– Помню, – холодно сказал Пармезан.
– Теперь я думаю, что все случилось неспроста. Привидение попыталось со мной заговорить. Но никак не могло придумать, как ему это сделать. И самое главное: как привлечь мое внимание, – увлекшись, Маша попыталась было принять сидячее положение, но благоразумно отказалась от этой мысли. – О-о-о-ох… Наверное, я была не первая, с кем оно проделывало свои фокусы. Но я оказалась единственная, кто был готов на все, что угодно, лишь бы раскрыть тайну. И, подозреваю, у него были какие-то свои предубеждения против больших человеческих компаний. Уж не знаю, как ему удалось внушить мне странную идею заявиться на звездолет ночью, одной…
– …да еще обожравшись нейрокомпенсатора, – ввернул Леденец.
– …но вряд ли сама я на такое отважилась.
– Напомнить тебе все безумные глупости, которые ты совершала по собственной воле? – сердито спросил Пармезан.
– Не надо меня переоценивать, – с досадой сказала Маша. – Мне и так нехорошо. В конце концов, кто мне говорил, что нужно, чтобы привидения поверили в тебя?
– Я говорил, – подтвердил Пармезан. – С каких это пор ты стала прислушиваться к моему мнению?
– С первой минуты знакомства, – миролюбиво сказала Маша. – Я вообще всех слушаю. Ты видел, какие у меня большие уши? Как у волка в бабушкиной постели. Если я не всегда следую чужому мнению, это не значит, что я пропускаю его мимо ушей.
– Привидению повезло, – с живостью заметил Леденец. – Машка к нему прислушалась!
– Ты можешь меня не смешить? – страдальчески скривившись, спросила Маша. – У меня и без тебя сил нет ни на что. И, кстати, воспитывать меня тоже не стоит, напрасная трата времени в моем состоянии, – добавила она, поведя ресницами в сторону Пармезана.
– Хорошо, – согласился тот немного раздраженно. – Но эксперименты с расширением сознания тебе еще выйдут боком.
– Я знаю, – сказала Маша болезненным голосом. – Все же, привидение сделало странный выбор. Ведь я по-прежнему в него не верю.
– Постой-ка, – сказал Пармезан озадаченно. – Разве ты не ездила с нами в Дублин на рандеву с Мэри Мастерс и безголовым епископом Дермотом О’Хэрли?
Маша попыталась отрицательно помотать головой, но ограничилась едва слышным: «Нет…»
– А как же Леди-в-Белом, Леди-в-Коричневом и Леди-в-Зеленом? – не отступал Пармезан.
На сей раз Маша не ответила, а лишь изобразила на лице всевозможное непротивление злу насилием.
– Да ты у нас прогульщица, – обрадованно констатировал Гена Пермяков.
Маша с отрешенным видом тоненько затянула:
Под небом голубея,
Течет-струится Бея…
– Мы ее теряем, – убежденно произнес Леденец.
– Но в чем-то Маша права, – сказал Пармезан раздумчиво. – Это не привидение в классическом представлении.
– Конечно, – кивнул Леденец. – Неприкаянных душ не бывает. Бывают автономные информационные пакеты разной степени структурированности.
– У информационных пакетов не бывает человеческой натуры, – запротестовала Маша.
– Квантовая репликация нейронных связей!
– Человеческие чувства? – упорствовала Маша. – Память? Речь?..
– Реплицированные квантовые взаимодействия!
– …юмор, наконец?
– Специфические квантовые матрицы!
– Ты несешь какую-то наукообразную белиберду, – укоризненно сказала Маша. – Специально чтобы меня запутать. А я просто хочу понять. Для себя…
– «Серая материя» для серьезного исследователя точно такая же белиберда, – фыркнул Леденец. – А ты, между прочим, ее открыла!
– Это не я, – возразила Маша. – Это они, экипаж «Луча».
– Вопрос спорный… – начал было разглагольствовать Леденец, но встретился с тоскливым Машиным взглядом и артистично закашлялся.
– Машечка, тебе удалось выяснить, кто из навигаторов вступил с тобой в контакт? – неожиданно спросил Пармезан, желая прервать затянувшуюся и явно бесплодную пикировку коллег. – Может быть, Кивилев?
– Не-а, – ответила Маша. – Я даже не уверена, что это был навигатор. Может быть, кто-то из научных офицеров. Хотя… директиву «двадцать восемь-альфа дзета тау» вряд ли мог знать кто-нибудь, кроме навигаторов.
– А ты ее знать не могла, – сказал Леденец. – Что лишний раз свидетельствует о твоей правдивости.
– И, судя по тому, как его забавляло мое к нему обращение в мужском роде, это могла быть женщина.
– Подозреваю, обращение в женском роде развеселило бы его не меньше, – проворчал Пармезан. – Ты должна помнить, что среди навигаторов не было женщин.
– Ну не в среднем же роде было адресоваться, – пожал плечами Леденец. – Тогда бы он точно угорел от смеха.
– А может быть, он был рад тому, – предположила Маша, – что его хотя бы кто-то услышал. Но что мы напишем в заключении? Что «Луч III» вернули домой привидения?
– Ничего мы не будем писать, – сказал Пармезан. – От имени Тезауруса изложим свою позицию руководству спецкомиссии, персонально доктору Канделяну. А уж в каких формулировках они приобщат ее к своим отчетам, не наша забота…
– Стаська просила передать, – внезапно встрепенулся Леденец. – Насчет твоего значка. Это эмотикон, обозначающий улыбку. Примитивное изображение, составленное из знаков пунктуации. Еще их называли «смайликами». Эмотиконы вышли из употребления очень давно, но экипаж «Луча» должен был о них помнить. Этой улыбкой привидение хотело обратить на себя твое внимание.
