Тан Дун: Например, моя первая опера «Девять песен» тоже очень интересный проект. В ней используются тексты Цюй Юаня, первого китайского поэта. Это ритуальная опера, в которой боги разговаривают между собой – бог Солнца, бог Луны, богиня Луны, точнее. В те времена у всего было своё божество: бог Земли, бог Медицины, бог Травы, бог звуков музыки – девять богов и богинь, которые разговаривают с кем? Разговаривают с человеком. И это невероятная текстура. История китайской поэзии утверждает, что это единственный дошедший до нас образец ритуальной поэзии, он был написан для ритуальной оперы. Но как выглядела эта опера? Никто не знает. И мне это нравится. Когда я читал эту историческую книгу, мне сразу бросилось в глаза: никто не знает, что представляла собой эта опера, остался только текст. Я решил, что хочу подобрать звук к этому тексту. Вот такой была моя первая опера «Девять песней». Я сочинил её в 1989 году в Нью-Йорке. В оркестре используются звуки керамической посуды, земли, бамбука, камней, воды, то есть все элементы природы. Звуки природы в качестве инструментов.
Ирина: В глубине души вы все ещё шаман? Буддист? Можно вообще связать это всё?
Тан Дун: Нет-нет, на самом деле, я не люблю использовать слово «комбинировать» в отношении того, что я делаю, или того, во что я верю. Для меня моя религия очень глубоко связана с музыкой. Для меня музыка – это и есть религия. Знаете, почему? Потому что музыка раскрывает сознание. И всегда связывает тебя с прошлым.
Ирина: И с будущим?
Тан Дун: И будущим. И позволяет тебе с уважением относиться к разным идеям: от православия до католичества, от даосизма до буддизма, от христианства до ислама. Видите ли, музыка – единственный мост, способный связать всё. Если бы боги не придумали музыку, как бы мы выжили? Мы должны поклоняться музыке. И нужно понимать, что, если, например, ты хочешь пройти обучение в теологическом университете, в рамках старой университетской философии, то ты потратишь на это столько же времени, как и на обучение в консерватории, в университете звука, музыки и образов. Благодаря моей глубокой вере в музыку, я смог, к примеру, изучить на глубоком духовном уровне индийские раги. Я не могу отправиться в города Древней Мексики времён майя, чтобы услышать их музыку, но могу ее себе представить. Я хочу сравнить буддизм и христианство. Мне кажется очень интересным образ Тайной вечери, который часто используется. Сострадание. Мне очень интересно наблюдать, как много общего у всех нас – люди пытаются обменяться мнениями с другим, рассказать, как у них принято смотреть на вещи. Я также верю в то, что музыка будет связана с религией в будущем. Религия инопланетных существ, религия галактической деревни. Мы ведь не знаем, откуда мы пришли, из какой религии мы все происходим, но музыка подсказывает мне, что любая религия проповедует жизнь, семью, детей, прекрасный образ мыслей и любовь.
Ирина: Браво, Тан Дун, браво! Расскажите, пожалуйста, о музыкантах, которые исполняют вашу музыку?
Тан Дун: Да, на самом деле, я обожаю общаться с музыкантами из разных стран. Поначалу я постоянно пребывал во фрустрации, нервничал, что мне не хватит времени всё объяснить, поговорить, поэтому иногда немного боялся. Но после одной истории всё изменилось. Как-то раз я опять нервничал и решил поговорить с женой. Я сказал: вот, они сейчас исполняют мою симфонию, но я же им ничего не объяснил, мы не обменялись идеями. Если всё пойдёт не так, что же нам делать? А жена ответила: вот представь себе, если бы Бетховен был жив, он бы, наверное, нервничал не меньше тебя. Если бы Бетховен был жив, как бы он реагировал на разные интерпретации, на ошибки? Ведь с ним-то уж точно никто ничего не обсуждал. Нужно верить в музыку. Музыка сама всё объяснит. Когда ты закончил сочинение, оно говорит с людьми так же, как произведения Баха. Бах стал звуком, Бах стал нотами, Бах стал партитурой. Бах уже не просто Бах. Поэтому, когда ты закончил произведение, Тан Дун становится партитурой, и твои ноты говорят с людьми. Иди и наслаждайся результатом. Не суетись: то неправильно, это не так. Просто представь себе, что ты – Бетховен.
Ирина: У вас очень мудрая жена.
Тан Дун: С тех пор я всегда доверяю музыкантам, в любых обстоятельствах, конечно, если они пытаются выразить себя в музыке. Иногда это звучит иначе, чем я думал. Но они считают большой честью возможность самовыражения, и в таких случаях я всегда наслаждаюсь результатом. Я хочу видеть и слышать концерты, на которых исполняется моя музыка. Не вступая в разговоры, я просто получаю удовольствие. Вообще никаких разговоров, иногда я даже тайком прокрадываюсь на задний ряд, просто хочу послушать свой концерт. Как-то раз у меня были репетиции во Франкфурте, а недалеко оттуда, два часа на машине, в каком-то маленьком оперном театре, забыл название, ставили мою оперу «Первый император». Вы же знаете, я привык видеть «Первого императора» с Пласидо Доминго, всё в золоте, постановка с размахом.
