Посреди поля там росло дикое оливковое дерево, посвящённое Фавну. Исстари его чтили моряки, к нему приносили дары, когда бывали спасены из волн, и на него по обычаю вешали свои одежды. Тевкры, расчищая поле для битвы, срубили священную оливу, в ней и застряло копьё, что Эней метнул в начале боя, и корни цепко держали его. Сын Дардана налёг на древко, хотел вынуть копьё, чтобы метнуть его в того, кого не мог догнать. Тогда Турн, обезумев от страха, взмолился так:
– О Фавн, о благая Земля, сжальтесь над тем, кто всегда чтил ваши святыни, те, что ныне осквернены пришельцами! Держите же крепче застрявшее жало!
И молитва его была услышана, ибо, борясь с цепким обрубком, Эней, сколь могуч он ни был, мешкал, не в силах вырвать копьё. Пока же он так упорно и яростно рвал железо из древесных тисков, бессмертная дочь Давна в обличье возницы Метиска вышла в круг и подала бегущему брату отцовский меч. В тот же миг Венера, возмущённая тем, что дерзкая нимфа вмешалась в поединок, подошла и своей рукой вырвала копьё из оливы.
И вот вновь враги стали друг против друга и воспряли духом – один уповал на свой меч, другой же грозно поднимал копьё. Так они стояли лицом к лицу, дыша дыханием Марса.
Всемогущий царь Олимпа, наблюдавший за битвой с янтарного облака, сказал Юноне:
– О жена! Где же конец? Что ещё тебе остаётся? Ведь ведомо тебе, что Энею суждено быть вознесённым до звёзд и что судьбой назначено ему стать бессмертным! Что замышляешь ты? И на что надеешься, прячась в облаках? Пристало ли смертному осквернять бога вооружённой рукой? Пристало ли тебе подстрекать Ютурну, чтобы та вернула Турну отнятый у него меч, и тем умножать силы того, кто уже побеждён?
Так прекрати же упорствовать, – сказал Юпитер, – и склонись наконец к тому, о чём я давно прошу тебя. Да не слетят с твоих сладостных губ упрёки, и тайная боль да не снедает тебя. Тебе было позволено преследовать тевкров на море и на земле, снова и снова повсюду ты разжигала огонь нечестивой войны. Но ныне мы достигли предела войн, и днесь я запрещаю тебе бесславить род Энея и к свадебным песнопениям примешивать вопли скорби!
Так молвил Юпитер, и дочь Сатурна отвечала ему, опустив взор:
– Твоя воля ведома мне, о великий Юпитер. Потому против своего желания я оставила Турна и покинула землю. Верь мне, ибо иначе ты не увидел бы меня здесь, где я с небесных высот терплю горькую обиду. О нет! Одетая огнём, я бы встала среди италийских полков и сама повела бы их в бой, и тот бой был бы последним для троянцев. Признаюсь, это я склонила Ютурну помочь её бедному брату, я разрешила ей испытать последние средства, чтобы спасти его. Но клянусь истоком неудержимого Стикса, ибо нет для вышних богов клятвы выше этой, я не велела ей брать в руки ни лука, ни копья.
Что ж, – продолжала Юнона, – я отступлю. Я остановлю ненавистную войну. Но позволь мне молить тебя о том, что в твоей власти и что не связано волей рока. Пусть примирятся враги, пусть племена скрепят брачными узами свой союз! Однако ради твоего величия и достоинства Лация оставь латинам их древнее имя. Пусть не будут они тевкрами и не зовутся троянцами. Пусть не примут ни чужого языка, ни чуждых обычаев, ни иноплеменных одежд. Лаций да пребудет Лацием, и Альба да правит в веках, народ Рима да будет силён италийской мощью! Но коли погибла Троя, пусть и самоё её имя сгинет вместе с ней!
