Ирина: Мы до конца не осознаем, какой силой воздействия обладает музыка на интеллект, на эмоциональное развитие, на духовность. Музыка – невероятная сила. Можно музыкой и манипулировать – и в плохую сторону, и в хорошую.
Марис: Да, но, с другой стороны, вы посмотрите, как люди посещают концерты и спектакли. Мы говорим о бескультурье, а такое количество концертов, а сколько театров, если подумать!
Ирина: И все полные!
Марис: Значит, это вопрос баланса. Как сделать, чтобы положительный баланс превалировал над отрицательным. Я всюду, где был главным дирижером, боролся и за лучшие залы и за поддержку оркестра. Нельзя сказать, что на Западе рай, все всех поддерживают. Ничего подобного. Это очень маленький круг общества. Мы варимся, для нас это интересно, а другие думают, что это неважно. Я разговаривал со многими политиками, старался их убедить, что даже если он, политик, сам не имеет интереса к искусству – критиковать за это нельзя – он должен понимать, насколько это важно для нашего общества, для каждого человека.
Ирина: Марис, а для вас слава, признание, успех – это больше награда или испытание?
Марис: Испытание. Очень сложно, когда тебя поддерживают, ты знаменитый, кто-то любит тебя. К примеру, я недавно дирижировал концерт в Мюнхене, и какая-то любительница прилетела из Мексики! Можете представить! Прилетела просто послушать концерт. Это очень приятно, но это громадный груз ответственности. Я лично так воспринимаю: чем больше хвалят, тем больше начинаю волноваться – боже мой, от меня ждут ещё больше, а могу ли я ещё? Это у меня с детства.
Ирина: Наверное, именно в этом заложен ваш кодекс чести и камертон порядочности. Можно ли сказать, что это петербургская дирижерская школа?
Марис: Да нет, вообще Петербург. Вы знаете, я приехал из Латвии сюда, у меня было очень много комплексов. Я язык плохо знал, сделал 49 ошибок в первом диктанте, и педагог сказал: мальчик, до первого января – это было в сентябре – я тебе не буду ставить отметки. И музыкальное образование было гораздо ниже в Латвии, хотя Рига очень музыкальный город и культурный, но не сравнить, конечно, с Петербургом и его музыкальной школой. И у меня был комплекс, что я не такой, как все, что я не тяну. Я понял, надо как следует учиться, заниматься и доказать, что я не хуже других. Это выработало работоспособность во мне. Мой репетитор преподавала не только русский, но рассказывала и о химии, алгебре. И должен сказать, что у меня в декабре в диктанте было всего пять ошибок.
Ещё надо не забывать, что мой папа был знаменитый дирижер, и я никоим образом не хотел, чтобы говорили – а-а-а, это сын Янсонса! Я хотел доказать, что сам могу. И мне удалось, слава богу. Всё это было для меня большим испытанием, но я безумно благодарен судьбе. Кроме того, я получил потрясающие знания, потому что лучшей дирижерской школы, чем в Петербурге, в мире нет. И вообще три эти здания: десятилетка музыкальная, консерватория, филармония – это духовный рай, и у меня вся жизнь связана с ними.
Ирина: У петербургской дирижерской школы было два направления: одно – Николай Рабинович, а второе – Илья Мусин?
Марис: Да, хотя особенно они не отличались друг от друга. Рабинович был, конечно, человек энциклопедических знаний…
Ирина: Это ваш профессор?
Марис: Да, мой профессор. Рабинович был одним из таких людей, кого знали музыканты во всем Советском Союзе. Если есть вопрос – надо позвонить Николаю Семеновичу, он тебе скажет. Это потрясающе – иметь педагога, который тебе во всем может помочь. Он был изумительнейшим музыкантом…
Ирина: Хотя почётного звания у него не было?
Марис: Он был профессор, но у него не было ни одного звания. Я помню, на каком-то юбилейном концерте кто-то сказал – у Николая Семеновича есть одно звание – музыкант. А Илья Александрович Мусин был, конечно, очень большой специалист по технике дирижирования. Он считал, что дирижер должен уметь обязательно руками привносить то, что он хочет, в чем он прав. Но особенно не отличалась школа Мусина от школы Рабиновича, наоборот, дополняла – это была наша Петербургская школа. И я горжусь, и всегда говорю об этом.
Ирина: А как же вы попали в Австрию в 73-м году? Там ведь какая-то интересная история была.
Марис: Да, меня обменяли на балерину, которая стремилась учиться в Советском Союзе. А началось с того, что Караян приехал в Россию с Берлинской филармонией и захотел провести семинар с молодыми дирижерами. У нас 12 дирижеров было, я самый молодой. И он после семинара сказал, что хотел бы, чтобы Китаенко приехал на его конкурс, а Янсонс поехал к нему ассистентом. Но в те времена, конечно, это было невозможно, мне не разрешили. Но из-за того, что он назвал мое имя, в министерстве меня кто-то записал. И в обмен на балерину меня послали учиться в академию в Австрию. В Вену.
Ирина: В чем различия Петербургской и Венской дирижерской школы?
