– Между тем, хороший вкус – половина любой презентации, – жеманно откликнулся стенной шкаф. – Возьмем те же сочетания цветов. Никому в голову не придет носить красное с зеленым, не так ли? В то же время, существуют оттенки розового…
– Кто сказал про голову? – встрепенулась мысль, с прошлого вечера дремавшая в кресле. – Где голова? Я в нее вот уже битые сутки прийти не могу…
– Замолчите все! – не выдержала Маша. – От вашего галдежа с ума сойти можно!
Как по мановению волшебной палочки, голоса угасли, хотя и продолжали по инерции препираться шепотом. «Да уж, если бы кое-кто с меня сошел хотя бы ненадолго, – уныло брюзжал ум, – то я был бы век за то благодарен. Скоро никаких сил не останется терпеть на себе такую тушу…»
– Я не туша, – сказала Маша обиженно. – Я худею. Вот уже второй день.
– Кстати, а куда подевался первый? – меланхолично вопросил в пространство второй день со своей полки на стеллаже.
– Я тут, – с живостью объявил первый день из тумбочки с ненужными вещами, словами и понятиями. Он определенно был счастлив, кто хоть кто-то о нем вспомнил. – Есть вопросы?
– Нет, просто желал бы оценить личные перспективы…
– Это невозможно, – воскликнула Маша, возведя очи к потолку, на котором вольготно угнездился Морфей. – Наступит наконец тишина или нет?
– Мяу, – не сдержал дурных привычек будильник, которому показалось, что про него все забыли. И, как выяснилось, сделал это на свою голову. Буквально.
Тишина с некоторым даже злорадством наступила будильнику на пушистую круглую башку. Это было не больно и не опасно: ступни у тишины были большие и круглые, как у слона, но сделаны из стеганой ватной перины. Главное было обеспечить звукоизоляцию. Все еще более старательно изобразили послушание. Кто-то свернулся клубочком так, что даже нос наружу не торчал. Кто-то зажал рот ладошками. С тишиной связываться было себе дороже: хорошо, если просто наступит. А ведь может и придавить! Недаром говорится: гнетущая тишина…
Наслаждаясь минутами покоя, Маша приводила себя в порядок возле зеркала. Ей очень не хватало зубной щетки и туалетного мыла. Но одно из предыдущих, как водится – непопулярных, решений Императора было продиктовано забастовкой диких вепрей, отказавшихся поставлять щетину в промышленных масштабах для нужд гигиены. Аргументация использовалась простая и очевидная: дергать больно. Даже дикому животному не нравится, когда его заживо ощипывают. И все было бы ничего, но за вепрей вступилось Общество охраны животных. Его функции выглядели туманно: не то общество охраняло животных, не то животные объединились в охранное общество и предлагали свои услуги всем желающим. Во всяком случае, консьержем в доме, где жила Маша, трудился немолодой гималайский медведь Квайджиюань. Судя по нашейному медальону, он состоял в Обществе едва ли не от рождения, а обязанности его сводились к тому, чтобы спать непробудным сном поперек входа в подъезд. Некоторые несведущие гости принимали консьержа за причудливый коврик, вытирали ноги и нисколько не удивлялись тому обстоятельству, что коврик мерно вздымается и храпит. Так или иначе, Общество обладало немалым влиянием, интересы животных защищало весьма последовательно и непримиримо, не страшась прекословить даже Императору Вселенной. Что же касалось мыла, то его было в избытке, всех сортов и разновидностей, по самой простой причине: оно категорически отказывалось мылиться. Согласно разъяснениям самого мыла, процесс намыливания и смывания приводил к необратимой утрате эго-идентичности. Против иных способов своего употребления мыло не возражало.
Маша плескала в лицо водой из рукомойника, устроенного под особым отверстием в потолке. Через отверстие точнехонько в рукомойник поступала вода из Небесной канцелярии. Каждое утро, по строго заведенному расписанию, над городом, мыча и брыкаясь, бродили стаи туч, а мелкие канцелярские клерки в чинах не выше коллежского регистратора доили их прямо на бегу. И это выглядело не в пример лучше, чем было летом, когда воду выдавали по талонам сухим пайком, как хочешь, так с ней и обходись. Этим утром вода лилась теплая, с легким лимонным привкусом: такое случалось, когда тучи приходили с востока, откуда-нибудь из Китая. Иное дело с запада – нефтяной привкус и жирные примеси никому не доставляли радости.
