— Печальную картину вы нарисовали. Неужто так все будет?.. А что же думает наука? — Он снова поднял глаза и подозрительно в упор глянул в лицо Палину. — Академики?
— Академики и прочие… нуль без Советской власти! — зло выкрикнул Палин, чувствуя, что теряет самообладание.
— Выходит, один товарищ Палин умнее всех? — ехидно спросил майор и как-то весь подобрался, давая понять, что наступил какой-то предел.
«Не дошло… — уныло подумал Палин и опустил голову. — Пустой выстрел… Конечно… Если у самого тебя, который варился в этом дерьме четверть века, самосознание на этот счет проклюнулось вон с каким трудом… Чего уж тут?..»
— Что же вы предлагаете? — Вдруг услышал он голос майора.
Немного воспрянув духом, Палин поднял глаза.
— Я в тупике, майор. Видите, я даже бросился с кулаками на того, кого посчитал виноватым. Но виноваты-то все мы, все… Всех нас бить надо… В этом фокус…
Палин заметил, что майор в упор смотрит на него, и решительней продолжил:
— Здесь надо употребить власть! Немедленное решение исполкома!.. Я берусь организовать расследование и обеспечить вас объективными уликами преступления… Милый мой, поймите!.. — взмолился Палин.
Глаза у майора забегали.
— Хотите, я вам сейчас прямо отсюда кое-что покажу? — Палин схватил трубку телефона и набрал номер начальника смены АЭС на блочном щите управления.
«Болотов!» — послышалось в капсуле.
— Алло! Виталий! Говорит Палин…
— Ну и ну! — воскликнул Болотов. — Говорят, тебя уже зацапали. Ты не из кутузки, случаем? Хе-хе-хе!..
— Пока еще нет…
— Стало быть, брехня?! Ну, трепачи!
— В море еще качаешь?
— А как же… — Голос Болотова был спокоен. — Качать, не перекачать, Володя. Такая наша планида… Заходил Торбин. Жмет, торопит…
— Значит, качаете? — переспросил Палин и тут же приставил трубку к уху майора.
— Качаем, качаем… Алло! Алло!..
— А какая активность?! — крикнул Палин, не отнимая трубку от уха майора и приложившись с другой стороны.
— Почти что «куб»… — ответил Болотов. — Минус четвертая степень кюри на литр. А что делать?..
— Все… Вот так… — Палин положил трубку. — «Куб», понимаете?! Самая что ни на есть грязнотища — и в море!.. Что будем делать, майор?! — Палину уже казалось, что он на коне, и дело тронулось.
У майора Дронова снова забегали глаза. Затем он совладал с собой и, прикрыв глаза веками, глухо сказал:
— Темное это дело, товарищ Палин… Умнее всех мы с вами получаемся… Как-то странно все выходит… С одной стороны, гордость в душе за дела наших рук, с другой, получается, надо расследовать и кого-то привлекать. Что-то плохо верится… Сколько уж атомными делами страна занята, а что-то ничего особенного не слыхать было… Вот такие дела… — Майор улыбнулся, открыл просветлевшие вдруг глаза и пристукнул ладонями по столу.
Палин уже с минуту слышал в коридоре какой-то шум, выкрики женского голоса в стороне дежурного по участку, но до его сознания не доходило, что это может означать.
— Может, пойдемте вместе к председателю исполкома, и я ему все расскажу? Досконально. Тут не понять нельзя. А? — еще раз взмолился Палин, заметив, как по лицу майора мелькнула тень легкой досады.
— Эти дела, товарищ Палин, надо через «верхи» делать. Мы при вашем атомном блоке состоим… Такие дела… Не было бы блока, и этого городка, и нас бы тут не было. Так ведь? — Он весело посмотрел на Палина, чуть наклонившись вперед, и теперь уже и вовсе было видно, что Палина он всерьез не воспринимает. Это чувствовалось и в голосе — несколько шутливо-панибратском.
Палин заметил это и, будто пытаясь еще раз удостовериться, упавшим голосом спросил:
— Лекцию-то надо читать?
— Ну конечно, конечно же! — В лице и голосе майора были увертливость и насмешка, и какая-то рафинированность выговора. Особенно в этом «конечно, конечно» с нажимом на «ч».
В это время в дверь постучали, и вслед за тем в комнату просунулось очень отекшее еще сегодня с утра, а теперь и здорово заплаканное лицо Сони. Увидев мужа, она как-то ошалело ворвалась в кабинет, плотно прикрыла за собою дверь и даже несколько раз потянула, чтобы удостовериться, что закрыта хорошо.
— Извините, пожалуйста! — сказала она майору подобострастно.
