— Однако, последнее полугодие знаменует себя в этих стенах явлениями, характера, так сказать… — (опять досталось бородке!) — так сказать, скажем прямо, характера физиологического!
Выпустив это трудное слово, Иван Петрович бойко побежал дальше:
— Позволю себе, в некотором роде, подытожить! Boт наши коллеги (следовали имена) изволили жаловаться на бессонницу, а потом сообщали, что иной раз сокращают время сна до трех часов в сутки, что конечно, не похвально и… — Иван Петрович сделал внушительную паузу, — не чувствуют никакого ущерба наоборот!
Докладчик перечислив со всеми подробностями ряд случаев повышения общего тонуса жизни, работоспособности, бодрости и так далее, закончил, выпятив грудь:
— А я сейчас, уверяю, мог бы состязаться в быстроте бега по лестницам хотя бы с вами, Марк Михайлович! — обратился он к моложавому смуглому брюнету с курчавыми волосами и с атлетической фигурой.
Многоопытный лектор понимал, что иногда можно и развлечь аудиторию, не отклоняясь от темы.
Конец доклада Ивана Петровича и настроение присутствовавших свидетельствовали об отсутствии опасений. Но некоторые пожимали плечами. Раздались реплики:
— Случайное совпадение… не наша область… изоляция тщательно проверяется…
— Позвольте мне… — Федор Александрович встал. — Прошу меня извинить. За многие годы нашей совместной работы я привык важные решения подвергать предварительному широкому обсуждению. Следуя правилу древней мудрости, гласящему ex dicusso veritas, мы привыкли к ничем не ограниченному обсуждению. По этому сейчас я только в порядке постановки вопроса. Относительно принадлежности области. Согласен. Область — не наша. Формально — не наша. Однако ограничиться формальной постановкой мы никоим образом не можем. Во времена юности, как бы сказать, моей и Ивана Петровича, действительно, область энергетики была весьма ограничена. Ныне же наша советская энергетика — возмужалая отрасль мощной советской науки, весьма и весьма расширяющая свою область. Поэтому каждое проявление, подобное описанному Иваном Петровичем, не должно ли свидетельствовать именно о расширении нашей области, о некоем синтезе, который, я думаю, является конечной целью советской науки!
Федор Александрович помолчал, ощущая приятную ему связь с аудиторией.
Он продолжал. — Прошу позволить мне больше не высказываться. Иван Петрович… (поклон в его сторону) изложил наши мысли. Считаю необходимым спросить, правы ли мы, вводя новую тему?
Присутствовавшие явно выражали согласие.
— Итак, считаю, что мы имеем право ввести новую тему. Разрабатывать ее придется совместно с физиологами и, надо думать, также и с биологами.
— Рабочую программу нужно будет разработать без спешки, обдумать, кого из наших коллег из других отраслей следует привлечь. Теперь же свяжитесь… — но тут Федор Александрович сам себя перебил. — Кстати, кто читал в одном из последних выпусков Трудов Медицинской Академии весьма интересную статью: «К вопросу о некоторых электрических явлениях, наблюдаемых в крови живых организмов»?
— Это профессора Станишевского, из Обска? Я читал статью очень внимательно, папа! — ответил Алексей, — я думаю, что, в свое время, придется его привлечь обязательно к нашим работам…
Уже несколько минут в аудитории, за спиной Алексея Федоровича, стоял, подкравшись на цыпочках, невысокий мужчина лет сорока. Это — Степан Семенович, технический служитель Федора Александровича, выученик и преемник, ушедшего на покой Ванина, того, кто долгие годы деспотически царил в служебных кабинетах академика и был знаменит среди студентов своим выражением: «мы с Федором Александровичем сейчас заняты, извольте минутку обождать!»
Воспользовавшись первой паузой, Степан Семенович подал Алексею распечатанную и развернутую телеграмму. Такой порядок был давно установлен Ваниным — распечатать, прочесть и действовать с разумом по содержанию. Исключение делалось только для телеграмм со штампом «правительственная».
Пробежав глазами краткий текст, сын передал телеграмму отцу. Взглянув на три печатные строчки «молнии», Федор Александрович нахмурился:
— Тебе, Алеша, нужно немедленно отправляться в путь. Анне Александровне и Тате я сегодня ничего не скажу. Ты завтра меня извести, что там?
— На аэродром я звонил, Федор Александрович, — вмешался с привычным тактом служитель, — место в Обск есть на два часа дня, я от вас сказал, чтобы удержали…
Федор Александрович посмотрел на часы:
— Тебе, Алеша, нужно поторопиться…
4
Приблизительно в этот же час Михаил Андреевич Степанов приближался к Москве. Большой пассажирский самолет уже прошел над Волгой. Несколько часов воздушного путешествия прошли для Степанова незаметно. Он был полностью захвачен своими мыслями. Глаза его смотрели не видя. Изредка глубокая сосредоточенность прерывалась движением или взглядом вниз.
