Я хорошо знаю главного мерзавца, который организовал это позорище. И отца его хорошо знал, он работал председателем городского комитета КГБ. Когда меня избрали первым секретарем городского комитета партии, разбирался я в одном мутном деле. На младшего брата этого кагэбэшника поступила анонимка: мол, поддался религиозному дурману, сделал сыну обрезание. Оказалось, что анонимку написала жена председателя КГБ. И он знал об этом. Так и сказал мне: «Знаю. Надо провести проверку и наказать виновного. То есть родного брата!» Стоит ли удивляться, что в такой обстановке вырос отъявленный лицемер и негодяй?! Вначале в комсомоле работал, на побегушках. Потом поступил в высшую школу КГБ. Я его назначил куратором силовых структур. Так он тут же власть употребил во зло, издевался над невинными людьми, заводил уголовные дела, шантажировал. Мало того, из международных организаций мне передали информацию, что этот человек вовлечен в наркобизнес! Я тут же уволил его со всех постов, поручил проверить досконально все сигналы. Каюсь, проявил снисхождение, не приказал на время следствия упрятать в тюрьму. И вот чем он мне отплатил! Отец его был отъявленным мерзавцем, а сын и его превзошел. Да! Я ничего не скрывал и не буду скрывать от вас. Все узнаете в подробностях, в том числе и о помощи им из-за границы.
То, что Аллах хранит меня под своей сенью, мне было и раньше известно. Да! На этот раз он явил свое покровительство зримо. Утром я уже подходил к машине, когда меня что-то остановило. Теперь понимаю — знак свыше. А тогда я вдруг решил устроить проверку… Месяц назад дал приказ, чтоб посадили сосны на южных холмах. Мне доложили, что исполнено. Вы же знаете чиновников — их постоянно надо контролировать. Велел президентскому кортежу ехать без меня. А сам переоделся в куртку и джинсы, нацепил бороду, на глаза — темные очки, на голову — вот эту кепку… Кто догадается, что это я?!
(На экране возник человек с пышной бородой, в бейсболке, сидящий за рулем джипа. За экраном — раскатистый смех Великого Яшули.)
— Вспомните Гаруна аль Рашида, — заговорил он. — Великий правитель древности переодевался в платье простого горожанина и ходил по Багдаду, чтобы из первых рук знать, как и чем живут люди. А теперь поблагодарим Аллаха за то, что он не обходит милостями нашу страну, наш народ. Аминь!
Балаган, маскарад, — подумал Абдулла. — Как же покушение на главу государства сочетается с балаганом?
Диктор сообщил об окончании специального выпуска.
Лишь сейчас Абдулла почувствовал холод, охватывающий тело. Руки, оказывается, уже давно ледяные. До плеч. Стужа подбирается к груди, к сердцу.
Пустив теплую воду, подержал под ней руки и ничего не почувствовал. Включил горячую. То же самое.
Пришла с улицы Сельби.
Абдулла протянул к ней руки:
— Потрогай. Они холодные?
— Как же они могут быть холодными, раз ты мылся под горячей водой? — удивилась Сельби.
Рассказать бы ей, в чем дело. Но нельзя. Нельзя взваливать на нее страшный груз. Все равно под ним окажется. Так пусть хоть немного побудет в неведении.
— Сельби, оказывается, есть у нас люди, которые догадывались, что взорвется динамит.
— Не ляпни где-нибудь на улице. Ты, как и дочь, за языком не следишь. Не успеешь опомниться, как схватят и три шкуры спустят.
— Да я же вообще, не конкретно. Люди про обстановку общую говорили, — спохватился он.
— Никто не будет разбираться, общая — не общая. Не маленький, понимать должен. И не дай бог в огне, зажженном другими, сгорят ни в чем не повинные…
«Одним из них должен стать я. Но ведь и ты сгоришь, родная моя, — подумал с болью Абдулла. — Не успела успокоиться после беды с сыном — теперь обрушатся на твою голову беды непутевого мужа».
Сидеть дома и ждать, пока за ним придут, невозможно. Распирает. Надо выйти, хотя бы прогуляться.
— Дочь еле домой затащила, ты теперь куда-то собрался! — запричитала Сельби. — Люди дома сидят, высунуться боятся.
— Я ненадолго, вокруг дома пройдусь. Кто спросит, скажи, что пошел в театр.
— Какой театр, ты на часы глянь!
Абдулла вышел на дорогу, соединяющую три микрорайона. Все как прежде, тишина. Хоть и называется Ашхабад столицей, но столичного бурления вечерней и тем более ночной жизни в нем давно уже нет. После десяти часов на улицах только редкие прохожие. Кинотеатры давно закрыты, даже молодежь сидит у телевизоров. Раньше в парках гремела музыка на танцплощадках, по аллеям юноши и девушки гуляли, смех, флирт, знакомства, ожидание встреч — где теперь та особая атмосфера парков времен его молодости? Увы… При советском тоталитарном режиме летом возле кафе и магазинов ставились столы и стулья, кафе под открытым небом, как в Париже… — усмехнулся Абдулла. — Теперь запрещено. Даже на свадьбах после одиннадцати вечера приказано выключать музыку. Если соберутся на углу три-четыре человека, тут же появляется полицейский. Кстати, вот и он. С рацией в руках, с пистолетом на поясе.
