Элина: Секст, как характер, интереснее, чем Тит.
Ирина: А как вам «Милосердие Тита» на Зальцбургском фестивале с дирижером Теодором Курентзисом и режиссером Питером Селлерсом? Вам было бы интересно с такой сумасшедшей компанией поработать?
Элина: Почему нет! Но не думаю, что с Моцартом это получится, может быть, с кем-то другим. Я поняла, что на Моцарте уже не расту, с этой музыкой я сказала все, что я хотела сказать.
Ирина: А «Ромео и Джульетта»?
Элина: Ну, Ромео же молодой парень. Женщине под сорок это не по возрасту. Каждый знает эту историю. Эту юность, целеустремлённость, наивное видение жизни мой голос уже не может дать.
Ирина: Как жаль! Вам мужские роли очень удавались. У вас такая пластика, такие жесты…
Элина: Потому что я училась, смотрела, наблюдала. Когда первый раз готовила Орловского в «Летучей мыши» в Майнингене, режиссер хотел, чтобы Орловский был усталым полуалкоголиком… И я ходила на вокзал, смотрела на тех, кто там разгуливает и выпивает.
Ирина: На бомжатник?
Элина: Да, на бомжатник, скажем так.
Ирина: Познакомилась с кем-то?
Элина: Нет, знакомиться – нет, я наблюдала за ними, смотрела, как они что делают. И эту пластику перенесла потом на сцену. И так же училась для роли Октавиана. Я в кино смотрела, как молодой парень целует первый раз девушку. Я заметила, что мужчина обычно берет голову женщины и тянет к себе, а женщина себя отдает и выглядит очень невинной. И этот жест я использовала в «Кавалере Розы».
Исполняя Сесто, я вылезаю из кровати, и я даже приятеля попросила: покажи, как ты после ночи с любовницей выходишь из кровати и должен надеть туфли. Такие нюансы из жизни мне очень важны.
Ирина: И становится понятно, какой жест с какой чертой характера связан.
Элина: Очень. Например, как люди садятся, и как берут ложку или салфетку. Есть педанты, гурманы, а некоторые очень быстро едят, им совершенно безразлично как – взял, поставил и давай есть. Такие детали я очень-очень люблю.
Ирина: А как вам удобнее петь? К примеру, брючные роли во фраке приходилось петь?
Элина: Фрак это не самое трудное. Самое трудное, что под ним еще есть костюм из резины, чтобы все убрать. Натягиваешь и колбаска такая получается. Этот костюм грудь сжимает. И потом уже все неудобно: и рубашка, и смокинг. Жарко, потеешь, ну, слава богу, уже закончилось.
Ирина: Хорошо, мужские роли ушли. А женские: кринолины, корсеты?
Элина: Люблю корсеты. Осанка совершенно другая, ты себя несешь по-другому. Туфли, конечно, очень особенная тема для меня вообще в жизни, но и на сцене тоже. Не люблю смотреть на пол, и туфли или сапоги должны сидеть так, чтобы я знала, что они меня ведут.
Ирина: А каким должен быть каблук?
Элина: Я очень высокий не люблю, потому что я высокая сама, а теноры имеют тенденцию быть немножко маленькими…коротенькими.
Ирина: К слову, Элина, чем вы объясняете такую несправедливость в гонорарах: тенора, сопрано просто бьют вершины, а меццо-сопрано и бас-баритон – это уже вторая вроде бы категория. Сохраняется это в мире еще или уже стираются эти границы?
Элина: Ну, наверное, как для кого… Но я думаю, что большие деньги за эти две-три нотки, которые тенор должен каждый вечер выдать – а голос тенора вообще по звуку неестественный – он, наверное, заслуживает. Я лучше спою два концерта, но со своим гонораром и со своей ответственностью. Лично я не люблю находиться в центре внимания, и не люблю эти общественные приемы, это совершенно не мое. Я не хочу быть примадонной, которая выходит и все смотрят на неё, как на лошадь на продаже – какие зубы, какие там ноги, блестит, не блестит кожа…
Ирина: А ногти после сада?
Элина: Ну да! Только руки мои не показывайте, пожалуйста. У примадонны-сопрано все было бы сделано идеально, все покрашено и вечером перед интервью она сидела бы с маской. А я живу в тот момент, в котором я есть. Если я мама, тогда я мама, если в огород, тогда я снимаю все и в драных джинсах иду и работаю. Всегда забываю надевать какие-то перчатки, поэтому ногти просто кошмарные.
Ирина: Вы хотите чувствовать всё по-настоящему.
Элина: Конечно! Мне это важно. Когда выхожу на сцену, я совершенно все забываю. В паузу я могу спросить – у ребенка есть температура, или – сходи и купи, мне надо яйца на завтрак, или что-то ещё. Но когда я на сцене, то погружаюсь полностью в то, что там происходит. И когда выхожу со сцены, я могу сбросить и сказать – все, это кончилось, сейчас начинаю жить другой жизнью. Это мне очень-очень важно.
Ирина: Хорошо переключаетесь…
Элина: Да, но я всегда в жизни, с самого детства переключалась очень-очень быстро и очень удачно. Эффективно, да.
Ирина: Элина, скажите, пожалуйста, какой из оперных театров ваш дом? Вы же выступали в самых лучших?
Элина: Я люблю большие театры, люблю там, где большие залы на три-четыре тысячи зрителей. Метрополитен – очень люблю там петь. Но слишком далеко это все. Америка не моя земля, я еду туда, потому что люблю петь в этом театре, потому что публика шикарная, оркестр прекрасный и коллеги, конечно, чудесные. Но слишком далеко. Я чувствую себя как в таком уголке, потому что оттуда никогда нельзя ни соскочить домой, ни развлечься, все такое большое, и я задыхаюсь, несмотря на то, что это огромный город. Слава богу, есть Центральный парк. Но все же в сердце я европейка и должна за час куда-то долететь, иметь другую культуру, другой язык.
Венская опера – мой так называемый «родной дом», я там спела более 160-ти спектаклей, и жила в Вене почти восемь лет.
Ирина: Не думаете возвращаться?
Элина: Может быть. И, наверное, когда буду заканчивать петь так активно, попробую какую-нибудь студию там открыть. Я бы хотела, чтобы дети провели какое-то время в Вене, возможно, образование им там подобрать, но, конечно, рано еще об этом думать. Вена считается самой-самой секьюрити, как это называется, городом в мире.
Ирина: Самым безопасным.
Элина: Безопасность, спасибо. По безопасности, и как дети там воспринимаются, и какая у них свобода, и какой респект… Я думаю, что каждый человек, который себя считает интеллектуалом, должен провести некоторое время в Вене.
Ирина: А по сравнению с Метрополитен, театры в Вене и в Риге не кажутся вам маленькими?
Элина: Рига мне стала маленькая, должна сказать.
Ирина: Маленькая или провинциальная?
Элина: Нет, Рига не провинциальная. В Германии, и тем более в Метрополитен в Америке есть много провинциальных постановок. Мы уже в Европе сто раз всё видели, но в Америке люди смотрят на некоторые вещи с дистанции. А Рига маленькая, меньше миллиона, по-моему, но музыкальная жизнь очень концентрирована. Я уехала рано, мне было только 22 года, еще студенткой. Я латышка, и очень горжусь этим, и стараюсь каждый год, по крайней мере, один концерт здесь спеть. Я участвовала в Риге в нескольких постановках, но я просто нуждаюсь в движении и должна все время куда-то ехать.
Ирина: А как вы переехали из Латвии в Германию? Вы же были совсем домашней девочкой.
Элина: Да, родители были против, потому что я была на третьем курсе в академии.
Ирина: То есть вы бросили образование в Латвии?
Элина: Я заканчивала экстерном и просто приезжала на экзамены. Но так как я всю жизнь знала, что выйду замуж за иностранца…
Ирина: Почему?
Элина: Не знаю. Просто знала, что за латыша не выйду. Я не говорю, что латыши плохие, нет, просто знала, что язык, на котором я скажу моему мужчине «я люблю тебя», не будет латышским. Мне все равно – итальянский, французский, получился английский или испанский… не могу рассказать почему, но как-то знала. И когда я уезжала, то была уверена, что это мой путь. Я должна это сделать, потому что мама была, конечно, очень знаменитой и очень сильной личностью, и когда я начала петь, то должна была себе доказать, что я не только дочь мамы и папы тут, в Латвии, но что я имею голос и могу сама что-то сказать.
К тому же в Риге в оперном театре не было репертуара и было много действующих меццо-сопрано, которые не получали роли. И тогда мне предложили в Майнингене «Кавалер розы» с Кириллом Петренко, и первая зарплата была тогда еще в немецких марках, тогда и перерезали этот самый…
Ирина: Пупок, пуповину.
Элина: Да. С мамой, с родителями. И я сказала – все, пора… и я уехала 13 февраля, и в день Валентина, в воскресенье приехала в Майнинген…
Ирина: Вы сутки ехали?
Элина: Автобусом. Я ехала автобусом до Берлина. У меня был чемодан, мне кажется 30 кило – там были и сухие супы, и хлеб… я же не знала, что и как. Приехала туда, и на первую неделю меня поселили в отель, и сказали – ищи квартиру. Ну, я искала, я не знала, что и как вообще-то снять…
Ирина: А по-немецки говорила?
Элина: Не говорила. Я просто думала: а как вообще ищут люди квартиру, где жить. И как-то приехала в театр и на второй день начала плакать – а что мне делать. И там услышал один работяга, который красит декорации, он говорит: я немножко говорю на английском, чуть-чуть, но ты приходи ко мне домой, жена говорит немножко получше. Я пришла, и они тогда сдавали в своем доме первый этаж, и там были две комнатки, они говорят: живи тут у нас.
Ирина: То есть простая немецкая семья, просто вот так?
Элина: Да. Да. Приютили меня, и я там осталась…
Ирина: Из этого общения появился ваш потрясающий немецкий язык?
Элина: Я учила. Я вообще языки учу по слуху. Русский, конечно, в школе, это понятно, и английский тоже, но все остальные выучила по необходимости. Тогда еще визы нужны были рабочие… Я приходила в офис и сидела с таким вот словарем на 32 тысячи слов, заполняла анкеты и переводила себе, чтобы знать, где подписать, себя выслать или не выслать из страны. Я говорила со своими коллегами, подружилась и до сих пор дружу с одной парой с тех времен, и они очень-очень с большим чувством долга помогли этой молодой девочке, и учили меня, и рассказывали, приютили меня тоже, и сказали – приходи к нам домой, будем подучивать.