Вот сейчас почему-то вспомнились Михаилу Андреевичу потемневшая от косого осеннего дождя высокая кирпичная стена завода, длинный двор с почерневшими от первых холодов астрами на клумбе у проходной. Запах машинного масла и металла, голоса товарищей по школе фабрично-заводского ученичества. Ясно представился секретарь парткома Веденеев на трибуне заводского собрания. Заканчивая доклад он говорил: будем, как Ленин…
Вспоминаются годы учебы. Сейчас, пожалуй, не поймешь, почему ему никак сначала не давалась тригонометрия Синус, тангенс. Потом как-то вдруг не стало трудности.
Самолет сильно подбрасывает вверх, потом он падает вниз. В ушах неприятное ощущение, давит…
Мысли возвращаются к своей заботе:
…Хиросима, Нагасаки. Два грандиозных пожара. Люди гибли, как в муравейниках, облитых керосином. А вот в Бикини пожара не было… Как же там было? Собрали десятки старых военных судов. Людей на этих судах не было, только козы — для опыта. После атаки атомными бомбами кто-то выражал разочарование — даже почти все козы остались целы. Но они умерли на следующий день! Живые существа были убиты удобно и просто, без пожара, без взрыва…
А сколько же людей, сколько рабочих семей голодают для того, чтобы за их счет делали атомные бомбы? Десятки тысяч, сотни тысяч? А не сотни ли миллионов?
И при этой мысли пальцы рук Михаила Андреевича сжимаются в кулаки и напрягаются мускулы: — Клопы! Кровососы!
Степанов смотрит на часы. Скоро Москва. В маленькое окно внизу видна лента черной воды в размытых контурах берегов.
5
В четыре часа этого же дня доктор технических наук Михаил Андреевич Степанов, только что при бывший из Красноставской энергетической станции особого назначения, после сорокаминутного ожидания был принят министром.
Молодой ученый кратко доложил ограниченному числу присутствовавших о наблюдениях Красноставской. Доклад слушали внимательно. Министр изредка кивал головой, глядя на докладчика.
— Итак, ваш вывод? — спросил он когда Михаил Андреевич кончил.
— Не исключаю возможность агрессии, хотя не имею для этого никаких данных. Кроме одного — явления впервые наблюдаются над нашей территорией! Поэтому Красноставской даны указания во всех случаях ставить щит.
Очевидно, что в слове «шит» содержалась условность, известная присутствовавшим, так как министр не попросил объяснений.
Михаил Андреевич продолжал:
— Красноставская вынуждена брать энергию от Соколиной Горы в таких размерах, что это снизит обеспечение производящихся там работ…
Но министр прерывает:
— Вы скачали, агрессия? С вашей точки зрения, так сказать физически это можно назвать так. Агрессия, то есть какое-то вторгающееся явление. Но в более широком смысле слова, если ваши догадки справедливы, это можно назвать только авантюрой. Несколько своеобразной, но, в сущности, мало отличающейся от других авантюр. Кто-то хочет прощупать нас и с этой стороны? Вы это предполагаете? Вы к этому готовитесь? Бдительность всегда уместна! Вы помните слова: от попытки развязать войну до самой войны — дистанция огромного размера. Да, силы наши велики… А вы можете указать точку касания волны к нашей территории?
— Только квадрат со стороной не меньше тысячи километров, — отвечает Степанов.
— Вы обсуждали это у себя в Институте?
— Нет, я только что прибыл.
— Конечно, все это достаточно интересно и я прошу вас передать Федору Александровичу приготовить доклад также и по этому вопросу для предстоящего совещания. Вы успеете?
— Да.
Министр спрашивает:
— Как себя чувствует Федор Александрович? Я не видел его уже почти три месяца!
Этот вопрос смягчает напряженность. Министр продолжает:
— Вам нужно тщательно беречь его. Да, тщательно беречь! Ведь вы, молодежь, бываете часто беспощадны к нашему брату, старикам!
Михаил Андреевич чуть запальчиво заступается ли любимого учителя:
— Мы его совершенно не считаем стариком.
— Не считаете, вы всех считаете молодыми… А он отдыхал в этом году? Кто об этом должен думать? Вы должны об этом думать, молодые люди!
— Он не хотел, — оправдывается Степанов, — мы его просили, он наверное согласится после конца приемных испытаний в Институте и после начала учебного года. Он любит общение с вновь поступившей молодежью. Ведь вы же его знаете!
— Вот мы его недели через три по-дружески обяжем. — И министр сказал своему референту: — Запишите в важные и напомните мне, если я забуду!
— Как ваша новая, особенная, как у вас ее называют, тема? — спросил министр.
— Мы имеем право ожидать очень интересных результатов… — и Михаил Андреевич рассказал о замеченном несколько месяцев тому назад своеобразном действии одной из опытных энергетических установок на состояние обслуживавших ее работников. Установка была предназначена для других целей, а ее возбуждающее действие на людей вначале вызвало тревогу за качество изоляции. Однако Федор Александрович решил поставить наблюдения. Здесь министр перебил Степанова:
— Я слышал, что вы и сын Федора Александровича особенно настаивали на развитии этой темы?