— Где живешь?
— В Ашхабаде.
— Предъяви паспорт.
— Дома оставил.
— А где твой дом?
— Самый крайний в том ряду, вон тот подъезд, квартира номер… Вышел в магазин.
— Покупай, чего надо — и тут же двигай домой, не высовывайся.
— Спасибо, понял.
Абдулла пригляделся. Обычно возле поста «02», расположенного рядом с двумя мелкими магазинчиками и кафе, постоянно дежурили два человека. Сейчас — четверо. И вдоль всей улицы, насколько хватает глаз, патрулируют полицейские, выдерживая интервал в двадцать-тридцать шагов. И ни одного прохожего, кроме Абдуллы.
Он зашел в магазин, купил пачку жвачки. Вышел. Полицейский следил за ним. Абдулла направился к своему дому. Обогнул его и двинулся туда, куда вдруг решил непременно попасть.
12. На темной улице
Он шел к Джемал. Ему казалось, что рядом с ней станет легче, что хоть на краткий миг забудет про страх, избавится от гнетущего чувства тревоги. Через два микрорайона старых трехэтажек к ее дому вела широкая прямая улица. В стороне — темные узкие улочки, затененные густыми деревьями, запутанные в тупиках и лабиринтах. Абдулла будто в джунгли попал. Здесь и ясным днем потеряешься, собьешься с пути, а ночью черт ногу сломит или глаз выткнет. Окраинные жители Ашхабада с трудом приспосабливались к жизни в городских домах, без своих дворов, где и происходит их жизнь. Издавна обитатели квартир на первых этажах захватывали близлежащие кусочки земли под окнами, огораживали их немыслимыми стенами из проволоки, листов жести, спинок старых кроватей и прочего живописного хлама, высаживали колючие кустарники, а некоторые так держали там и злых собак. Гаражи для машин и мотоциклов ставились где попало и как попало, образуя дополнительные проулки и закоулки. Сейчас завоеванные дворики начали беспощадно сносить — Великий Яшули сказал, что Ашхабад должен стать беломраморной столицей, на зависть другим городам, с широкими и ясными проспектами.
А пока Абдулла продирался через проулки. Дважды упирался в тупик, два раза на него нападали собаки. Хорошо, никто с ружьем не выскочил и не огрел дубинкой, приняв за вора. В некоторых двориках, огороженных, словно крепости, горит свет, расставлены столы, стулья, посуда, но людей нет, никого не видно, будто провалились. Конец мая, жара, к вечеру поднимается удушливый смрад от разогревшегося за день асфальта. В такие вечера спасаются на улице, чай пьют в садиках, отдыхают на скамейках. Загнать в душные квартиры мог только телевизор — чрезвычайные сообщения о покушении на любимого руководителя.
Люди в тревоге, каждый думает, что с ним будет. Как не думать, если жизнь всех и каждого зависит от одного человека. Сумятица возникла в умах и в душах. Народ привык, что Великий Вождь подобен богу. Но на богов не покушаются, даже мысль такая никому не приходит. А раз посягнули, значит, не бог. Такой же смертный?
Благодаря его мудрому руководству в стране гражданский мир и согласие, нет кровавых конфликтов, грабежей. Случись что с ним, начнется неразбериха.
Она может начаться и сейчас. Людей поднять легко. Тысячи и тысячи получают к праздникам маленькие подарки-премии от имени Великого Яшули. Они привыкли к ним, ждут, строят планы и расчеты. Они хотят отблагодарить его, как могут. Как только стало известно, что отец Великого Яшули погиб на Великой Отечественной войне, тотчас комитеты ветеранов провели митинги и собрания с требованием присвоить ему звание Героя. За ними поднялись различные женсоветы и комитеты. Мать, родившая Великого Вождя, приведшего свой народ к счастливой и свободной жизни, должна быть объявлена Героиней и Священной Матерью — потребовали они.
Президент не мог противиться воле народа. Отец стал Героем, мать объявлена Святой Женщиной. В связи с чем женщины республики и ветераны войны получили денежные подарки. Быть может, в связи со счастливым избавлением от смертельной опасности нынче раздадут деньги уже всем без исключения? В любом случае можно ожидать волны народного гнева против злодеев-террористов. Или поднимут — или сама поднимется. Что она принесет — вот вопрос.
С другой стороны, эти люди недовольны Великим Яшули. Сносятся их сарайчики, закутки, дурацкие садики — Ашхабад должен стать беломраморной столицей с широкими светлыми улицами. Да, эти кварталы ужасны. Дома с уродливыми пристройками похожи на старую, изношенную одежду с заплатами. Но такую привычную, дорогую. До слез жаль с ней расставаться! Они привыкли к своей жизни, такой же убогой, как их жилища. Они просят их не трогать. Но Великий Яшули считает их людьми советской эпохи, ушедшей в прошлое. Как будто он сам не оттуда. Грусть, печаль и даже плач этих людей при расставании с прошлым не имеют значения для истории. Зато будет в истории белый город, созданный Великим Вождем.
И эти же люди будут благодарить и восхвалять Великого Яшули — вполне возможно, что искренне. Как артисты оперы и балета. Великий Яшули отменил оперу и балет в республике как искусство, не свойственное туркменам, чуждое их национальному духу и традициям. Бульдозерами снесли театр.