Марис: У нас гораздо больше практики с оркестром, что очень важно. У нас был свой профессиональный оркестр для дирижеров, и мы дирижировали в спектаклях.
Ирина: А не просто под рояль.
Марис: Да. Там даже под рояль очень мало преподавали. Сила Австрийской школы – потрясающий анализ произведений. Исторический и исполнительский анализ партитуры. Такому человеку, как Сваровски, который имел энциклопедические знания, учился у Рихарда Штрауса, конечно, было что сказать ученикам. Но с точки зрения практики и навыков дирижера мы однозначно были выше. Я могу сказать, что это две самые лучшие школы. На первое место я поставил бы Петербургскую, а потом, конечно, Венскую.
Ирина: Марис, то, что ваш дом Петербург – это понятно. А как вы себя сами ощущаете: русский, латыш, петербуржец?
Марис: Я ощущаю в себе, наверное, какую-то совокупность: что-то от моей страны Латвии, где я родился, потом я приобрел очень много качеств в России. Россия – страна потрясающая, громаднейший потенциал, который, к сожалению, не используется. С самого начала, когда я пришел в школу, как меня встретили соученики, простые дети! Я был испуганный, не знал языка, а они мне русскую душу открыли, и я, мне кажется, эти качества приобрел. Я очень много работал на Западе, там все совершенно не так, как у нас. Было вначале сложно. Кроме прочего, в Осло – стопроцентный демократизм. В обсуждении любой проблемы. Скажем, сидят 12 человек, все должны сказать «да». Если один скажет «нет»…
Ирина: Прямо как Евросоюз.
Марис: …да, ничего не состоится. Вы понимаете?! Это как бы два мира было. А когда я получил приглашение стать главным дирижером в Питтсбурге, в Америке, я понял, что там своя система отношений.
Ирина: Значит – американская, европейская, русская – все немножко отличаются?
Марис: Я бы сказал так: в нашей системе дирижёр – строгий лидер. На Западе – партнер, но тоже лидер. В Америке – босс. О различиях в отношении к музыке и к образованию много можно говорить, но я постараюсь буквально одним предложением. Мы в России особенно ценим эмоциональность, темперамент. В Европе самое главное – чувство стиля, чувство звука. В Америке – техника. В Америке могут прийти на конкурс в оркестр 300–400 трубачей.
Ирина: На сегодняшний день необходимо безупречное образование.
Марис: Безупречное. Но не только в этом дело. Дело в огромном количестве детей, которые учатся музыке. Вот Корея, Китай. Как молодежь приходит на концерты, я помню по тому, как давал автографы после концерта. Это было невероятно, около двух часов, и все молодые, молодые. Они хотят учиться музыке, приезжают в Европу. После успеха, скажем, Ланг Ланга, потрясающего музыканта, 40 миллионов китайцев начали изучать игру на фортепиано. Вы можете себе представить! 40 миллионов! Вот как это влияет!
Ирина: Да, и вокалисты. Последние лет десять это великолепные китайские, корейские, тайваньские, японские певцы. На европейских сценах и даже на американских их очень мало, а голоса изумительные.
Марис: Мне кажется, что сейчас расцвет русской вокальной школы. Так много наших певцов замечательных на Западе, которых здесь не знают.
Ирина: Почему их здесь не знают?
Марис: Они работают там, не раскручены как звезды, не участвуют в ведущих фестивалях, но голоса есть совершенно потрясающие. Я в последние годы оперы больше слушал, чем дирижировал, так что знаю, какое невероятное количество именно русских певцов.
Ирина: А почему вы редко дирижировали оперой?
Марис: К сожалению… Вы знаете, я занят в симфонической музыке. А оперы – это, так сказать, недописанная страница моя.
Ирина: То есть есть к чему стремиться?
Ирина: Марис, вы, как никто другой, с огромным уважением и глубиной показываете русскую оперу за рубежом: 2011 год – «Евгений Онегин», 2016 год – «Пиковая дама», 2017-й – на Зальцбургском фестивале «Леди Макбет Мценского уезда», 2018-й – там же «Пиковая дама».
Марис: К сожалению, так сложилось в моей жизни, я довольно мало дирижировал оперы, все больше симфоническую музыку, но вот, благодаря Зальцбургскому фестивалю, меня пригласили и спросили, что же я хочу дирижировать. Я, конечно, хотел «Пиковую даму» и… Нет! Первым был Шостакович, «Леди Макбет Мценского уезда». Я считаю «Леди Макбет» и «Пиковую даму» шедеврами русской музыки. Правда, до этого в амстердамском Концертгебау оркестре, где я работал главным дирижером, я делал «Онегина».
Ирина: Со Стефаном Херхаймом.
Марис: Да. Так что Амстердам и Зальцбург – города, которые опять возбудили во мне большую страсть к опере. Я всегда очень переживал, что не могу уделять много времени опере, поэтому в Мюнхене стал делать оперы в концертном исполнении. Даже так, семистейшн (в полусценическом) – наполовину с движениями. Нет, я это начал делать ещё в Осло, в 1996 году. Точно помню, потому что, к сожалению, во врем