Палин же растерянно смотрел на жену, как на совершенно чужую женщину. Из-под высокой, грязноватого цвета шляпки горшочком выбились непричесанные, похоже, волосы. Джерсовое пальто, почему-то теперь только Палин заметил, здорово замусоленное и поблескивающее на вздутиях живота, груди и бедер, облегало ее, будто бочку, и казалось с чужого плеча. И ноги: острые почему-то, какие-то сиротливые коленки, по-мужски очерченные икры…
Рот ее вдруг как-то уродливо растянулся, из амбразурок глубоко сидящих глаз по малиновым от недавнего плача щекам полились обильные слезы. Глядя на Палина и истерично ломая себе пальцы, она запричитала:
— Товарищ начальник милиции-и-и! Отпустите-е его-о, ирода проклятого! Совсем о семье не думает! Жена больная, крошечка сын… Выращивать еще-е-ех! Господи! Даром, что начальник радиационной безопасности…
Она вдруг взъярилась, и от гнева у нее даже неожиданно высохли слезы:
— Тебе доверили дело, а ты безответственный га-а-ад! Не думаешь ни о семье, ни о государстве! Толечко свою дурь ублажаешь!.. Товарищ начальник! — вдруг решительно обратилась она к майору, который несколько в смущении наблюдал за сценой: — Отдайте мне его на поруки! Больше такого не повторится… Клянусь я!.. Он ведь двадцать пять лет, почитай, отстукал, атомную бомбу делал… — Сонины глаза в каком-то полубезумии с примесью обожания обожгли Палина. — Он хороший, вправду, товарищ начальник…
Видно было, что она гипнотизировала майора, и тот, невольно тронутый ее волнением, как-то внимающе кивал ей в такт ее выкрикам, вздрагивая лицом и то тараща, то пряча глаза.
— Да-да-да… Да-да-да… — бормотал он в ответ.
Какое-го время Палин сидел словно в отупении, безучастно глядя на жену. То ли невольно, а может, по какой-то внутренней закономерности движения его взбудораженной души перед мысленным взором Палина стали возникать вдруг картины из прошлого.
…В городском саду играет духовой оркестр… Грустная музыка далекого вальса… По-теперешнему — очень наивные слова… И все равно дорогие… Круглая, огороженная высоким деревянным частоколом, танцплощадка, прозванная «тетеревиный ток» из-за частых пьяных драк…
Но для него это было место памятно. Там он впервые увидел Соню…
Рябой на фоне неподвижной листвы диск луны. Струящаяся, будто с крон деревьев стекающая музыка… Соня танцует. Стройненькая, белокурая… Рассыпчатый шелк волос…
«Березка…» — подумал тогда Палин.
Большие ясные доверчивые глаза… Березка, Березка… Он так и звал ее до того самого дня…
Ах, если бы праздничная комиссия, инспектируя территорию склада, по невежеству своему не сделала тогда предписание сдвинуть в одно место бочки с радиоактивными жидкими отходами солей плутония и пятого урана… Если бы… Тогда все для них с Соней было бы иначе…
Но произошло… Сдвинутые вместе, бочки образовали критмассу…
Значительно позднее Палин узнал, что всего лишь четырех килограммов плутония этих веществ в чистом виде достаточно, чтобы обеспечить ядерный разгон. В сдвинутых бочках было гораздо больше…
Взрыв на складах был очень мощный, хотя и не достиг полных параметров атомного.
Позже подобное явление получило название СЯР — самопроизвольный ядерный разгон…
Попавшие в эпицентр погибли сразу. Не меньше бед принесло и радиоактивное облако, низко пронесшееся над городом, лесами и полями.
Сонечка Палина, лаборантка объектовской ТЭЦ, и две ее подружки по дороге домой были накрыты облаком взрыва в полутора километрах от места аварии. Оставшийся путь доехали на рейсовом автобусе.
Спустя час — температура, рвота, понос, отеки. С неотложкой отправили в медсанчасть…
Доза, ею полученная, составила двести пятьдесят рентген. Кроме того, надышалась и наглоталась активности внутрь. Вся распухла. Выпали волосы…
Палин неделями дежурил у ее изголовья. С содроганием смотрел на жену. Милой Березки больше не было… На койке лежала отекшая, облысевшая и сильно постаревшая женщина. Лишилась сна. Лежала с открытыми глазами, тупо уставившись в пространство перед собой…
— Сонечка, милая, — просил Палин, — усни хоть немножко.
Пустые серые глаза. Глухой голос:
— Нету сна, Вова… Мне кажется, я никогда не спала. Странно думать, что где-то спят люди… А ты храпел ночью…
Палин покраснел. Соня пристально посмотрела на мужа и твердо сказала:
— Бросай меня, Вовка. Зачем я тебе такая?..
— Никогда! — ответил Палин.
Соня вдруг сильно побледнела и потеряла сознание.
— Ей вредны эмоции. Положительные тоже… — сухо сказал лечащий врач. — Нервная система еле дышит…
Лечили тогда примитивно. Давали есть сырую печень, кололи витамины и… покой… А там, куда кривая вывезет… Вся надежда на природные силы организма.
Соня ела сырую печень через силу. Плакала. Все время тошнило. Палин отирал слезы и кроваво-красный печеночный сок, при разжевывании выступавший по углам рта и струйками стекавший вниз.
Перед аварией Соня была беременна на третьем месяце. После облучения произошел выкидыш…
Отходили Соню с трудом… Вернулась домой — другой человек. Отеки, вялость. Потеряла интерес к работе, жизни. Безразличие к людям, вещам, родному дому…
Медленно, очень медленно возвращались к ней какие-то, крохи прежних сил и энергии. По существу, она стала глубоким инвалидом. Моча долгое время была радиоактивной. Неспокойная кровь. Стойкая лейкопения…
Сильно кружилась голова. Ноги плохо слушались. Заново училась ходить. Помощь Палина отвергала, говоря:
— Если не веришь, что научусь сама, лучше уж сразу закопай меня…
Ходила, держась за стену дома. Палин шел рядом, страховал.
Неожиданно врачи посоветовали рожать. Может быть, роды встряхнут организм и дело быстрее пойдет на поправку. Но легко сказать!.. Долгие годы — хроническая лучевая болезнь, привычные выкидыши…