Тут я рассмеялся:
— И что, снова позволят называть их «девочками»?
— Дорогой мой мальчик, они сами будут так себя называть. А глядя на свое фото, будут говорить «ах какая цыпочка!».
— Чем ты упоролся, Стеллингс?
— Только «пюлиньи» и карри.
— Не наш ты человек.
— Хотя в это время дня иногда позволяю себе понюшку кокса. Для бодрости. Хочешь, вместе сходим в клозет? Тут не возбраняется.
Я посмотрел на Стеллингса через останки выпотрошенной лепешки-параты и зеленую бутылку из-под перье. Подумал, что с утра недобрал, и отправился с ним вместе.
С помредом из женского отдела контакт налаживался. Поскольку столовую в конторе я на дух не переносил, то решил пригласить Маргарет пообедать в пабе. Журналисты в обед обычно только пьют, и звать их поесть пустое дело — решат, что ты чокнутый. Но я уже знал, что к выпивке Маргарет равнодушна и что иногда все-таки ест (ведь намекала же на столовую), так что надеялся на согласие. Но сначала требовалось подготовиться морально. Идти в обычное место не хотелось — вдруг меня заметят, и пришлось отправиться запивать голубую таблетку парой пинт «Бертона» и большой рюмкой водки в кошмарное заведение под названием «Король и ключи». Публика там в основном из «Дейли телеграф», краснорожие дядьки с седыми волосами и пеплом на лацканах, вечно спорят до хрипоты и к полудню уже еле стоят на ногах. Вернувшись в контору, я поднялся на лифте в женскую редакцию (третий этаж), просунул голову в дверь, ляпнул свой вопрос. Маргарет немного смутилась, что ее приглашают вот так прямо при сотрудницах, но согласие дала. Договорились встретиться у главного входа в десять минут первого. Пришла она уже подкрашенная и с уложенной прической.
Я повел ее в китайский ресторан «Друзья из Сити», рядом с Олд-Бейли. Она сказала, что была замужем, сейчас в разводе. Бывший муж — криминальный репортер в «Санди экспресс», познакомились они, когда оба работали в районной газете. Он, насколько я понял, крепко пил и даже ее поколачивал. Живет она с десятилетней дочкой, Шарлоттой, квартира в пригороде Холлоуэй. Дерек (так зовут бывшего) к ним не заходит, хотя решение суда это предписывает.
Маргарет подцепила палочками комок риса.
— Всегда ищу в «Санди экспресс» его материалы. Напечатали — мне как-то спокойнее, тогда меньше выпьет и сможет дальше работать. Работа — его жизнь.
Сама она, как и я, попала в журналистику случайно. Родилась в графстве Хартфордшир, по отдельным деталям я понял, что их семья была поприличнее, чем Энглби (что немудрено). Училась в местной частной школе с каким-то техническим уклоном. Поработала секретаршей и в «маркетинге», а потом ей предложили связаться с редакцией в Хемел-Хэмпстеде. Так она попала в местную газету, где и наткнулась на выпивоху Дерека. Писала новостные заметки, иногда очерки, но без азарта, особых творческих амбиций не имела. Предпочитала редактировать и верстать макет. Поработала в женских изданиях концерна IPC (о женской роли, женской доле и женской воле). И наконец, пришла в нашу воскресную газету, и тут ей очень нравится. Старше меня на шесть лет, но пережила в разы больше, чем я. Замужество, дети, фокусы Дерека… Не знаю; в ней чувствовалась опытность, но мамашей она не выглядела. Что приятно — никакой обиды на судьбу. Милая, веселая, деликатная. Хотела сама за себя заплатить, но я не позволил.
Я не знал, как перейти к следующему этапу, хочет ли она этого следующего этапа и хочу ли его я. Оставалось надеяться, что она, как существо более искушенное, сама проявит инициативу.
Интервью с Кеном Ливингстоном прошло не так гладко, как я рассчитывал.
Я-то надеялся его по-настоящему удивить — предстать перед ним в новом облике, обезоружить, раскрепостить, поразить, — но в глазах его была мировая скорбь, словно с такими, как я, он уже общался миллион раз.
Интервью было назначено на 10:30 29 мая 1985 года, в здании Совета Большого Лондона. Когда встречаешься с человеком, о котором столько написано, всегда немного не по себе. Вот и мне невольно представлялся кровавый палач; но в тускло освещенном заурядном муниципальном кабинете в конце длинного, обшитого деревом коридора я увидел обычного мужчину, долговязого и с ногами иксом. Такой с равным успехом может оказаться как Робеспьером, так и муниципальным топографом.
Появилась дама с сервировочным столиком на колесах, налила нам кофе с молоком.
Деятельность Кена раздражала миссис Тэтчер, но его продолжали избирать, так что ей пришлось ликвидировать весь Совет Большого Лондона[43] — как я понимаю, просто чтобы избавиться от противника. Теперь ему ничего не осталось, кроме как выдвинуться в парламент от неведомого Брент-Иста. Надо думать, это некий электоральный конструкт: населенного пункта с таким названием я так и не нашел. Видимо, это где-то между Харлсденом и Доллис-Хиллом. Однажды я ехал на харлсденском автобусе и был там единственным белым пассажиром. Но Кен наверняка знает, где это, потому что последнее, что он успел сделать на посту главы СБЛ, — это выбить два миллиона фунтов для Брента, в качестве «субсидии».