– Квантовые матрицы, – сказал Пармезан с большим сарказмом.
– Но почему тогда мне так грустно? – спросила Маша и шмыгнула носом.
– Потому что ты любишь поплакать над печальным и возвышенным, – объяснил Леденец.
– Ты не знаешь, каково это, – расстроенно сказала Маша, – говорить с человеком, которого уже нет в живых. Там, на звездолете, было еще сносно. А сейчас я вспоминаю, и у меня разрывается сердце.
– Они были герои, – сказал Пармезан очень серьезно. – Это сейчас все лезут в Галактику, как в собственный чулан. Ни тебе уважения, ни трепета. Сел и полетел! А в прежнее время для дальней экспедиции отбирали людей с особыми качествами. Самых умных, самых смелых, самых жестких. Героем и при жизни-то быть непросто. А попробуй стать героем после смерти!
– Я бы не смогла, – призналась Маша.
– Тебе это и не нужно, – сказал Пармезан почти ласково, – пока у тебя есть мы.
– Зато из тебя получилась бы недурная Дама-в-Розовом! – фыркнул Леденец.
– Ты циник, – констатировала Маша с огорчением. – Меня окружают сплошные садисты и циники.
– Цинизм, – авторитетно заявил Леденец, – это способность смеяться над тем, над чем другие проливают слезы.
– Это не цинизм, – проворчал Пармезан, – а неадекватные реакции.
– Глупости, – сердито сказала Маша. – Я так не хочу.
– А как ты хочешь? – спросил Леденец с интересом.
– Я всегда буду плакать над печальным, – обещала Маша. – И смеяться над веселым.
– С годами все мы будем меньше плакать, – с неожиданной философичностью промолвил Пармезан. – И меньше смеяться. И никакой это будет не цинизм, а житейская мудрость.
– Так я тоже не хочу, – расстроилась Маша. – Неужели это неизбежно?
– Конечно, – подтвердил Пармезан. – Рано или поздно мы повзрослеем. Даже Леденец, как ни странно это звучит. Увы… Но оставим лирику. Приготовься, Машечка, к последнему испытанию.
– Хорошо, – вздохнула та, промокая глаза краешком покрывала. – А потом вы меня отпустите?
– Отпустим, – заверил Пармезан. – Дадим тебе вкусного снотворного. Ты проспишь сутки, как сурок, и проснешься совершенно здоровая. По крайней мере, так мне обещал доктор. Приступай, Артем.
Леденец распахнул стоявший все это время у него под ногами черный саквояж. Оттуда был извлечен на свет некий прибор. напоминавший шапочку, сплетенную из белых и розовых бусин. Пармезан, шепча успокоительные мантры, бережно приподнял Машину голову с подушки, а Леденец с громадной осторожностью закрепил на ней шапочку.
– Мы снимем копию твоей зрительной памяти, – сказал он с энтузиазмом. – Полюбуемся на твое привидение.
– Подождите, – вдруг сказала Маша. – Тёма, можешь оказать мне услугу?
– Даже две, – хмыкнул тот. – А то и три!
– Кто-то в мое отсутствие приносит в это помещение цветы, – пояснила Маша. – У меня есть подозрения, но я хотела бы их проверить.
– Я могу скопировать информацию с системы видеонаблюдения в коридоре, – предложил Леденец. – Но это займет какое-то время.
– Можно поступить проще, – сказал Пармезан, понизив голос. – Отключить датчики присутствия. Злоумышленник… вернее, добродей – подумает, что Маша отлучилась по своим делам. Он воспользуется мастер-ключом, и мы застигнем его на месте преступления… вернее, доброго деяния.
– Не слишком ли жестоко? – усомнилась Маша.
– Ничего, – злорадно сказал Леденец. – Вторгаться в чужое жилище, хотя бы с самыми прекрасными намерениями, тоже не здорово.
– И я не заметил среди персонала станции «Фива» чересчур чувствительных натур, – добавил Пармезан. – Сделает вид, что ошибся дверью, извинится и уйдет.
Леденец, которому идея как-то сразу пришлась по душе, уже копался под снятой панелью в ячейках системы внутреннего комфорта.
– Вот и все, – объявил он. – Теперь нас здесь нет. Хотя и на этот эксперимент потребуется время…
Он не успел закончить.
Дверь бесшумно отошла.
– Ой, – растерянно пискнула Маша.
На пороге каюты стоял доктор Корнеев.
Покуда тянулась немая сцена, лицо его меняло цвет с естественного на раздраженно-багровый, затем на обескураженно-белый и наконец пошло беспорядочными пятнами.
– Э-э… м-м-мм… – сипло сказал доктор Корнеев, утратив всякие наклонности к обычным своим агрессивным манерам.
– Наверное, вы ошиблись дверью, – участливо подсказал Пармезан.
– И хотите извиниться и уйти, – с серьезным видом добавил Леденец.
– М-м-м… да, – выдавил наконец Корнеев.
– Цветы отдайте, – ядовито сказал Леденец.
На сей раз Корнеев интенсивно покраснел. Он сделал несколько шагов и неловко сунул букетик полевых колокольчиков в протянутую навстречу слабую Машину руку.