Вообще, я убежден, что, если что-нибудь когда-нибудь взорвет нашу планету – это экзальтированная вера в всевышнего, которую я, как правило, воспринимаю со знаком минус, и это патриотизм. Я всегда повторяю, что любовь к Родине – это не патриотизм и не профессия.
Ирина: Это верно, хотя у человека часто патриотизм определяется его генетической или паспортной принадлежностью к стране, национальностью.
Гия: Никакого значения национальность не имеет. Значение имеет индивидуальность.
И если эта индивидуальность отражает ту жизнь, которую я прожил в Грузии 56 лет, то, наверное, эта индивидуальность отражается и в сочинениях. А что касается довольно долгой жизни в Антверпене, то я всю сознательную творческую жизнь проводил в Домах творчества, в основном в Дилижане, в Репино, потом в Боржоми, где построили замечательный дом композиторов, и у каждого композитора была возможность жить в отельном коттедже и иметь довольно приличный рояль. И когда я попал в Антверпен, я продолжал жить в Доме творчества, но в Бельгии. Я очень благодарен этой стране, где я написал так много сочинений и где меня, полумертвого, отвозили в клиники, в больницу Миддельхайм. Кстати, я одно из последних сочинений назвал именем этой клиники. Наверное, раз семь меня возвращали к жизни, а один раз я был в коме две недели. Ну, конечно, мои были уже со мной, врачи им говорили, что не знают, в каком состоянии я вернусь, будет ли у меня речь… Ну, потом оказалось, что с головой все в порядке.
Ирина: Вы счастливый человек! Вы абсолютно признанный корифей. У вас каждый год новое произведение, премьера, вы не останавливаетесь. Заметно, что последние 25 лет вы больше уделяете времени камерной музыке, чем симфонической.
Гия: Киномузыкой и театральной музыкой я перенасыщен. Если считать, что я написал к 50, а, может быть, даже и больше фильмам музыку и, наверное, к 40 театральным постановкам.
Ирина: Там есть абсолютные шедевры!
Гия: Об этом не мне судить.
Ирина: В мире кино мы знаем несколько примеров полноправного соавторства режиссёра и композитора, например, Феллини и Нино Рота. Мне кажется, что у вас с Георгием Данелия было похожее соавторство. А какой у вас самый любимый фильм?
Гия: «Не горюй!», «Слезы капали», «Мимино», «Осенний марафон», хотя там музыка моего друга – Андрея Петрова. Фильмы Эльдара Шенгелая «Чудаки», «Необыкновенная выставка», «Голубые горы», эти фильмы мне очень близки. Но масса других фильмов забывается, хотя согласие я давал и на те сценарии, которые были откровенно слабые и их снимал не очень одаренный режиссер. С таким фильмом я мог расправиться за две недели, а с Данелия и Шенгелая приходилось работать. С помощью кинематографа я все время чувствую экономическую достаточность и ни о чем не думаю. Я мог потом два года, а порой и три писать очередную симфонию.
Ирина: Но все-таки вы серьезный композитор, а киномузыка это «легкий жанр музыки»? Хотя Глен Миллер – гений, Легран…
Гия: Легран – гений. Бернстайн тоже гений, Чарли Чаплин гений был и в музыке и во всем, а что Элла Фицджеральд, не гений?
Ирина: То есть гении имеют право на легкий жанр?
Гия: Ну, естественно. Вы знаете, после фильма «Мимино» песня «Чито грито» («Птичка невеличка») стала настолько популярной, что ее играли во всех ресторанах Советского Союза, я эту песню назвал «венерической». Меня не очень это радовало, потому что в Советском Союзе все рецензии, все аннотации начинаются с того, что я автор песни «Чито Грито». Я начал говорить, что не я ее написал, а Данелия, я только привел ее в порядок.
Ирина: А на самом деле, кто ее написал?
Гия: Я!
Ирина: Гия, чем больше мы говорим, тем больше у меня ощущение прекрасной полноты вашей жизни. У каждого человека бывают разные периоды жизни, но все-таки вы счастливый человек. Избранник судьбы.
Гия: Если учитывать моих исполнителей: дирижеров и инструменталистов – то я баловень судьбы. Кроме Джансуга Кахидзе, первым выдающимся солистом оказался Юрий Башмет. Я для него написал два крупных сочинения. Это литургия «Оплаканный ветром» и «Стикс». Название «Стикс» мне посоветовал Гидон Кремер, по телефону, я ему очень благодарен.
После Башмета был Гидон Кремер. Он тоже сыграл в моей жизни огромную роль. Я для него написал, по-моему, семь-восемь, может быть, девять произведений. Общение с такой личностью, как Гидон Кремер, это просто счастье, и я могу считать его также моим педагогом. Не буду больше перечислять, все-равно кого-то пропущу, перейду на дирижеров. Кахидзе, Курт Мазур, Деннис Рассел, Дэвис Эшенбах, и, опять-таки, чтобы кого-то не обидеть, не назову больше никого.
Но я хочу повторить, что я баловень судьбы. Слава Ростропович! У меня много воспоминаний о нем, но одно, из-за чего я ему по сей день благодарен. Когда мне делали очередную операцию в городе Альст, он в шесть часов утра вызвал такси, поехал на вокзал, приехал в Брюссель, сел на такси и приехал в больницу, но в это время меня уже унесли на операцию. И он сидел несколько часов в реанимации потом и ждал. Ну, можно это забыть? Наверное, нет.
Он оказывал мне пару раз материальную поддержку. Вот какой был Слава.
Я для него написал два сочинения, одно очень коротенькое, веселенькое «С улыбкой к Славе», а второе – «Сими» – это уже 30-минутное сочинение для виолончели и большого оркестра. Сими по-грузински это струна.
Вы знаете, когда ушел из жизни Кахидзе, я дал себе слово написать сочинение его памяти. И вот написал «Дикси» для хора и большого симфонического оркестра. Оно неоднократно исполнялось и в Соединенных Штатах, и в Европе. А вот, что значит «Дикси», я не помню.
Ирина: «Дикси» – по-латыни «Я сказал». А вот как пришло название «Светлая печаль»?
Гия: Слова Пушкина. «Печаль моя светла».
Ирина: Гия, я знаю, что вы практически не общаетесь на иностранных языках, вы говорите по-грузински, вы говорите по-русски.
Гия: Когда у меня такая супруга, которая в совершенстве владеет английским и частично немецким, мне переводчики не нужны. Когда мы начали жить в Антверпене, звонили какие-то люди в ее отсутствие. Мистер Канчели? Ес. Хелло, мистер Канчели, хау ар ю? Я прерывал и говорил: «Экскюз ми, май энглиш вери бед…»
У меня это было написано на стенке. Вот я сейчас наизусть говорю, а тогда это читал и вешал трубку. Тут же снова раздавался звонок этого человека, и он говорил: «Мистер Канчели, ёр инглиш из вандефул».
Ирина: Гиа, какие планы у вас? Что вы сейчас пишете?
Гия: Все. Я больше не буду писать ничего.
Мне идет 84-й год! Недавно произошел такой случай: я написал очень красивую мелодию, песню и позвал даму, которая на написанную музыку придумывала текст, она пришла, я ей сыграл первые четыре такта, она говорит: «Гия, дорогой, вы уже это написали». Я был удивлен. Следующие четыре такта: «Гия, дорогой, вы это уже написали, я даже написала к этой мелодии слова», и я понял, что второй раз сочинил то, что уже сочинено, вот тогда я решил, что больше музыку писать не буду. Последнее произведение для мужского хора, для трубы с сурдиной было исполнено недавно, и оно по своему настроению очень подходит к окончанию творчества.
А недавно мне пришлось дать интервью журналу, и там я говорю о прожитой жизни, которая меня сделала человеком счастливым, а потом говорю о тех явлениях, до которых я, к сожалению, не доживу. Это филармоническая жизнь в Тбилиси. На фоне потрясающего подъема литературы, замечательных переводов выдающихся писателей, на музыкальном поприще все замерло. Некому устраивать передачи, говорить об академической музыке. Я уже не доживу, когда поменяют гимн Грузии, который у нас уже существует, в начале XX столетия эту потрясающее простенькую мелодию написал композитор Карашвили. От этой мелодии не отказался бы ни Шуберт, ни Гайдн, эту мелодию могут спеть трехлетние дети, насколько она простая. Ну вот до этого я не доживу… Не доживу до того времени, когда противостоящие мнения в грузинском парламенте будут вести интеллигентные люди, уважающие противоположные мнения, и не будет той атмосферы злобы, неприятия, которые существуют в сегодняшнем парламенте. Вот до этого я тоже, наверное, не доживу. Ну вот.
Ирина: Вы так легко говорите: «я не доживу».
Гия: Если человек семь раз умирал и две недели был в коме, как можно говорить о смерти с трудом, я это произношу с легкостью. Если я выживал столько раз, это заслуга моей супруги. Потому что меня, полумертвого, с шестого этажа спускали на подъемнике в Антверпене, поскольку лифт был очень узкий. Она каждый раз меня отвозила в Миддельхайм, и потом я возвращался и имел наглость писать музыку.
Ирина: Это счастье для нас. Вы же помните слова Ростроповича?
Гия: Когда мы хоронили Альфреда Шнитке, мы шли за гробом, и он у меня спрашивает: «Ты что так приуныл?» Я говорю: «Ну, нормально, что я приуныл». «Гиечка, мы все там окажемся и опять будем дружить»! Он был человеком верующим.
Ирина: А вы?
Гия: У меня несколько сложное отношение. Я не верю в физического персонажа, который называется «бог», но я верю в нечто, существующее над этим. Посмотрите, что происходит в мире? Сколько крови проливается из-за того, что у разных конфессий свой бог. Я хотел бы, чтобы как при коммунистах говорили, мир был бы во всем мире.
Ирина: Возможно это?
Гия: Нет. Никогда. Так же, как величайшие произведения музыки, живописи, архитектуры никогда не изменят ничего. Все будет опять так же плохо. Сегодня можно предположить, что в каком-нибудь знаменитом концертном зале, при исполнении гениальной музыки в зале сидит террорист. И он потом после такого общения с музыкой совершит свой террористический акт…
Ирина: