Ирина: Этим можно заниматься всю жизнь!
У тебя было много партнёров из России. Ты работал с Дмитрием Хворостовским.
Хосе: Дима был крепким орешком, он не был маменькиным сынком, он был жёстким парнем, но с добрым сердцем. И в этом суть. Если у тебя нет характера, нет темперамента, тебе нечего делать на сцене. Он был сильным человеком, потому что прожил непростую жизнь. А ещё он умел дружить с людьми, и очень по-русски. Когда ты встречал Диму, это было не просто «привет-привет». Это были медвежьи объятия, так что кости трещали. Ладно, я и сам не маленький, меня не придавишь. Но его объятия – это было как ядерное оружие.
Ирина: И ты в ответ со всей латиноамериканской страстью!
Знаю, что ты увлекаешься фотографией. У тебя очень острый глаз, ты видишь и замечаешь всё вокруг.
Хосе: Я не то чтобы фотограф в профессиональном смысле этого слова. Это моё хобби, которое поднимает над будничной жизнью. Некоторые артисты рисуют, некоторые очень хорошо готовят. Я хороший повар, но ужасный художник. Мой выход – фотография. Это очень хорошее хобби для артиста, обостряет твоё видение мира вокруг. Вот сейчас мы сидим с тобой, я вижу тебя, я вижу, как свет падает на твое лицо, я вижу, как группа работает там, за кадром. Я вижу, как в том зеркале образуется отличная сцена – я, в маленьком мониторе камеры, отражённом в большом зеркале. Моё хобби позволяет мне смотреть иначе и видеть иначе. И это большое подспорье, когда ты, например, готовишь роль для спектакля. Очень хорошо, что у меня есть способность смотреть вокруг и получать вдохновение для создания нового образа: жесты и прочие детали. Когда я начинал работать над моим образом Отелло, первое, что я сделал, я стал изучать поведение людей, которые страдают от головной боли, от мигреней и чего-то подобного. У них всегда есть повторяющийся жест, характерный. Если ты посмотришь мои видеозаписи Отелло, то увидишь, как часто я использую этот жест, не только в моменты драматической развязки, а с самого начала. Что происходит с этим персонажем? Ты строишь его образ: он ещё не думает о чём-то конкретном, но в нём уже что-то зреет.
Недавно вышла книга фотографий, рассказывающая как раз об этом. Ко мне обратился один швейцарский издатель и сказал: «Маэстро, мы хотим опубликовать книгу ваших фотографий». Я не понял – зачем? Кому интересны мои фотографии? Кому они нужны? Просто хорошие, удачные фотографии. А он сказал мне интересную вещь: «Дело не в фотографиях. Дело в том, что есть публика, которая вас обожает или ненавидит, нам это не важно, но они хотят понять, как вы видите этот мир. Видеть то, что вы видите».
Ирина: Увидеть мир твоими глазами. А ты видишь себя на сцене просто как драматический актёр, без вокала?
Хосе: Я мечтаю о том, что до того, как покину сцену – к счастью, как мы выяснили, я могу оставаться в деле до глубокой старости – я выйду на сцену уже весь такой согбенный и беззубый. Моя мечта хоть раз в жизни сыграть на сцене без музыки. Поучаствовать хотя бы в одном фильме или в чём-то подобном. Но в Европе это очень трудно сделать, поскольку мой родной язык – испанский. А на испаноговорящем рынке у меня нет связей. Меня приглашали сыграть в театре на других языках, но я отказывался, потому что я не смогу изобразить нужный акцент и всё сделать, как надо. Театр – это не опера. Иметь не тот акцент в театре, совершенно иное, чем в опере. Но, я думаю, что когда-нибудь я решусь на этот шаг. У меня есть заветная мечта: сыграть два раза Отелло: первая неделя – в пьесе Шекспира, а на второй неделе – в опере Верди. На сегодняшний день я, наверное, единственный, кому под силу сделать обе версии.
Ирина: Конечно, никто ведь не утверждал, что у Отелло был безупречный английский?!
Из-за языка ты исполняешь русскую симфоническую музыку, но не дирижируешь русской оперой.
Хосе: Проблема, конечно, лежит в плоскости языка, а не языка музыки. Я вообще очень люблю русский романтизм, я чувствую с ним тесную связь. Может быть, потому что моя латиноамериканская душа тоже чувствует эту слезу? В русской музыке всегда есть слёзы, и это очень интересно. А ещё интересно наблюдать, как многие русские исполнители пытаются эти слёзы скрыть. Не понимаю, зачем? Эта черта русской музыки совершенно естественна, и это её величайшая черта. Её нужно акцентировать, а не прятать.
Ирина: Даже у Пушкина есть такая строка – «печаль моя светла». Печаль присутствует, но это светлое чувство.
Хосе: Да, оно есть, зачем скрывать?!
Ирина: Хосе, огромное тебе спасибо, это было просто великолепно!
Хосе: Это была прекрасная беседа, я получил огромное удовольствие.
Люка Дебарг
Россия – родина успеха Люка Дебарга, я имею в виду «ошеломительного успеха». Так когда-то случилось с Ваном Клиберном – Россия открыла этих пианистов и выплеснула на мировую арену. Люка Дебарг занял только четвертое место на конкурсе Чайковского 2015 года, но при этом стал абсолютным любимцем публики. Звание лауреата облегчает дальнейшую карьеру, но какое именно место ты занял для твоей карьеры, как жизнь показывает, не так уж и важно. Вспомним Андраша Шиффа, обладателя той же четвертой премии на конкурсе Чайковского, но в 1974 году. Сейчас всем ясно, что это один из величайших пианистов современности.
Мы уже записали интервью, а Люка все не мог остановиться и рассказывал, будто выплескивал накопившееся. Операторы сворачивали технику, и Люка в волнении стал звать меня пить чай или кофе, ему не хотелось заканчивать диалог, он ему был важен. Я четко вспоминаю, что его многое тревожило в современной жизни, и ему хотелось понять, обсудить, а, может быть, и поискать выход для нас всех.
Люка: …сейчас я вошёл в определённый ритм, я могу больше времени уделять репетициям, работе, просто жить нормальной жизнью, наконец. А то все куда-то бегут, все в сплошном стрессе, всё нужно делать очень быстро, жизнь превратилась в сплошную гонку. Люди просто забывают, ради чего живут.
МОТОР
Ирина: Люка Дебарг. Этот пианист произвёл сенсацию на конкурсе Чайковского в 2015 году. Как-то на концерте в Большом зале Московской консерватории ко мне подошли две пожилые дамы, очень мило поблагодарили меня за передачу «Энигма» и обратились с просьбой снять программу с вами: «Мы так хотим знать о Люке Дебарге больше».
Люка, вы поняли, что-нибудь из того, что я сказала по-русски?
Люка: Да, я понял большую часть. В последние четыре года я был много раз в России, и теперь мои русские коллеги уже не говорят при мне так свободно, как раньше, думая, что я ничего не пойму.
Ирина: Вы знаете, что наша программа называется «Энигма»?
Люка: Элгар «Вариации».
Ирина: Да, в первую очередь, «Вариации», кроме того, так называлась знаменитая шифровальная машина начала двадцатого века. Загадка! Но несмотря на ваш ореол необыкновенности, если честно, то для меня вы абсолютно нормальный человек, потому что вы такой, какой есть, и не стараетесь быть другим.
Люка: Мне очень приятно слышать ваши слова, потому что они в точности совпадают с моими собственными ощущениями. Я стараюсь просто быть самим собой. Ничего не меняя. Не пытаясь подражать кому-то или конкурировать с кем-то. Это как на конкурсе: если ты борешься с кем-то, другие люди будут бороться с тобой. Но если ты будешь бороться с собой, чтобы выдать самое лучшее, на что способен, найти в себе самое лучшее, то это даст тебе возможность получить гораздо больше удовлетворения, самому стать чем-то бо́льшим. В общем, для меня нет иного пути, как быть самим собой.
Ирина: Важно остаться самим собой, тогда и люди тебе больше доверяют!
Люка: Возможно. Но, с другой стороны, сцена есть сцена, и у сцены свои законы. Например, когда на сцене я остаюсь самим собой, зрители могут решить, что это игра. Бывает, заболеваешь, что случалось со мной в Санкт-Петербурге, тогда мне кажется важным сделать объявление, что я не здоров, предупредить, но люди могут подумать – а это он зачем? Он хочет, чтобы мы к нему по-особому относились? Или это игра? Может, он нам врёт, потому что не подготовился? Не всегда можно дождаться эмпатии от аудитории. Но ведь на сцене можно и умереть всерьёз. Бывает так, что у актёра случился на сцене сердечный приступ, а публика думает, что это хорошая актёрская игра. На сцене никогда не знаешь, что реально, а что нет. И я это прекрасно осознаю.
Ирина: Вы чувствуете, что сцена как-то меняет вас?
Люка: Да, конечно, она даёт мне много энергии.
Ирина: Сцена или публика?
Люка: Трудно сказать. Раньше выход на сцену был стресс для меня. Я не осознавал, как сцена заряжает меня, как много энергии она мне даёт, особенно такой энергии, которая легко превращается в музыку. Сейчас я это понимаю и получаю массу удовольствия от пребывания на сцене. Когда ты на сцене, чувствуешь атмосферу, царящую в зале, слышишь шумы, как зрители переговариваются между собой, тогда и создаётся общее впечатление. В России на концертах я испытываю особые ощущения.
Ирина: Потому что публика вас здесь очень любит!
Люка: Здесь люди очень любят музыку. Я могу судить о здешней аудитории и как зритель, я бывал на концертах в России. Внимание, с которым слушают – оно огромно! Здесь зрители посвящают себя целиком – они участвуют в концерте. Это преданные слушатели. Я могу сказать вам, что в Германии, например, аудитория тоже слушает внимательно, но во Франции ты чувствуешь вес аудитории, они словно создают стену, отделяющую зал от того, что происходит на сцене. Это тяжело. Люди не открываются, их приоритет – они сами. Я пришёл на концерт. Я! А здесь ты чувствуешь, как на время представления люди забывают обо всем.