м оскандалиться, когда решили заводить морских свинок и кроликов в литерной лаборатории. А теперь я не боюсь. Мы недаром работали вместе с физиологами. Мои тезисы по новой теме таковы: цель живого организма – жизнь, а не смерть. Цель жизни в создании наиболее тонких сложных форм. Наша цель – сохранение долговечности человека. В этом содержание нашей новой темы в области разработки ядерной энергии.
– Между нами нет разногласий, – ответил Фёдор Александрович. – Мнение Степанова также положительно. Считаю своевременным собрать нашу коллегию. Ивана Петровича прошу быть докладчиком, а за Алексеем Фёдоровичем – содоклад.
Алексей переключил телефон на диспетчерскую связь и сказал в трубку:
– Фёдор Александрович просит всех собраться через десять минут в Малой аудитории.
Иван Петрович, подёргивая бородку, просматривал свою записную книжку.
…Собрались. Иван Петрович начал:
– Товарищи, последние годы нашей работы сопровождаются явлениями характера необычайного. Но не лучше ли будет сказать иначе? Не явления, а идеи вторгаются необычайные!.. Прошу не понять меня неправильно. Напоминаю вам мои колебания и возражения при организации известнейшей литерной лаборатории. Для меня, энергетика, рождённого ещё старой, так сказать, школой, тогда были ещё непонятны сокровенные движения мысли моих молодых коллег. Многие из вас помнят, как мы разрабатывали первые серии нашей тематики…
– Помните? Врага, подлинного врага должны были мы видеть перед собой. Энергетические возмущения грозили самоотверженным операторам самыми печальными результатами, начиная с поверхностных поражений кожи и кончая параличом нервной системы, свёртыванием крови и распадом живой материи. В дальнейшем, проходя решающие успех этапы, мы научились изолировать очаги возбуждения энергии и многие мешавшие нам предосторожности отменили. Правильно ли мы поступили? Я отвечаю: да, правильно.
Иван Петрович откашлялся. Дальше последовало коротенькое перечисление работ за истекающее пятилетие. Он упомянул об усовершенствовании атомных фильтров, об освоении массового выпуска энергита, об окончании монтажа Красноставской и о предстоящем пуске первой энергостанции на Соколиной Горе, о конструировании машин на атомном топливе.
Тут Иван Петрович запнулся. Подыскивая слова, он подёргивал большим и указательным пальцами левой руки бородку («доился», по выражению дерзких первокурсников). Потом он продолжал:
– Противоречие… Именно, скажу я, противоречие возникает между нашими возможностями и результатами нашей деятельности при попытках установить предел дальнейшего расширения сферы наших опытов. Нам необходимо приучить себя к мысли о чрезвычайнейшем расширении нашей тематики. О намечающемся новом на правлении скажет Алексей Фёдорович.
Иван Петрович сел, несколько запыхавшись. Алексей Фёдорович встал. Он опёрся руками о стол и слегка подался вперёд. В этот момент он, действительно, поразительно напоминал отца.
– Товарищи… я принадлежу к той группе наших учёных, которая за последнее время много общалась с физиологами и врачами. Это общение и наша работа привели к возникновению новых мыслей. Формулирую их вкратце. Мир в высшей органической жизни создаётся из мира неорганического посредством воздействия, в основном, солнечной энергии, то есть энергии, отдаваемой в результате ядерных атомных реакций. Следовательно, процесс возникновения органической жизни, её рождение, есть результат действия ядерных реакций. Истина для вас настолько очевидная, что спрашивается, к чему её повторение? Однако же, если рождение живого существа есть процесс, если рост и развитие его есть процесс, то ведь таким же процессом является и смерть живого существа. Ставится вопрос: а не возможно ли управление именно последним процессом, то есть смертью, вернее сказать, её предшественниками, а именно явлениями износа, отмирания?
Алексей Фёдорович сделал паузу, воспользовавшись которой Иван Петрович встал, сказал: «это очевидно», – и опять сел. Алексей Фёдорович продолжал:
– Я разделяю мнение Ивана Петровича. Но почему?
Мне кажется, что если мы уже начинаем частично управлять энергетическим приводом между мёртвой и живой природой, то где-то и как-то мы неизбежно наткнёмся на феномены воздействия на живые, в частности на человеческие, организмы и сможем на них благотворно воздействовать. Это моё глубочайшее убеждение. Я не сомневаюсь, что придёт время, когда мы сможем прикоснуться к самым основам жизни и организовать борьбу за её продление. Здесь я подхожу к главному. Достойна ли для советского учёного позиция выжидания? Конечно, нет. Мы ясно должны отдать себе отчёт в том, что поиски в этом направлении будут трудными. Новый путь. Но мало ли путей уже нами пройдено? Я предлагаю: включить тему в план Института. В обоснование своего предложения могу сделать следующее сообщение. Во время дополнительных работ по оборудованию литерной лаборатории было замечено своеобразное влияние некоторых излучений. Влияние выражалось в частичном повышении общего тонуса и работоспособности. Была произведена проверка лично мной, Иваном Петровичем и Марком Михайловичем…
– Совершенно верно! – отозвался смуглый, сухощавый брюнет с пышной шевелюрой.
