А колокольцы лиловые
Тихо звенели хорал…
…Маша возвращается на борт «Трурля». Там явно что-то изменилось. Освещение притушено, тяжко и не по-хорошему нервно вздыхают воздуховоды. Может быть, так и нужно? Или инструктор Костя Божья-Воля решил подшутить? Она избавляется от скафандра и устраивается в пилотском кресле. Кладет ладони на панель управления. Она все еще автомат, работающий по вложенной в него программе. «Готова к взлету». Молчание. «Не смешно, – говорит Маша с иронией. – Повторяю: готова к взлету. Прошу подтвердить». После неприятной паузы когитр цедит сквозь несуществующие зубы: «Взлет воспрещен». И весь крохотный Машин мир взрывается шрапнелью. Теплый, по-домашнему желтоватый свет становится холодно-синим, пульсирующим. Негромко, чтобы не сеять панику, постанывает сигнал тревоги. Старина «Трурль» из послушного, покладистого летательного аппарата превращается в строптивую скотину. Он не реагирует ни на одну команду. Маша успокаивает дыхание. «Константин Сергеевич, – мстительно произносит она в пустоту, – я вам устрою, когда мы вернемся». И тут же на экране, против всех правил, появляется белое, как известка, лицо инструктора, а в динамиках возникает задавленный, почти рыдающий голос: «Маша, Маша, прости меня, прости, это я виноват, я не знал, прости меня, Маша…» Она спокойна, как Снежная Королева. Она энигмастер, ее специально готовили, у нее повышенная стрессоустойчивость. «Объясните толком, Константин Сергеевич». – «Это кванн, Маша. Аларм-детекторы показывают заражение кванном. Кванн уже внутри блимпа, внутри твоего скафандра, повсюду. Я привел тебя на зараженную планету». – «И что из этого следует?» – деловито спрашивает Маша, не впуская страшные слова в свое сознание. «Ты не можешь вернуться на «Тинтореру». В отношении тебя действует девятый уровень угрозы. Ты останешься на планете, пока…» – «Что – пока?» Инструктор Божья-Воля кривит лицо, как от острой зубной боли. «У тебя есть примерно шесть часов, чтобы устроить свои дела, – говорит он наконец. – Я буду здесь, пока стационар не установит с тобой постоянную связь». Маша недвижно сидит перед панелью управления. Она ничего не видит. Внутри нее вызревает противный горячий комок. Когда он доберется до мозга, она сойдет с ума. А если до сердца – то умрет. Свет больше не мигает, тревожные стоны затихают. «Я что, здесь умру?» – спрашивает Маша. «Это кванн», – снова говорит инструктор Костя. Сейчас он выглядит действительно старым.
…Энигмастеров учат самообладанию. Поэтому Маша не подпускает внутренний жар ни к мозгу, ни к сердцу. Она топит его в холодном аквариуме безразличия. Шесть часов? Всего-то? Поглядим, что из этого выйдет. И как это вообще выглядит – смерть от кванна. Можно диктовать впечатления, как поступали великие ученые прошлого.
…Самообладания хватает на час с небольшим. Потом начинается реакция. Маша пытается привести «Трурль» к повиновению, но все, чего ей удается добиться, так это вызвать у него очередной приступ тревоги, с миганием и стонами. Маша обзывает его гадом и предателем. «Трурль» не откликается. Наверное, ему стыдно. Девятый уровень угрозы. Техника не подчинится носителю инфекции. Маша успевает выключить связь с внешним миром прежде, чем истерика принимает неприличные формы. С нею творятся вещи, о которых она никогда, никому и ни за что не расскажет. Но проходит и это. Маша сидит в кресле, шмыгая носом, размазывая по лицу кровь из прокушенной губы, и бормочет: «Ну все, ну все… я энигмастер, я звучу гордо… я умная, красивая, хорошая, я ни за что не умру… Ну, кто тут у нас умирает?.. У меня даже температуры нет… Я не хочу умирать, и я не умру…» Она вспоминает про отключенную связь. Ей не хочется слышать чужие голоса. Но Пармезан, когда нужно, умеет быть целесообразным. Он не ноет, не утешает. Лицо у него словно новогодняя маска печального клоуна. И голос лишен оттенков, как у когитра. «Мне нужна субъективная оценка самочувствия. Ты в состоянии ее предоставить?» – «Что от меня требуется?» – «Температура?» – «Нормальная». – «Внутренние ощущения?» – «Адекватные». – «Боли, дискомфорт?» – «Отсутствуют». После недолгой паузы Пармезан говорит виноватым голосом: «У тебя хорошая телеметрия». – «Сколько мне осталось?» – спрашивает Маша буднично. «Все индивидуально… Но ты должна знать: мы рядом и будем с тобой столько, сколько понадобится».
…Она спокойна. Неподобающе спокойна для своего положения. Она уже заготовила прощальные слова, которые будут адресованы маме и папе, а также брату, бабушкам, дедушкам. И даже кошкам. Но еще не время. Она произнесет их, когда появятся первые признаки надвигающейся смерти от кванна. Она знает, как это бывает, но на всякий случай просит Пармезана о напоминании. Что никакого удовольствия тому не доставляет. Жар, ломота в суставах, невыносимые головные боли, кровотечения… все просто ужасно. «Откуда у тебя на лице кровь?!» – вдруг спрашивает Пармезан перехваченным голосом. «Это не то. Это я губу прокусила».
