эта лучше. Когда поэт присылает мне стихи нерегулярного метра, я ищу новую музыку. И это уже можно назвать – новая композиция фаду. Но мне нравится идея работы с традиционным наследием фаду, оно очень богато. Так же и в стиле фламенко. Федерико Гарсия Лорка писал стихи для фламенко. Во фламенко это называется «палос», «палос дель фламенко», что означает «стили фламенко». Там тоже можно петь разные слова под одну и ту же мелодию.
Ирина: Фламенко уникальный жанр, в котором соединены и танец и пение, фаду – гораздо аскетичнее, это только песня.
Мизия: О, я использую язык тела, но по-другому. Зритель должен видеть это. У меня вот здесь вздувается венка, когда я начинаю петь. Или, например, я не люблю, когда под ногами стоят мониторы, потому что мои ноги тоже участвуют в исполнении. Всё тело вибрирует.
Ирина: Обычно ты поёшь с закрытыми глазами. Почему?
Мизия: Не только я, все фадишта так поют.
Ирина: Кстати, я слушала тебя тоже с закрытыми глазами.
Мизия: Ох, значит, ты не видела мои туфли?!! Шучу, шучу! Почему с закрытыми глазами? Я действительно никогда не знаю, нравится ли аудитории то, что я пою. Но я думаю, исполнитель – я лично – в первую очередь поет для себя. Я живу, когда пою. Петь для меня – жизненная необходимость. Конечно, очень мило говорить, что я пою для своего слушателя. Но это не так. Я пою, потому что не могу не петь. Я так дышу, я так живу, так существую. И мне остаётся только надеяться и молиться своим святым, что аудитории тоже понравится, что между мной и аудиторией возникнет определенная трансцендентная связь. Мне кажется, что мы делаем что-то вместе. Когда заканчивается концерт, аудитория помогает мне стать в чём-то лучше.
Ирина: Это взаимный процесс.
Мизия: Да мы делаем это вместе. Но изначальный посыл – петь для самой себя.
Ирина: Мизия, ты роковая женщина?
Мизия: Да жизнь – это вообще сплошной рок. В каждом это есть, разве нет?!
Ирина: Но ты роковая женщина? Это особый тип.
Мизия: Да, я знаю, знаю. Это я пытаюсь увильнуть от ответа. Не могу сказать, не уверена, как меня видят другие люди. Я экстремальный человек. Это нелегко для других. Это значит, если мне нравится, то нравится очень, а если я чего-то не люблю, так уж не люблю! И все должны это знать. Например, когда я что-то говорю, это звучит очень уверенно, и я кажусь самоуверенным человеком. Это не так, но выглядит так. Возможно, это своего рода самозащита, поэтому меня принимают за сильную женщину, что иногда выводит мужчин из зоны комфорта или уверенности. В этом плане, вероятно, меня можно назвать роковой женщиной. Но, уверяю, внутри я – Бэмби.
Ирина: Очень хрупкая?
Мизия: Очень-очень-очень. Но я этого не показываю. Я умею выживать, я крепкий орешек. И как крепкий орешек, возможно, я и роковая женщина. Я не могу быть такой – «привет, киска». Это непозволительная роскошь открываться, не защищая себя. Никогда не могла так жить. Даже в детстве. А ведь то, как мы переживаем некоторые жизненные ситуации в детстве, остаётся с нами навсегда. Мы можем научиться контролировать себя, но мы сами не изменимся. Так что я такой же орешек, каким была в шесть лет.
Ирина: Это понятно! Ты защищаешь свой внутренний мир.
Мизия: Да. Понимаешь, я ведь дитя двух очень разных социальных племён. Моя мама – артистка, мой отец – из высшего буржуазного общества Порту. Они разошлись, когда мне было четыре года, и мне приходилось раздваиваться, быть двумя разными детьми. Одним для материнского дома и совсем другим для дома моего отца. Они даже меня переодевали, когда я приезжала. Говорили – она не такая, как мы. Так меня воспринимали – она не такая. И я действительно отличалась от своих двоюродных братьев. Они все принадлежали к другой социальной системе, а я была аутсайдером, не вписывалась. В доме моей мамы и бабушки была музыка, тортилья де патато, паэлья. У отца – всё было строго, воспитание в британском стиле, five o’clock tea, не говори громко, не смейся громко. Всё по-другому. И мне приходилось переключаться, у меня был такой код для смены режима. Срабатывал мгновенно.
Ирина: А тебе хотелось нравиться обеим сторонам?
Мизия: Я при этом должна была как-то оставаться самой собой. Не знаю, как. И тогда я научилась быть хамелеоном, меняться для того, чтобы меня любили. Когда я была с семьёй моего отца, я надевала английскую юбку-шотландку. Когда я с мамой, то была такой цыганкой-испанкой. Я научилась адаптироваться, чтобы быть любимой. Как я говорила в одном интервью: я была как матрёшка. Состояла из нескольких уровней, но должна была любить и помнить ту, самую маленькую, в центре, потому что в ней и была моя сила, моя структура.
Ирина: Это твоя суть. Это должно было отразиться на твоей личной жизни. Но в каком обществе ты чувствовала себя комфортнее?
Мизия: Я выбрала сразу жизнь моей мамы. Там я была собой, и я жила с ними, я не жила в доме отца – туда я ходила по воскресеньям.
Ирина: А в твоей личной жизни ты была больше фадишта или женщина?
Мизия: Ох уж этот вопрос! Мы дошли и до него!
Ирина: Да, собственно, можешь и не отвечать, но просто это действительно интересно.
Мизия: Это трудный вопрос. Я сама себе его до сих пор задаю. Мой психоаналитик говорит, что никогда не встречал человека, который бы так удачно выбрал профессию, как я, потому что фаду позволяет мне выплеснуть всю ту трагедию, которую я ношу в себе. У меня как будто в душе всегда играет музыка в стиле Dead Can Dance, очень тревожная, такая, знаешь, татададам. Я очень трагична. Отыскать женщину во мне очень непросто, потому что я действительно всё время защищаюсь. Но в реальной жизни здесь, в Лиссабоне, я совершенно нормальный человек, я общаюсь со всеми.
Ирина: Может быть, еще и поэтому у тебя такие замечательные домашние животные.
Мизия: О да, у меня замечательные питомцы. Я живу с чихуа-хуа по имени Мисс Бонсай. Я купила её в Аргентине, в Буэнос-Айресе. Это еще один город моего сердца. У меня есть две кошки. И если бы я могла, я бы завела большую ферму с разными животными: козы, свиньи, цыплята, пингвины всякие. Я думаю, животные делают нас людьми. Также я люблю растения. С каждым годом, то есть, чем старше я становлюсь, тем больше тянусь к природе. Я была абсолютной горожанкой, а теперь люблю растения, люблю вещи, которые раньше не замечала, проходила мимо.
Ирина: Но фаду – это, вообще-то, городской жанр?
Мизия: Да, это городская песня.
Ирина: У тебя голос невероятного диапазона, не только для фаду. В каких жанрах ты еще выступаешь?
Мизия: В юности я выбрала фаду, чтобы определиться, кто я. Понимаешь, отец португалец, мать артистка, испанка. Потом обнаружила, что можно оставаться собой и быть совершенно разной, не изменяя своему первому выбору. Я могу быть фадиштой, я могу сниматься в кино, могу фотографировать, писать и при этом всё равно оставаться фадиштой. И когда я поняла, что могу заниматься чем-то ещё, появились и другие проекты. Например, недавно я подготовила театральный моноспектакль на основе текста Антони Табукки. Это история транссексуала, который делает операцию в Касабланке. Я играла этот спектакль в Буэнос-Айресе десять раз, а также и здесь, в Португалии. Я пела в опере Астора Пьяццоллы и Горасио Феррера «Мария де Буэнос-Айрес».
Ирина: Ты также исполняла Шуберта.
Мизия: Да, Шуберт и фаду с Бременским филармоническим оркестром. А ещё «История солдата» Стравинского в Барселоне на фестивале «Эль Греко». И ещё «Семь смертных грехов» Курта Вайля и Брехта. Я очень занятой человек.
Ирина: Мизия, давай еще немного поговорим о фаду. Фаду зародился в Лиссабоне. А Лиссабон, это ведь гавань.
Мизия: Сначала фаду появился не в самом городе – в пригороде. А потом Лиссабон стал центром фаду. Фаду исполняли в тавернах, где гуляли моряки, проститутки. А еще это музыка, которая путешествовала по нашим бывшим колониям. В Бразилии, к примеру. И там оказывала влияние и влияниям поддавалась. Во фламенко это называется «идэ и вольта» – «уйти и вернуться».
Ирина: А традиционные фадишта, у них характерный сценический образ – всегда платье в пол, шаль? Ты тоже так одевалась, когда начинала исполнять фаду?
Мизия: На самом деле изначально фадишта не носили черное. Я слышала, что чёрное начала носить Амалия. Фаду всегда стоит разделять на до и после Амалии. Во времена Амалии фаду как раз начинал становиться профессиональным стилем. В то время появилось радио, кино, винил, и фаду перешёл на новый уровень не только у Амалии, но и у других исполнителей. Амалия начала петь фаду во всём мире на больших сценах, она подняла фаду во всём мире на высочайший уровень. Я горжусь тем, что нахожусь между Амалией и новым поколением фадишта. Я выходила на многие сцены, где до меня выступала только Амалия, а Амалия – это поворотный момент. В том числе её чёрные одежды и крупные украшения. Для неё работали лучшие дизайнеры одежды. Она была очень сценически презентабельна. А в домах фаду – там всё по-другому, гораздо проще. Но, что касается шали, я тоже её использую. Шаль – это прекрасно. Но раньше, в самом начале шали были разноцветными, с цветами. Амалия ввела более строгий имидж.
Ирина: Ты была лично знакома с Амалией?
Мизия: Да, мы виделись, но я не то чтобы часто бывала у неё в гостях или относилась к её окружению. Я тогда была и сегодня остаюсь очень стеснительной. Я очень осторожно относилась к нашим встречам. Одному из моих друзей она сказала как-то, увидев меня по телевидению: «Ну, эта, по крайней мере, никому не подражает». Это было приятно слышать.
Ирина: Это большой комплимент. Значит, она тебя слушала, принимала и уважала.