Часть выступавших после Алексея Фёдоровича всё же выражала сомнения в целесообразности расширения работ за пределы чисто энергетической тематики. Фёдор Александрович встал:
– Позвольте мне сказать. За многие годы я привык, следуя правилу древней мудрости – ex discussio veritas, – подвергать все важные решения предварительному свободному обсуждению. Так я привык, так привыкли мы. Наша ли это область? Согласен! Область не наша. Согласен! Но уточним. Наша энергетика, сильная отрасль единой по содержанию советской науки, не стремится ли в действительности в своём расширении к общему синтезу? И не этот ли синтез является целью? Рассматривая так, нахожу, что мы, рассуждая формально, можем впасть в тяжёлый грех, а именно, сами того не желая, мы попытаемся ограничивать дальнейший прогресс с точки зрения несовершенства наших сегодняшних знаний и представлений.
Фёдор Александрович молча смотрел на знакомые лица разместившихся перед ним работников Экспериментального Корпуса и читал на них очевидное согласие с его мыслями. Он спросил:
– Так как же?
Возражений не было.
Ощущая привычный контакт с аудиторией, Фёдор Александрович закончил:
– Итак, считаю бесспорным наше право на введение новой темы. И медлить не будем. Прошу Ивана Петровича и Алексея Фёдоровича наметить список наших коллег из других отраслей. Я считаю, что придётся широко привлечь физиологов и биологов. Значительно шире, чем в тематике литерной лаборатории. Среди них мы найдём немало ценнейших и помощников и руководителей. Мысль о стыке физиологии и энергетики начинает всё чаще и чаще проскальзывать в печати. В последнем выпуске трудов Медицинской академии весьма примечательна статья «К вопросу о некоторых электрических явлениях в крови живых организмов». Знаком ли кто-нибудь с ней?
– Я читал эту статью профессора Станишевского, – отозвался Алексей Фёдорович. – Я считаю необходимым с ним связаться.
…Уже несколько минут за спиной Алексея Фёдоровича стоял, подойдя на цыпочках, невысокий мужчина лет сорока или сорока пяти. Это был технический служитель Фёдора Александровича, выученик и преемник ушедшего на покой Ванина, того, кто долгие годы деспотически властвовал в служебных кабинетах академика и был среди студентов знаменит своим выражением: «Мы с Фёдором Александровичем пока заняты, извольте минутку подождать».
Воспользовавшись первой паузой, Степан Семёнович подал Алексею Фёдоровичу распечатанную и развёрнутую телеграмму. Такой порядок был издавна установлен Ваниным – распечатать, прочесть и действовать с разумом в зависимости от содержания телеграммы. Исключение делалось только для телеграмм со штампом «правительственная».
Пробежав глазами краткий текст, Алексей Фёдорович передал телеграмму отцу. Взглянув на три печатные строчки «молнии», Фёдор Александрович нахмурился:
– Вам, Алексей Фёдорович, нужно немедленно от правиться в путь.
– Я уже звонил на аэродром, Фёдор Александрович, – вмешался с привычным тактом служитель, – место есть. Я от вашего имени сказал, чтобы удержали…
Фёдор Александрович посмотрел на часы и обнял сына:
– Тебе нужно поторапливаться!
Приблизительно в этот же час Михаил Андреевич Степанов приближался к Москве. Несколько часов воздушного путешествия протекли для Степанова незаметно. Он был полностью захвачен своими мыслями.
Почему-то вспоминались Михаилу Андреевичу потемневшая от косого осеннего дождя высокая кирпичная стена завода, длинный двор с почерневшими от первых холодов астрами на клумбе у проходной. Запах машинного масла и металла, голоса товарищей по школе фабрично-заводского ученичества. Ясно представился секретарь парткома Веденеев на трибуне заводского собрания. Заканчивая доклад, он говорит: «Будем, как Ленин…»
Вспоминаются годы учёбы. Сейчас, пожалуй, не поймёшь, почему ему никак сначала не давалась тригонометрия? Синус, тангенс…
Самолёт сильно подбрасывает вверх, потом он проваливается вниз. В ушах неприятное ощущение, – давит…
Мысли возвращаются к основной заботе Михаила Андреевича с новой силой… Хиросима, Нагассаки. Два грандиозных пожара… А вот в Бикини пожара не было. Как же там было? Собрали десятки старых военных судов. Людей на этих броненосцах не было, только козы – для опыта. После атаки атомными бомбами кто-то выражал разочарование – даже козы почти все остались целы. Но на следующий день они начали умирать и скоро погибли все! Живые существа были убиты удобно и просто, без пожаров и разрушений…
А сколько же людей, сколько рабочих семей голодают, для того чтобы за их счёт капиталистические воротилы делали атомные бомбы? Десятки тысяч, сотни тысяч… А не сотни ли миллионов?
И при этой мысли руки Михаила Андреевича сжимаются в кулаки.