— Здесь душно. Я хочу покурить на улице.
Братья вышли и сели на широкую скамью у забора. Небо мерцало большими желтыми звездами над спящим селом.
— А ты не хочешь спать? — спросил младший.
— Нет, я чувствую какой-то подъем. Дай мне папиросу!
— Смотри, не приобрети дурной привычки! — пошутил Николай.
Алексей Федорович курил, неловко держа папиросу. В густой темноте ничего не было видно, кроме двух красноватых точек.
— Сколько времени, ты думаешь, мы пробудем здесь, Алеша?
— Отец сказал мне, когда я говорил с ним из Обска, что он дает мне отпуск и просит меня пробыть здесь недели две. Он хочет, чтобы я отдохнул и привез тебя здоровым.
— Давай подводить итоги, — предложил Николай. Собственно говоря, почти все было окончено. После прочтения записной книжки Николая Павел Иванович ежедневно выставлял сторожей на озере, но ничего особенного там больше не наблюдалось.
Братья решили сменять сторожей, чередуя дежурства на время остающихся нескольких лунных ночей. Следовательно, через немного дней можно будет уехать. Завтра должен прибыть лаборант от Станишевского для приема растений, преждевременно потерявших хлорофилл и остатков погибших птиц.
Отчет готов, результаты анализов послужат потом приложением, главное, — это описание наблюдений.
— Отец решит, — говорил Алексей Федорович, — у меня много мыслей и предположений, но ты знаешь, я не люблю игры воображения. Нужно уметь себя ограничить. Всему свое время.
Алексей помог брату в окончательной редакции отчета. Изложение обладало должной полнотой. Наблюдения Николая Сергеевича были очень ценны.
— Как великолепно, что я здесь оказался! — говорил младший брат. — Но медлить нельзя, надо завтра же отослать отчет.
— Полуночники! — с этим приветом из темноты, начинавшей чуть светлеть, — всходила поздняя, ущербная луна, — вырос Павел Иванович.
— А ты не полуночник, командир? — отозвался Николай.
— Председатель колхоза может спать или не спать в любой час дня или ночи. Это его дело. А вам кто разрешил?
Павел Иванович сел и, переменив шутливый тон на серьезный, спросил:
— Все о том же, итоги подводите, обсуждаете?
Выслушав, задал еще вопрос:
— Как отчет пошлете, а?
И, не получив ответа, вдруг, неожиданно и непривычно для братьев, язвительно, вызывающе поддразнил.
— А вы поручите вашему гражданину милому, Заклинкину!
Алексей Федорович счел долгом заступиться:
— Поручать ему я, конечно, не собираюсь. Я его не знаю. Но вы его невзлюбили! За что же? Бесцветный, но безобидный человек.
Очевидно, это была ночь откровенности. Павла Ивановича прорвало:
— Э-эх, Алексей Федорович! Мы здесь по-деревенски судим, по-колхозному. Или любим, или не любим! Вы что же думаете, на вас люди не смотрят? Не беспокойтесь! В каждом доме скажут по два слова — и полная характеристика! Я споткнусь — мне заметят… Да я не про себя говорю. Вот, к примеру, Николай. Вы думаете, его здесь принимают с моих слов? Нет, я тут не при чем. Его здесь ценили, мерили, весили по-своему. Он нам прошлой осенью советы давал по строительству. Толково вышло. Ему записали. Любит он в наших камышах комаров своей кровью кормить? Охотник? Понятно! Нашу степь любит? Понятно! Ему у нас двери открыты. В любой дом войдет — за стол посадят, спать положат. Вот — вы у нас несколько дней. Вам, Алексей Федорович, первое слово уже записали. Лекцию прочли? Завтра запишут второе. Поживете еще, запишут третье и баста! И в самую точку попадут, будьте уверены! Я вас знаю, но я тут не при чем. У нас народ вольный, на слово не верит. А вот такая штучка, как ваш (он резко нажал голосом на слово «ваш») знакомый? Сразу, как бельмо на глазу! Охотник? Врешь! Ружья не держал и не хочет. Инженер? Федор, полуграмотный, больше его в десять раз знает! Еще сказать? Хватит! У нас таких ценят с первого взгляда! Чего он к вам привязался? Чего он сегодня шатался на Большие Мочищи?
Здесь командир полка резко прервал свою речь и достал папиросу. Огонек спички в неподвижном воздухе осветил острый профиль и сердито сдвинутые брови.
— Так как же будем? Что же вы решите с отчетом?
Братья молчали, не находя ответа.
— Так вот вам, друзья и мои дорогие гости, — Павел Иванович сказал это сердечно и тепло, — здесь я командир полка и я за все отвечаю! Ваше письмо дойдет, самое позднее… послезавтра. А там дальше — завтра посмотрим!
2
Итак, сам того не подозревая, молодой инженер Анатолий Николаевич Заклинкин крепко попал на замечание!
Анализ, данный Павлом Ивановичем Кизеровым, был безупречно прост и ясен. А вывод?
Этот вывод сам Заклинкин сделал мгновенно! Дома обоих Кизеровых — председателя колхоза и кузнеца — стояли рядом, разделенные только дворами. Разбуженный в тишине ночи шумом быстро проскочившего и резко затормозившего автомобиля, Заклинкин вышел во двор и задержался там. Пока он стоял и почесывался, до него донеслись звуки голосов братьев, усевшихся на скамью.
