Николай Сергеевич был побежден простодушием профана и стал посвящать его в тайны охоты, примирившись с новым лицом.
Уже темнело, когда Павел Иванович Кизеров с женой приехали из полевого стана. Вместе с ними явилась и Агаша, двоюродная сестра жены председателя колхоза. Когда сели за стол, Кизеров сказал:
— Ну, гость нежданный, дорогой и желанный, мы вас, Алексей Федорович, скоро не выпустим. Здесь я командир полка. Отведайте наших сибирских гусей и баранов. У нас ведь мясо с мясом, а не с травой, как в других местах. Хлеба нашего покушайте вволю. Поживите с нами, узнайте нас получше.
Загуляла по столу чарочка. Трудно было отказываться! Рядом с московским профессором — сельский кузнец со спутанными волосами и с прожженными черными руками; подтянутый председатель колхоза, не забывший полковничьего звания; румяная Агаша; сморщенная Фекла Ивановна; доярка молочной фермы; комбайнер и еще несколько лиц с разными дорогами в жизни. Было нм вместе всем хорошо. С улицы доносились песни гуляющей молодежи.
Толю отправили спать к соседу-кузнецу в просторный дом Кузнец имел две слабости: охоту (он с войны притащил «трофей» — четыре пула свинца, отрубленных от «никому не нужной болванки», чтобы катать дробь) и… чарочку после трудов. Сильно пошатываясь, Федор Григорьевич объяснил гостю:
— Ты у меня хоть всю жизнь живи. Мы не корыстны. Мы, знаешь, какие? Вы, москвичи, двужильные, а мы еще пуще. Ты раненый был? Меня по частям собирали — голова была, как горшок. Уже все отказались. Один упрямый нашелся, такой, как я, хоть и харьковский. Доктор Минц. Не знаешь? Он меня сшил и выпустил немца добивать. А сам ты женатый? Нет? Женим!! Невесту найдем!!!
Толя же, подметив что-то в отношении Агаши к Николаю Сергеевичу, соображал, хоть в голове и сильно шумело. одну «штучку», как он про себя называл вещи, которые он любил при случае проделывать не на «надежды» и деньги Андрея Ивановича, а лично для себя, на потребу своей «богатой», «широкой натуры», так сказать, для «души».
Еще там, на берегу, крепко не понравился Николай Заклинкину. Небрежность тона задела самолюбивого молодого человека. Когда же в разговоре за столом упомянули о жене Николая, мелькнула у Толи удачная мысль — подстроить «семейную» каверзу этим людям. Подобную штучку он однажды проделал с успехом.
И Андрей Иванович не раз строго приказывал ему найти связи с Институтом Энергии и бранил всячески за неудачи. Теперь связь есть и он ее постарается укрепить. Тут «штучка для души» только поможет. Ведь п Москве можно явиться к жене Николая Сергеевича в положении нужного человека. «Я, дескать, там лично был и могу подтвердить». Да, «штучка» хороша, завтра додумаю. А жена у этого Николая хоть куда и, верно, характером (за столом Николай показывал фотографию Таты).
4
Поработав с зари в кузнице, старый кузнец Федор Григорьевич разбудил заспавшегося гостя и позвал его завтракать. Узнав, что тот «инженер по металлу», потащил его в кузницу.
Не будем вдаваться в подробности, но Толя, видевший производство только издали, позорно провалился на экзамене по мотору «Челябинца» и по нехитрой термической обработка в практических условиях «кузницы», где ковка была только частью механической мастерской. Получив неожиданно единицу, — что. впрочем, прошло незаметно для «срезавшегося». Толи отправился в дом Павла Ивановича. Там Фекла Ивановна настоятельно поднесла ему «с похмелья» стаканчик. Оказалось, что братья уехали на дальнее озеро Большие Мочищи. Расспросив где озеро, Заклинкин установил, что это то самое, с «птичкой».
Вернувшись от нечего делать в кузницу, Толя успел в один день получить от Федора Григорьевича вторую единицу — за привезенную сотню патронов («у нас этого хватит только на две зори и то. если скупо стрелять») и за рассказ о вчерашней охоте. Виду не показавши, Федор Григорьевич про себя начал приходить к решению: — «пустой парень».
Это не помешало радушному человеку по вторить приглашение пожить, сколько вздумается, но упоминания о невесте на этот раз не было, чего Толя не «уловил» и отправился за своими вещами в дом Павла Ивановича.
Там, оставив его одного. Фекла Ивановна ушла. Толя, воспользовавшись случаем, поднял крышку незапертого чемодана, видимо, не хозяйского, и был за инициативу награжден. Сверху лежало письмо, содержания для Толи не интересного и не оконченное, но там же был конверт с адресом дома и именем жены Николая — Натальи Владимировны. Это было подарком для Толиной «штучки».
Заклинкин со своими вещами устроился у кузнеца и стал писать «домой». Первое письмо чернилами и в конверте с адресом одной из столичных улиц труда ему не стоило. Второе же писалось не просто и потребовало черновика. Тщательно изображая грубые буквы карандашом, Толя удовлетворенно и весело улыбался. Исписанный лист сложил треугольником и запечатал маркой Поработал над адресом, использовав сведения из чемодана Николая Сергеевича.
Если бы не знать, что оба письма писала одна рука, то можно было бы сказать, что над вторым трудилась женщина, непривычная к переписке. Толя был неплохой каллиграф. Содержание писем…? Впрочем, только суд имеет право читать чужие письма.
Мы пока имеем возможность сказать лишь одно: — карандашная Толина каллиграфия довольно ловко связывала двух людей в ущерб третьему. Письма попали в почтовый ящик на воротах сельсовета и скоро поехали по назначению в сумке сельского почтальона.
Толя же за доброе дело был награжден встречей с Агашей, проводил ее на ферму и считал, что и здесь произвел хорошее впечатление.
Вечером он дождался возвращения братьев и отметил про себя: «Николай не брал ружья и вид у обоих очень серьезный». За ужином братья молчали, а Толя беседовал с Павлом Ивановичем и, довольный собой, отправился «провожать» Агашу»
Агашенька очень охотно слушала болтовню веселого москвича и у своего дома задержалась. Однако, какому-нибудь остряку пришлось бы сказать, что сибирские пчелы, кроме меда, имеют и крепчайшее жало… Бедный же Толя, привыкнув к «риммеобразным», неожиданно, в ответ на свое нагловатое «движение», получил такую пощечину, что у него в точности по затасканному, но верному выражению, из глаз посыпались искры. А Агаша преспокойно сказала:
— Вы, Анатолий, кажется, Николаевич, не обижайтесь особо. Не всякая допустит… У нас по-деревенски.
Все это не помешало Толе спокойно уснуть. День про шел для него не праздно. А пощечина — это пустяк!
Братья перед сном, притворив двери в горнице, тихо беседовали с Павлом Ивановичем довольно долго, около часа. Павел Иванович поставил точку, сказав «военная тайна». И без связи со всем говорившимся до этого спросил:
— А вы, Алексей Федорович, этого Анатолия Заклинкина давно знаете?
На объяснение ничего не сказал.
5
Утром Анатолий Николаевич пошел на охоту на Большие Мочищи. Братья почти весь день провели вместе. В четыре часа за Алексеем Федоровичем заехал товарищ Шуйских по пути в район из соседнего колхоза.
В семь часов вечера все четыреста шестьдесят два места в районном клубе были заняты. Вносили дополнительные стулья, мобилизуя все ресурсы. Проходы заполнились темн, кто не поместился на широких скамьях
со спинками. Товарищ Шумских произнес обычные слова вступления, и зал ждал.
Много разных людей, Мужчин, женщин… Вот пятно — халаты гостей из аула. Из яркой группы глядит, не моргая, из-под брошенных на темном лице крыльев кустистых бровей, старик Темучин Чингиз.
Алексей Федорович смотрел перед собой и чувствовал давление сотен глаз, любопытных, безразличных, усталых, бодрых, старых, молодых…
— Товарищи! — произнес он громко, испытывая резонанс незнакомых стен, и сделал паузу. Сказав себе: «Ни одного специального, трудного слова» и встретившись с глазами Веры Георгиевны, которые избрал как опору, он начал.
Ученый говорил о труде и о творчестве, сливая в единство бывших перед ним и себя, и они слышали, что он говорит о любви к Родине н об истинном смысле науки.
И время исчезло… Аудитория принимала рассказы о тайнах энергии не только слухом и разумом, но и чувством. Люди тянулись вперед, улыбались, беззвучно шевелили губами. Некоторые оглядывались и вновь замирали. Задние, не замечая, уже встали.
И безраздельно властвовала мысль, утверждавшая осязательно явственное вступление грядущего в сегодняшний день. Границ не было. Далекие звезды стали солнцами, и вот они излучают потоки сверкающего тепла на свободную землю. Изменялся климат. Послушная воле в урочный час расцветала весна рядом со златокудрою осенью. Мрак отступал, изгоняемый из пределов владений счастливых людей. Падало бремя И самая смерть — неизбежность, готовилась пасть на колени! Ломались оковы вселенной, шел человек…
Почувствовав предел, он кончил простыми словами:
— И этим всем мы обязаны…
Алексей Федорович назвал имя вождя советского народа и замолчал.
В зале было жарко. Люди очнулись не сразу. Глубоко взволнованный товарищ Шумских под бурные овации собравшихся воскликнул:
— В честь товарища Сталина споемте, товарищи.
И дрогнувшим, но верным голосом начал первые ноты первой строфы гимна.
Давно так не пели в Чистоозерском. Три вечерних часа прочно остались в памяти люден, бывших тогда в районном клубе.
В ДЕРЕВНЯХ
1
Темная, как печь, горница в доме председателя Лебяженского колхоза встретила Алексея Федоровича огненной точкой горящей папиросы. Николай не спал.
— Ну, Алеша, как прошла твоя лекция?
Освеженный и несколько успокоенный быстрым движением в ночном прохладном воздухе, старший брат ответил:
— Я, кажется, сказал то, что хотел. Ты знаешь, я в первый раз говорил перед такой аудиторией. Но чувствовал, что меня понимают. Ты понимаешь, я чувствовал, что каждое мое слово доходит… Но почему ты не спишь?
На светящемся циферблате ручных часов стрелки уходили за полночь. В темноте было слышно, как Николай натягивал сапоги. Он ответил: