На встречу я пришел вовремя, дон с исторического факультета (он же действительный член) здорово мне помог. Назвал людей, с которыми стоило переговорить, людей, хорошо знающих нынешнего магистра и не имеющих в этих интригах личного интереса. Один из них работал в моем родном колледже.
Дон даже сам позвонил этому человеку (Лайтфуту: я сразу вспомнил это имя) и попросил меня принять.
— Да-да, отлично. Зовут его Майкл…
— Уотсон, — подсказал я.
— Уотсон. В пять часов? Да, он говорит, это было бы замечательно.
К воротам колледжа я подошел на полчаса раньше и быстренько прошмыгнул мимо привратницкой, чувствуя себя мошенником, которого вот-вот схватят. Я был начеку. Кто тут может меня вспомнить? Уэйнфлит, Вудроу. Доктор Джеральд Стенли. Доктор Таунсенд (этот-то вряд ли). Ноги сами принесли меня по лестнице к первому моему студенческому жилью. Ничего не изменилось. Тот же запах линолеума и нагретого бетона. На черных табличках белели фамилии студентов и недостертые линеечки шаблона. Я машинально дошел до своей двери, даже не сознавая, второй это этаж или третий.
Значит, что-то я все-таки не забыл, несмотря на временные провалы в памяти. Я уже повернул обратно, когда мимо меня в комнату проскользнула девушка в дафлкоте. «Совместка». Ну да. Она самая.
Я был готов, что студентка тут же поднимет шум и заявит на меня как на насильника либо брызнет в глаза из баллончика. Но она меня словно не видела. Вообще не отметила моего присутствия.
Вернувшись в гостиницу, я сел на телефон и организовал несколько интервью. А наутро взялся за донов: собственноручно вытащил этих краснорожих любителей охоты на лис из-за глинтвейна в их кельях, под дулом пистолета отправил их в коридоры власти тори и заминировал их академические кущи. Горожане против профессур? Отлично, тогда я горожанин, если что.
Так я отрапортовал Тони Боллу.
На самом деле все доны оказались хилыми бородатыми трезвенниками с неизводимым провинциальным выговором вроде моего. И все сообщили много полезного — при условии анонимности.
К полудню статья уже практически сложилась. Это понимаешь, когда прекращаешь записывать. За первым собеседником строчишь все подряд, и то не успеваешь, поскольку еще не в курсе. Со временем пишешь все меньше. Когда, занеся ручку над бумагой, успеваешь подсказать собеседнику название его собственного колледжа, — статья, считай, готова. Пустая страница блокнота — это отработанный сюжет.
Теперь можно было отправляться на обед в «Свободную прессу» по узкому бульвару Проспект-роуд. Этой улицы я вообще не помнил, но вдруг замер. Не тут ли в свое время жил Стеллингс? Смутно вспомнилась открытая дверь и некрасивая девушка на пороге.
И тут прошлое обрушилось на меня — внезапно и необоримо.
До крови.
Это не я вернулся в прошлое и теперь проживал его заново, попутно кое-что улучшая. Это оно само прорвалось ко мне и теперь разыгрывалось в точности как тогда, но с участием меня нынешнего и посреди моего довольно-таки постылого настоящего.
В витрине магазинчика «Джон Кук энд бразерз» громоздилась пирамида из банок с фасолью — кадр даже не из студенческих лет, а из детства, когда в Англии такие лавочки были на любом углу, у каждой своя специализация. В одной торговали свиными окороками, в другой — бакалеей. Из магазина вышел мужчина в белом фартуке с глянцевитыми волосами и — я даже зажмурился и снова открыл глаза, чтобы убедиться, — прямым пробором. Так причесывались при короле Эдварде.
Оставив мысль зайти в «Свободную прессу», я ринулся прочь, надеясь, что от быстрого шага в голове прояснится: Парксайд, Драммер-стрит, автобусная остановка, где я однажды провожал навестившую меня Джули. Я свернул вправо на «дорожку Мильтона» и вышел на Кингз-стрит.
Там я остановился. Вот они, восемь пабов на выбор. Зайдя в ближайший, я взял два двойных виски. Выпил оба залпом, заказал еще.
Важно было не перебрать. Чтобы приоткрыть прошлое, зайти туда, прожить его заново и кое-что подправить, нужно оставаться относительно трезвым.
Я прошел еще немного и оказался в начале Малькольм-стрит, где в свое время отгородили загон для журналистов, сбежавшихся понаблюдать за «Последней прогулкой Джен».
С тех пор тут ничего не изменилось: все тот же неожиданно открывающийся широкий простор — идеальный обзор для полиции.
Я тотчас вновь увидел, как Пек что-то доверительно сообщает себе в лацкан и машет рукой напарнику на Джизес-лейн. И как заместитель начальника полиции Кэннон, весь — рыжее самодовольство, — выставил руки вперед, осаживая толпу.
Вот констебль Кеттл в толстых черных чулках на толстеньких ножках и в дурацкой фуражке направляется к двери, из которой должна будет выйти Ханна в роли Джен.
Закрыв глаза, я увидел вечернюю туманную дымку, окунулся в промозглую сырость, которую натянуло с болот, почуял запах дешевых студенческих сигарет.
Я всей силой своего воображения давил на прозрачную дверь в портале времени.
День был в разгаре, я стоял не открывая глаз, и тут она вдруг подалась и меня впустила…
Только не в тот вечер следственного эксперимента.
А в такой же вечер и тот же самый час двумя неделями раньше. Впервые с тех пор я словно бы увидел целостную картину того, что произошло. Не знаю, насколько это было действительно воспоминанием; но в любом случае — непротиворечивой версией тех событий.
Мой «Моррис-1100» был припаркован на Парк-стрит (где же еще?) напротив студенческого театра. Сбежав с вечеринки, я сел в машину, свернул за угол на Джизес-лейн, подъехал к красивому зданию в начале Малькольм-стрит, не то в георгианском стиле, не то в стиле королевы Анны, заглушил мотор и стал ждать.
Время от времени на Джизес-лейн выходили студенты — по одному, по двое, по трое, хохотали, что-то договаривали друг другу, потом прощались и расходились кто куда. В основном они сворачивали налево, в сторону Кингз-стрит и большей части колледжей.
Наконец я увидел белокурую головку в туманном облачке от дыхания. Я включил мотор и зажег фары. Дженнифер замерла, выжидая — тронусь я или можно будет перейти улицу, — и продолжила путь по правой стороне Джизес-лейн на восток.
Вот она прошла вдоль мощной церковной ограды и оказалась напротив главного входа Джизес-колледжа, тут я и подъехал по противоположной стороне улицы. Опустив боковое стекло, окликнул:
— Дженнифер! Это Майк. Подбросить тебя?
Она, прищурившись, вглядывалась в туман:
— Кто это? А, ты, Майк.
Джен колебалась.
— Поехали, — сказал я, — нам как раз по пути. Да и холодина такая.
В свете уличного фонаря было видно, что она улыбнулась. Я знал, о чем она думает. Она думает, что отказаться — это невежливо. Что предпочла бы пройтись пешком, но Майку может почудиться, будто его презирают.
Оглядевшись, она перешла дорогу и села рядом со мной, прихлопнув дверь.
Машину заполнили ее духи, одежда, волосы, запах вина и сигарет, живое тепло ее дыхания.
— Как мило, Майк! Ты уверен, что тебе не придется делать крюк?
В ее контральто слышалась улыбка.
— Все нормально, мне все равно надо на Де-Фревилль-авеню, завезти реферат научнику.
— Это же тут, за углом.
— Я в курсе. Должен был отдать сегодня днем, но не получилось. И решил бросить ему в почтовый ящик, пусть думает, во сколько именно я это сделал.
Когда я лихо свернул на Виктория-авеню, Дженнифер расхохоталась.
— Здорово. Настоящая машина, с обогревом. А я обычно на велосипеде, но какой-то гад угнал мой велик, я его рядом с «Эммой» оставила.
— Правда гад!
— Завтра покупаю новый. Папа отстегнул денежку.
— Класс!
Как быстро летели минуты. Я ехал на самой малой скорости, но конец поездки неотвратимо приближался. Мы уже миновали паб «Форт Сент-Джордж» по правую сторону дороги и эллинги по левую, въехали на мост, и впереди показалась Честертон-роуд. Но пока Дженнифер еще тут, со мной, вся со мной. Это были самые лучшие две минуты моей жизни.
Тут она принялась рыться в сумке, наверное, искала ключи. Хотя мы даже до ее улицы не доехали. Стало быть, не собирается задерживаться в машине ни на секунду. Готовится выскочить, как только подъедем к дому. Это нервировало.
А дальше… Дальше пустота, провал в памяти — если это в самом деле была память.
Воспоминание — нет, не то — сюжет, последовательность событий, проявившихся в сознании, была четкой и ясной — до самого момента, когда мы пересекли реку Кем. Я мог снова и снова проигрывать все это в уме — ничего не менялось. Я отчетливо помнил каждое слово Джен, каждую модуляцию голоса и напускную безмятежность, призванную скрыть легкую тревогу.
И так — вплоть до момента, когда передние колеса «морриса» коснулись полотна дороги на северном берегу. Дальше — ничего. Обрыв пленки.
Я открыл глаза. Было два часа дня, я стоял посреди Кингз-стрит, ощущая во рту вкус виски. Я вернулся в настоящее, со всей его неизбывной, неотвратимой банальщиной. «Настоящее». Как же я его ненавижу — плоское, не имеющее ни глубины, ни контекста.
Я дошел до гостиницы, поднялся на лифте, прошел по душному коридору, распахивая одну за другой несколько пожарных дверей и наконец добрался до своего номера. Где принял две голубенькие по десять миллиграммов и запил их спасительным «Джонни Уокером».
Ну и что тебе теперь делать, Майк?
Да ничего. Дождаться, пока подействуют таблетки.
Потом сесть за «Тэнди» печатать статью.
Я не могу проникнуть в прошлое. Даже мне это не под силу. Тогда с какой стати это может понадобиться кому-то еще?
Но даже если кто-нибудь — уж не знаю как — туда и проберется, как он поймет, что именно в нем правда?
Моим самым страстным, самым отчаянным желанием было вернуться туда, перепрожить и все исправить.
Каждым атомом своего тела я жаждал снова стать девятнадцатилетним.
Да и кто на свете, имей он шанс, не согласился бы воскресить тех, кого уже нет? Чтобы они снова дышали где-то рядом, и ты бы шел с ними рядом.