Ирина: Конечно, в Метрополитен, огромная сцена.
Тан Дун: Да. И тут вдруг – такое. Я так боялся – боже мой, маленький оперный театр, всего 20 человек на сцене, сейчас прямо придётся умереть на месте от позора. А потом я вспомнил историю про Бетховена. Бетховена так много исполняют, а Бетховен этого никогда не слышал, но как это прекрасно, и как всем нравится! Я решил ехать. Я просочился в зал, сел на задний ряд, и тут я увидел другого «Первого императора». Совершенно другого себя! Вот тогда-то я и начал верить в то, что мир – это моё зеркало. Именно об этом говорил Будда. Иисус тоже. Так что, музыка может заставить Иисуса и Будду пожать руки. Может объединить науку с древними мифами. Я думаю, я счастливый человек, потому что я просил, и мне было дано: я верю в музыку, как в религию. Вот красота!
Ирина: Тан Дун, большое вам спасибо! Вы просто великолепны! Надеюсь, что мы услышим ещё вашу галактическую музыку и будем общаться с помощью музыки с другими планетами. Огромное вам спасибо!
Тан Дун: Вам спасибо, Ирина! Это была прекрасная беседа. И вы зажгли во мне искру множества воспоминаний. Это прекрасная возможность! Мне очень повезло, что я с вами познакомился. Я хотел бы продолжить работать с вами и для вас!
Асмик Григорян
Австрийская пресса назначила Асмик главной чародейкой мировой оперной сцены после исполнения ею титульной роли в «Чародейке» Чайковского. И это очень точно. Её образ таинственный и загадочный, идеальное попадание для программы «Энигма». Наш разговор состоялся после триумфа Асмик на Зальцбургском фестивале, но мне она навсегда запомнилась и в образе Полины в постановке Василия Бархатова оперы Прокофьева «Игрок» в Базеле. Невероятно современная и независимая, во многом созвучная самой Асмик!
Ирина: «130 лет эта опера ждала чарующего волшебного голоса Асмик Григорян». Так писала о вас австрийская пресса в 2017 году после постановки оперы Чайковского «Чародейка».
Асмик, давайте начнем разговор с ваших истоков, со сложного русскоязычного европейско-кавказского замеса. Ваша мама Ирена Милькявичюте, прекрасная певица, меццо-сопрано, поет до сих пор. Ваш папа – знаменитый тенор Гегам Григорян, к сожалению, не так давно покинувший нас, но все помнят его удивительный голос. А вы достойно продолжаете дело своих родителей.
Асмик: Очень надеюсь.
Ирина: Мама литовка – литовский язык, папа армянин – армянский язык. А в семье на каком языке говорили?
Асмик: Как таковой семьи я не совсем помню, потому что мои родители развелись, когда мне было полтора года, но я с мамой говорила на литовском, с папой – всегда на армянском. Армянский у меня слабый, потому что папа был единственным человеком, с которым я говорила на армянском. Родители между собой говорили на русском, у меня было много русских друзей, поэтому я выросла на трех языках.
Ирина: Теперь у вас и русский муж, замечательный режиссер Василий Бархатов, и дочка маленькая.
Асмик: Ей три с половиной года.
Ирина: И старший сын есть.
Асмик: Своим сыном я очень горжусь. Ему 17 лет, и потому до сих пор Вильнюс мой дом. Мой сын ходит в школу там, и я всегда возвращаюсь домой.
Ирина: Вы родились в Советском Союзе, а сейчас вы жительница Европейского союза. Как это совместилось?
Асмик: Везде и во всем есть хорошие качества и не совсем хорошие, а также то, как мы умеем видеть и использовать всё, что приходит в нашу жизнь. Я стараюсь во всем видеть хорошее и брать по максимуму, что могу. Думаю, что из Советского Союза я взяла все, что было там самое хорошее, а нехорошее – стараюсь забыть. И также в Европейском союзе.
Ирина: Мне бы хотелось поговорить о вашем триумфальном восхождении, оно еще продолжается, и кажется, что у вашего таланта нет границ. Это доказывает ваш репертуар. Думаю, что тайна вашего волшебного голоса в том, что, как отмечают одни критики, в нем есть металл и холодность, а другие находят в нём совершенно особую теплоту. Слушая вашу Татьяну, я думала – о каком холоде они там говорят? Просто душа разрывается…
Асмик: Я этот вопрос задавала себе сейчас после «Манон Леско». Во Франкфурте уже прошло семь спектаклей. Был очень большой успех, и критика на один и тот же спектакль была разная: «абсолютно бархатный теплый голос», и «бриллиант холодный летящий».
Оперное пение есть именно игра голосом. Я по максимуму стараюсь использовать все возможные краски, но считаю, что все-таки мой голос достаточно теплый, а те холодные ноты это и есть краски. Но это тоже мой голос. И мне самой очень интересно, какие разные мнения высказываются.
Ирина: Это зависит от того, насколько эмоциональную партию вы исполняете или от языка, на котором вы поете?