…Семь часов. Столько не протянул еще ни один зараженный кванном человек. «У тебя очень приличная телеметрия», – повторяет Пармезан. «Может быть, детекторы ошиблись?» – осторожно предполагает Маша. «Ну с какой стати они вдруг ошиблись!» – ворчит Пармезан без большой уверенности. «Послушайте, люди, – заявляет Маша. – Я как-то не слишком расположена умирать. Я есть хочу. Если уж на то пошло, и пить тоже. Мы можем что-то предпринять в этом направлении? Или вы решили уморить меня голодом, списав все на кванн?» До нее долетает реплика Пармезана, брошенная кому-то в сторону: «Она шутит. Идет восьмой час, а она юморит. Займитесь делом, наконец: Машка там голодная торчит…»
…Двенадцать часов. Маша дремлет, свернувшись в кресле клубочком. Деликатное покашливание возвращает ее к реальности. С экрана взирает на нее с отвратительно добрым выражением лица какой-то Айболит-переросток. «Сударыня, здесь доктор Браун Клэнси, Институт Пастера, проект «Экзодемия». Я хотел бы обсудить с вами детали нашего сотрудничества». – «Какого еще сотрудничества…» – неприветливо бормочет Маша, протирая глаза. Голос собеседника уже загодя не внушает доверия. «Мы только что направили на планету Бханмара хризаль – биотехнологическую капсулу». – «Я знаю, что такое хризаль», – ворчит Маша. «Она трансформируется в жилой модуль, куда вы перейдете из космического аппарата. В модуле имеются все удобства, включая душ и пищевой блок. Затем будет доставлено медицинское оборудование…» – «Это надолго?» – спрашивает Маша невпопад. Доктор Клэнси задумчиво мычит. И наконец изрекает, тщательно подбирая слова: «Вот уже четыре часа, как мы не знаем, что определенного вам сказать».
…Со стороны жилой модуль похож на чукотскую ярангу. Только вместо оленьих шкур он покрыт чистенькими белыми плитами из керамита. Снова упаковавшись в скафандр, Маша покидает мини-блимп. Ей нужно проделать по открытой поверхности каких-то пару десятков шагов. Мимо вымпела, недвижного памятника ее тщеславию. Она никак не может избавиться от мерзкого ощущения, будто какие-то мелкие блошки скачут по этим черным камням за нею следом, с разбегу пронизывают броню скафандра и ввинчиваются под кожу. У нее сразу начинает чесаться между лопаток. Внутри модуля светло, просторно, пахнет дождевой свежестью, а от стен слегка бьет статическим электричеством. Маша оставляет скафандр в шлюзовой камере и почти бегом направляется в душ. Она знает: кванн уже здесь. Он пришел за нею следом с поверхности планеты. Не спрашивайте, как: этого никто не знает. Кванн убивает ее – подло, исподтишка. И по какой-то причине растягивает удовольствие. Но у Маши свои планы на вечер. Выскочив из душа, едва осушившись в потоках аэромассажера, она находит пищеблок. Кофе с круассанами и сыром! Большая чашка кофе и шесть – для начала! – маленьких круассанов с сыром. Вот что спасет умирающую девушку на унылой планете Бханмара! С нею пытаются наладить общение Пармезан, доктор Клэнси и еще какие-то незнакомые личности. Маша отвечает с набитым ртом. Прошло почти восемнадцать часов, а она и не думает умирать. Вот вам всем!..
…На восходе местного дня с серых небес плавно спускается грузовой контейнер. Маша, сытая, довольная, абсолютно здоровая, отправляется на разгрузку. В скафандре с экзоскелетом такая процедура, в земных условиях казавшаяся бы невыполнимой, выглядит всего лишь скучной. Маша открывает створки контейнера и, примерившись, хватает первый ящик, белый с красным крестом. Ну конечно же, какая-то медицинская фигня… «Не стоит хлопот, мэм», – слышит она ровный мужской голос теплого баритонального тембра. Что это значит? Кто-то решил рискнуть жизнью?.. Один из ящиков начинает шевелиться и оказывается роботом. Человекоподобным, белым и на вид не очень новым. «Ага, – роняет Маша. – Здравствуй, робот, никельный хобот»[17]. В ответ она слышит нечто совершенно удивительное:
Отшельница, ты вся – терпенье,
Раздумье, самоотреченье!
Надень наряд, чей черен цвет,
И пускай тебе вослед
Струится он волною темной,
Окутай столой плечи скромно
И низойди ко мне, но так,
Чтоб был величествен твой шаг…[18]
«Гм… Пожалуй, только романтически озабоченного робота мне недоставало для полноты картины», – бормочет Маша под нос. Робот не в обиде. «Можете называть меня Мистер Паркер, – вежливо предлагает он. – Старинная поэзия – мое хобби. А в остальном я пусть не самый новый, но вполне добротный механизм универсального назначения. Коль скоро вы уже взялись за этот ящик, мэм, то можете транспортировать его и дальше. Он не тяжелый. Все прочее не стоит ваших хлопот: я позабочусь, чтобы оборудование было доставлено, установлено и приведено в действие. Надеюсь, мне простится маленькая вольность, но вы прекрасно выглядите». Фыркнув, Маша возвращается в модуль с грузом, который и впрямь необременителен. Затем она устраивается на диванчике в углу, по своему обычаю – с ногами, и наблюдает, как робот споро распаковывает и собирает походную медицинскую лабораторию. Центральным элементом выступает неприятного вида кресло, которое Маша немедленно обозначила в своих мыслях как «пыточное». «Мистер Паркер, – говорит она жизнерадостно. – Вас предупредили, что мы умрем вместе?» – «Да, мэм, – невозмутимо отвечает тот, продолжая сборку. – По правде говоря, я не испытываю по этому поводу никаких эмоций. В отношении себя, разумеется. Я уже довольно старый механизм. Но то обстоятельство, что вместе со мной погибнете вы, я считаю исключительно несправедливым».