Заклинкин в густой темноте, неслышно ступая босыми ногами, пробрался вдоль забора, притаился, отделенный только досками и подслушивал, сначала спокойно, а потом с восторгом! Толечка не понимал многого и с жадностью запоминал, повторяя про себя услышанное. Какая удача! Какая удача! Как все замечательно получается!
Но когда заговорил бывший командир полка победившей армии, председатель колхозной артели, Заклинкин начал дрожать, как в ознобе. Его пробивал холодный пот не только от содержания, но и от гневного тона отставного майора. Заклинкину уже казалось, что петля душит его драгоценную шею. Он уже видел себя, схваченного этими, «грязными мужиками». Они душили его, умного, ловкого, способного, красивого!
Он внезапно вспомнил пощечину, полученную от Агаши.
Когда трое людей ушли в дом, Заклинкин уже ненавидел их ярой, дикой злобой крысы, попавшей в капкан. Заклинкин вполз в честный дом кузнеца и солдата Федора Кизерова, улегся и, дрожа от страха и злости, воображал, что бы он с ними сделал, со всеми: с братьями, с Павлом Кизеровым, со старой Феклой, с Шурой-Сашурой, с Агашкой, со всем этим колхозом, с этими идиотскими врачами, а там есть одна прехорошенькая, с золотистыми волосами, — уж над ней бы он особо потешился! Уж он их бы и руками, и ногами, и зубами, и ножом, и клещами, и огнем! Уж они бы почувствовали!
Несколько утешив себя приятными видениями, Заклинкин стал рассуждать спокойнее. Главное, это скорее уехать. Вряд ли его могут здесь задержать, что здесь могут знать? Ведь он ничем себя не выдал. Но своим инстинктом собаки Заклинкин чувствовал прямую угрозу себе в словах председателя колхоза и окончание его монолога понял лучше, чем братья. Завтра, вернее, сегодня — в дорогу. Оставаться не было смысла. Он разведал в несколько раз больше, чем было приказано. Не только премия, его ждет и сверх премия. И там, в столице, можно будет «переменить» кожу, это Андрей Иванович Степаненко мог легко устроить. Ведь ему еще два года «работы», а там дальше обещано — за границу и новое гражданство.
Ночь шла бесконечно. Инстинкт все твердил: беги, беги!
3
В страдную пору, когда день год кормит, люди рано встают.
Павел Иванович начал действовать на рассвете, еще до восхода солнца. Он соединился по телефону с одним из своих друзей в районном центре, начальником райотдела милиции. Тот обещал сговориться с аэродромом в областном городе, чтобы было место на московском самолете для посланца в столицу. Обещал он также посодействовать, чтобы из Чистоозерского сейчас же прислали самолет для переброски гонца в «область». Покончив с этой частью разговора, Павел Иванович повел такую речь:
— Теперь слушай. У тебя дел много? Ты бы сам сюда прилетел да пожил бы у меня денек, другой!
— А что, у тебя есть дело? — ответил на приглашение приятель, руководствуясь не смыслом малозначащих слов, а тоном «командира полка».
Но Павел Иванович не был склонен к дальнейшей беседе. Он сделал паузу, откашлялся и закончил:
— А вот ты прилетай, мы с тобой и решим, есть дело или нет! Все!
— Ладно, жди! — получил командир удовлетворивший его ответ и повесил трубку.
В эту длинную ночь Заклинкин не заснул ни на минуту. С первым лучом рассвета он был уже одет, но не выходил во двор. Подсмотрев, что председатель колхоза, наконец-то, прошел по улице, Толя сделал над собой немалое усилие и побежал проститься с братьями:
— Я очень доволен знакомством с Сибирью. Теперь я поеду кончать отпуск в другом месте.
Братья еще только вставали. Ранний визит и быстрый отъезд Заклинкина не произвел впечатления на занятых людей.
А кузнец Федор Григорьевич посмотрел вслед недолгому гостю и сплюнул.
Осенью наши автоколонны быстро и весело возят спелое, тяжелое зерно на линейные станции железных дорог. Заклинкин сделал около двухсот километров, сидя на колхозной пшенице, и к вечеру в скором поезде уже мчался «домой».
4
Павел Иванович представлял братьям гонца. Потерявший на войне ногу солдат, колхозник Тагилов Петр, не спеша вешал на грудь, под рубашку, мешочек с толстым пакетом, а председатель колхоза его инструктировал:
— Ты хоть и не пьяница, а помни — ни капли! И о пакете — ни слова! И лучше ни с кем в разговоры не пускайся. Помалкивай. И не спи. Выспишься после врученья пакета. Адрес есть на пакете. Ты его не вынимай понапрасну. Вот адрес тебе на отдельной бумажке — не потеряй. В столице погости, если понравится…
Тагилов сидел молча, глядя в сторону. Слушал внимательно и постукивал костылем. Поднял голову и посмотрел пронизывающими серыми глазами на Алексея Федоровича Потом взглянул на «командира полка»:
— Это, как на войне?
— Да, Петр Кондратьевич, и я на тебя полагаюсь. Мы с тобой отвечаем за большое дело. Если бы тебя не было, я сам бы поехал.
— Доставлю. Будет сделано! — Ты, Петр Кондратьевич, там нашего Николая Сергеевича увидишь мать и жену. Ты о болезни скажи — так, чуть поболел и здоров. А то напугаешь! — закончил напутствие Кизеров.