Тогда создатель мира и людей так с улыбкой отвечал ей:
– Воистину ты дочь Сатурна и моя сестра – каким неистовым гневом пылает твоё сердце! Но оставь пустую ярость, ибо я уступлю и исполню твою просьбу. Авзониды сохранят свой язык, обычаи отцов и своё имя. Тевкры останутся в Лации, но смешаются с италийцами. Я дам им священные обряды, общий чин и свяжу единым наречием. Народ, что родится от их союза, превзойдёт благочестием смертных и бессмертных. Тебя же, дочь Сатурна, он будет почитать так, как ни один другой.
Тогда возрадовалась Юнона и, укротив свой гнев, покинула Юпитера.
Отец же, устроив одно дело, обратился к другому, чтобы, покорившись его воле, Ютурна покинула и брата, и сражение.
Две сестры, две мрачные дочери глухой Ночи, коих она родила вместе с третьей, Мегерой, и так же, как её, оплела их кольцами змей и даровала пару быстрых, как ветер, крыльев, – две фурии обретаются у престола Юпитера, у самых ног сурового бога, и ждут его приказов. Они насылают страх на смертных, когда царь богов обрушивает на них болезни и смерть или когда войной карает повинные народы.
Одной из них бог повелел спуститься на проворных крыльях с неба, чтобы явить Ютурне грозное знамение, и в ту же секунду фурия взмыла и стремительным вихрем понеслась к земле. Так, сорвавшись с тетивы, со свистом летит стрела, которую парфянин или воин с Крита напитал ядом, чтобы нельзя было исцелить её рану, – летит, незримая, и рассекает неверные тени. Так же летела, стремясь к земле, и фурия, отродье Ночи.
Завидев издали троянские полки и Турновы рати, она обратилась филином – птицей, что по ночам сидит на кровлях пустых домов или на могильных холмах и в сумраке издаёт зловещие крики. В образе филина она стала кружиться вокруг Турна и с шумом колотить крыльями о его щит. Страх сковал ослабевшего рутула, волосы от ужаса поднялись на его голове, и голос не шёл из схваченного судорогой горла.
Ютурна же, издалека узнав и полёт фурии, и шум её крыльев, стала рвать на себе волосы, царапать лицо и бить кулаками в грудь.
– Чем теперь я помогу тебе, о Турн? Что осталось мне, твоей сестре? Как ещё могу я продлить тебе жизнь? Могу ли я противиться этому чудовищу? Я ухожу! О зловещая птица! Не множь моего ужаса! Узнаю́ твой полёт и смертельный посвист твоих крыльев! О Юпитер! Мне ясен твой надменный приказ! Так ты воздал мне за отнятое девство! Бессмертие даровал ты мне, но на что мне оно? Нынче же я могла бы положить конец своим мукам и вместе с братом спуститься в царство теней. Нет смерти для меня! И зачем же мне жить без тебя, брат мой? О, найдётся ли такая бездна, что разверзнется передо мной, чтобы меня, богиню, низвергнуть к теням!
С этими словами нимфа накрыла голову голубым покровом и с горестным стоном скрылась в глубине реки.
Эней шёл вперёд, потрясая копьём, что было сделано из ствола огромного дерева. Ярость кипела в его груди, и он говорил:
– Опять ты медлишь! Куда отступаешь ты, Турн? Не проворностью ног, но силой оружия надлежит нам теперь помериться! Где твоя отвага и твоё искусство? Или есть ещё хитрости, которые тебе помогут? Приняв иное обличье, ты взмоешь к высоким звёздам? Или спрячешься в подземных норах?
Турн же покачал головой и так ответил:
– Не страшны мне твои грозные речи, но лишь богов и вражды Юпитера страшусь я.
Оглядевшись, Турн увидел огромный камень. Издревле он как межа лежал на поле, чтобы быть судьёй, если зайдёт спор о земле, и был он столь огромен, что с трудом подняли бы его на плечи двенадцать лучших мужей из тех, что ныне рожает земля. Турн же дрожащей рукой взял тот камень и, разбежавшись и распрямившись во весь рост, метнул его в Энея.