По соратникам в Совете он особо не сокрушался. Весело ерничал, криво усмехался.
— Эти ортодоксальные троцкисты никогда не считались с меньшинствами — что с черными, что с голубыми. Зато теперь мы точно обеспечим себе новое постоянное правящее большинство.
Я попытался представить состав правительственного кабинета при подобном раскладе сил.
— «Ортодоксальные троцкисты» — это кто? Вроде того, как его… глава Лэмбетского совета?
— Тед Найт. Да, они давно окопались в своем операистском лагере.
Ого! Таких словечек я не слышал со времен студенчества. Тем не менее я свернул с этой занудной темы, перейдя к моим «интересным» заготовкам:
— Назовите ваши любимые книги.
— Университетов не кончал, поэтому чтением не увлекаюсь.
— Но в школе-то учились?
— С грехом пополам.
— Недостаток образования вам не мешает? (Я невольно представил, что навсегда остался на бумажной фабрике.)
— Нисколько. Наоборот, он учит полагаться на собственное чутье. Эрудиция мешает интуиции.
— Но что-то вы все-таки читаете?
— Ну. Процентов на семьдесят это научная фантастика.
У меня челюсть отвалилась, но я ее успел подхватить.
— А остальные книги? Остальные тридцать процентов?
— Остальное — политика. Вам известны труды древнеиудейского философа Гиллеля? Современник Христа, между прочим. Но более популярный.
Он прикрыл глаза, но из-под век блеснуло простодушное самодовольство: срезал меня этим именем!
(Я-то про Гиллеля даже не слыхал. И на следующий день отправился в каталог Британской библиотеки, где обнаружил единственную книгу про Гиллеля, изданную Глатцером Нахумом Норбертом в 1957 году: «Гиллель Старший: истоки классического иудаизма», и множество трудов другого Гиллеля, посвященных механике сыпучих тел; похоже, этот древний иудей, подобно Иисусу, проповедовал, но не писал, так что, на какие «труды» ссылался Кен, я так и не понял.)
Ладно, вернемся в кабинет Кена. Я продолжил задавать вопросы из своего списка:
— Где вы обычно отдыхаете?
— Не могу себе этого позволить.
— Сколько у вас денег?
— Нисколько. Не работаю с семидесятого года, после того как уволился из Королевской Марсденской больницы.
— Медбратом работали?
— Лаборантом.
— А на что же вы живете?
— А на пособие, введенное Майклом Хезелтайном и Питером Уокером, когда они руководили экологией в правительстве тори. — Он скрестил ноги. — Полагаю, я обязан выразить им огромную благодарность.
— У вас есть подруга?
— Это не обсуждается.
— Вы предпочитаете мужчин?
— Я предпочитаю не позволять прессе лезть в мою личную жизнь.
— В Бога верите?
— Нет.
Я снова посмотрел на свой список вопросов, и кроме блокнота в поле зрения оказались щиколотки Кена. Надо же, он все еще носит клеши!
Я спросил, любит ли он готовить, а Кен вывернул на «кухонное рабство», угнетение и неравенство.
— Нет никаких традиционных гендерных ролей. Просто мужчины эксплуатируют женщин, даже самые лучше. И даже лучшие белые эксплуатируют черных.
Я понял, что готовить он не любит.
— Вы патриот?
— Когда слушаешь «Страну надежд и славы», в душе что-то иной раз и шевельнется. А с другой стороны, мы в ответе за систематическое истребление аборигенов Тасмании.
Я снова глянул в блокнот. Пять страничек: мизер, из которого никак не разогнать статью на требуемые полторы тысячи слов.
Политики оказалось не миновать.
И тут эта круглая физиономия китайского прачечника наконец оживилась.
— Да, я действительно самый влиятельный лидер левого крыла. Майкл Фут и Тони Бенн так и не смогли собрать кабинет министров, реально повлиявший на жизнь народа.
Я еле успевал записывать. Набросав еще с десяток страниц, я сдался. Этот тип обвел меня вокруг пальца, твердо решив не позволить подать себя как интересного человека. Обрек меня на перепев банальностей. «Левочокнутый»… «Тритончик»… У меня обе кавычки в машинке на нем сотрутся.
Я уже шел назад по унылому коридору с нумерованными дверями, когда Кен окликнул меня и напомнил о своем последнем достижении на посту главы Совета: он сделал Лондон побратимом Манагуа.
— Спасибо! — крикнул я в ответ.
И улыбнулся: Джен-кружок поддержал бы эту идею восемью голосами против пяти при двух воздержавшихся. И запил ее бокалом Hirondelle.
В Обществе выпускников Чатфилда определенно есть пронырливые ищейки. Причем поразительно упертые. Каждый год после выпуска я выкидываю их дурацкие послания с горячей просьбой сообщить о себе: кем работаю, состав семьи. Я не стал их оповещать о смене адреса, но тем не менее нашел с утра на коврике под прорезью почтового ящика ежегодный «Чатфилдский альманах». Вот как им такое удается? Адресован он был М. Энглби. А сообщение в их колонке новостей привело меня в ступор: «М. Энглби (Колл