкумены, рождённые на разных её концах, сближаются, чтобы вступить в бой. А те, как только поле перед ними опустело, издали метнув копья, устремились навстречу друг другу. И Марс явил себя, когда, зазвенев, друг с другом столкнулись их щиты. Тяжко стонала земля, снова и снова гремели друг о друга клинки.
Так в лесах Силы или на склонах Табурна два разъярённых быка начинают сражение, сшибаясь с разбега лбами, и пастухи прячутся в страхе, и коровы покорно молча ждут – кому быть повелителем рощ и кто поведёт за собой стада. Страшные раны они наносят друг другу, в упор вонзают рога один в другого, и широкие потоки крови заливают шеи и плечи. Так же, щит к щиту, схватились друг с другом троянец Эней и Турн, сын Давна. Великим грохотом наполнились тогда небеса, и сам Юпитер, взяв весы и уравняв стрелку, положил на разные чаши жребии героев, чтобы видеть, кто из двоих обречён и чья чаша склонится к смерти.
Вот Турн, внезапно распрямившись во весь свой огромный рост – о самонадеянность! – занёс над Энеем меч и с высоты обрушил на него страшный удар. Тогда вскричали тевкры, и латины завопили в испуге, все замерли: от удара вероломный меч сломался пополам, не оставив Турну другого спасения, кроме бегства. Лишь теперь, увидев обломок в своей руке, рутул понял, что держит чужую рукоять. И он помчался по полю быстрее Эвра.
Ибо предание гласит, что, поднимаясь на колесницу в начале того дня, Турн второпях вместо отцовского меча взял меч своего возницы Метиска, и тот меч служил верой и правдой, покуда тевкры в испуге разбегались перед рутулом. Но стоило смертному клинку скреститься со сталью самого Вулкана – он раскололся, словно хрупкий лёд, и лишь осколки остались блестеть на жёлтом песке.
Обезумев, Турн бежал по полю, метался то в одну сторону, то в другую и чертил круги. Здесь тесными рядами стояли тевкры, тут не пускал его край глубокой топи, там преграждали дорогу стены. Эней в гневе бежал за напуганным Турном, не отставая от него, хотя боль в простреленном колене мешала ему и не давала бежать в полную силу.
Так охотничий пёс гонит оленя, а тому преграждают дорогу то течение реки, то лента из пурпурных перьев. Пёс всё мчится и с лаем настигает добычу. И страшный обрыв, и уловка охотников равно пугают зверя, он кругами мчится по одним и тем же тропам, а страшный умбрийский пёс скалит клыки, уже готовый вцепиться в добычу, щёлкает пастью, но лишь хватает ею воздух и скрипит зубами.
Крики италийцев и дарданцев поднялись над полем, воплям толпы вторили реки и озёра, и раскатисто громыхали небеса. Турн на бегу кричал рутулам, поимённо окликал друзей и требовал свой, отцовский меч. Эней грозил смертью любому, кто выйдет из рядов в круг, пугал и без того напуганных латинян тем, что разрушит их город, и, несмотря на рану, всё так же летел вперёд. Пять раз обежали они поле, пять кругов замкнули, возвращаясь обратно и заново начиная, – не ради пустячной награды состязались они, но о жизни Турна, о его крови шло дело.