Но, отступая назад, кидаясь вперёд, поднимая камень и бросая его, несчастный уже не помнил себя. Кровь его леденела в груди, ноги ослабели в коленях, и брошенный им камень, напрасно вращаясь в воздухе, упал, не долетев до цели и не нанеся удара. Так ночью во сне, когда томный покой смежает нам глаза, нам мерещится, будто ноги наши порываются бежать, но тщетно. Ослабев от усилий, мы никнем, тело лишается сил, и голос нейдёт из бессильного горла. Так же и Турн – за что бы он, собрав всё своё мужество, ни взялся, злая богиня не давала ему сделать это. В смятенных чувствах оглядывался он кругом, смотрел на город и на полки рутулов, медлил от страха и дрожал, глядя на занесённое над ним копьё, и не было рядом ни колесницы, ни сестры-возницы, чтобы спасти его.
А Эней потрясал копьём, прицеливаясь, чтобы вернее ударить, и наконец, качнувшись всем телом вперёд, метнул его. Камень, пущенный осадным орудием, не грохочет так громко, и гром, что ударяет вослед молнии, не гремит с такой мощью. Подобно чёрному вихрю, копьё просвистело в гибельном полёте и, пробив снизу круглый семислойный щит, разорвало край кольчуги и вонзилось в бедро.
Колени у Турна подогнулись, и, пронзённый страшным ударом, он всем своим громадным телом опустился на землю. Все рутулы разом вскричали, и горы эхом ответили им, и окрестные рощи отозвались протяжным гулом. Смиренно подняв глаза, Турн протянул руку к Энею:
– Я не прошу о пощаде, ибо я заслужил свою участь. Пользуйся своим счастьем! Но если ты можешь сжалиться над старым моим отцом – ведь и твой отец Анхиз был таким же старцем, – то молю тебя, будь милостив к Давну. В твоей воле вернуть ему меня или моё бездыханное тело. Ты победил меня. Вот на глазах у всех авзонийцев я простираю к тебе руки в мольбе. Бери же Лавинию в супруги и не множь своей ненависти.
Озирая врага, Эней, недвижим, стоял над ним и уже опустил занесённую для последнего удара руку. Герой медлил, ибо слова Турна всё больше склоняли его к милосердию. Но вдруг на плече у рутула блеснула золотая ткань, и он сразу узнал перевязь отрока Палланта. Ибо, сразив юношу смертельным ударом, Турн снял с тела тот прекрасный убор и гордо носил его на своём плече как украшение. Увидев эту добычу, память о горестной потере, Эней вскипел яростью и в гневе вскричал:
– Тебе ли, одетому в доспех, сорванный с убитого друга, просить о пощаде? Ныне Паллант требует кровавой платы за твоё злодейство! Не я, но Паллант наносит тебе этот удар!
С этими словами он погрузил клинок в грудь врага. Тогда жизнь покинула объятое холодом тело, и душа, стеная и негодуя, отлетела к теням.
СловарикК «Энеиде» Вергилия
Вообще-то, я не хотел составлять этот словарик, исходя из того, что кое-что можно понять из текста и так, а всё остальное найти в Интернете. Да и какой из меня учёный, чтобы заниматься такими ответственными вещами? Но мой редактор Павел Васильевич Крусанов и моя жена Диана уговорили меня. «Не во всём можно доверять Интернету», – сказал Павел Васильевич. «Напишите так, будто объясняете мне, – сказала Диана, – я как раз ничего про этих греков с римлянами не знаю». Ну что ж, сказано – сделано. Я прошу не относиться к этому словарику слишком уж всерьёз. В некоторых случаях он объясняет гораздо меньше того, что следовало бы объяснить, – ну нельзя же в двух словах рассказать всё про какого-нибудь Геракла. В некоторых случаях он, наоборот, объясняет больше того, что следовало бы, – неизвестный воин, убитый неизвестным воином, ну а что ещё скажешь?