«Очень удачно, что вечеринка не оставила в доме никаких следов, – безмятежно думала Маша. – Явилась в сменной обуви, нигде не натоптала… Соседи снизу не жаловались. Впрочем, как и сверху, и сбоку. Пробовали, правда, наябедничать исподволь по гипотенузе, но довольно скоро отступились. Согласна, не самая лучшая идея приглашать в гости носорогов, но, по крайней мере, те не лезли ни в буфет, ни в бутылку. Хуже того могла быть только идея со слонами. Никто же не говорит, что, мол, ваши гости топочут, как носороги, все почему-то по большей части сравнивают неуклюжих танцоров со слонами. Или с медведями. Но вот уж кого-кого вчера не было, так это медведей. Если не считать Квайджиюаня, который как дрых подле входа, так до сей поры и дрыхнет. В бутылку, между прочим, набилось полным-полно всяческого вздорного народу, но ее вовремя удалось закупорить. Кое-кто нес чушь, и в конце концов ее набралось столько, что пришлось поделиться с соседями. Остальные гости вели себя прилично, никто не безобразничал, не бил посуду. Посуда уже грозилась, что однажды соберется с духом и даст сдачи. Дух, правда, отрицал, что с ним велись подобные переговоры, но кто же поверит сущности, лишенной материальной оболочки? И я опять забыла выяснить, какой он именно дух – русский, изгнанья или противоречия? Уж точно не святой… Было весело».
Пока Маша умывалась, зеркало по дружбе экономило ей время: отражение старательно расчесывало спутанные со сна волосы и заплетало в мелкие косички. Из волос выпорхнули ночные бабочки скучных серых расцветок и даже одна небольшая птичка, которая, похоже, и сама не понимала, как там оказалась.
– Это правда? – строго спросила Маша.
– Что – правда? – отражение прикинулось непонятливым.
– Что птичка ночевала в моих волосах?
– Конечно, нет! – захихикало отражение. – Я пытаюсь тебя развеселить. Ну как, ты готова?
– Готова, – ответила Маша.
– Меняемся местами?
– Угумс… Подожди!
– Ну что еще? – нахмурилось отражение.
– Ты там, у себя, умывалась?
Отражение всплеснуло руками:
– Подружка, ты невыносима! Ты там, у себя, совсем одичала! Разумеется, я умывалась. Дважды! Причем, заметь, с мылом! С бархатным, вкусно пахнущим лесными ягодами, янтарного цвета с перламутровым отливом! А волосы, – отражение нарочитым жестом откинуло тугую прядку со лба, – волосы я сегодня вымыла шампунем «Поцелуй сиамской кошки»…
– Хорошо, хорошо, – Маша примирительно выставила перед собой ладонь. – То, что ты несносная хвастушка, я уже запомнила. Какая у вас погода? Мне брать зонтик?
– Я занят, – немедленно отозвался из-за шкафа зонтик. – Играю с обувным рожком и чесалкой для спины в покер. Ты и представить не можешь, каково садиться за карты с такими партнерами! У каждого покерфейс, один хлеще другого…
– Но у меня нет игральных карт, – запротестовала Маша.
– Уже есть. И лучше тебе не знать, из чего они сделаны!
– Не волнуйся, подружка, – веселилось отражение. – У меня найдется все, что душе угодно. Ты забыла? И зонтик, и обувной рожок, и чесалка для игры в покер. Все, кроме дождя. Ну так что, меняемся?
– Угумс.
Перед тем, как нырнуть в Зазеркалье, Маша мимолетно вспомнила, что не одета и босиком. Но по ту сторону зеркала это было абсолютно неважно.
Дзынь!.. и вот она в другом мире.
Или в своем собственном?!
Это был вопрос вопросов. И она не уставала им задаваться всякий раз, когда менялась местами, ощущениями и смыслами с собственным отражением.
Из зеркала за ее спиной доносились приветственные крики: «Алоха, намастэ, шалом, давно не виделись! Чмоки-чмоки! Мя-а-а-аууу! Что новенького, что старенького?..» Смущенно улыбаясь, Маша пересекла свою в этом мире комнату-студию, показавшуюся ей необъятной, по направлению к другому зеркалу, обычному, без фокусов. Все было хорошо, здесь отражение не обмануло. Она была умыта, причесана, облачена в деловой костюм: карминные блестящие шорты с буфами и легкий стеганый камзол-жиппон под горло, черный, как межзвездный эфир. Кое-кому взбрело на ум, что неплохо было бы сегодня обернуться мальчиком-пажом из сказки о Золушке… Ко всему этому безобразию полагался бархатный берет – большой, как пицца, и такой же информационно насыщенный. Одно фазанье перо чего стоило. «Ужасно, – шептала Маша, прикладывая берет к своим косичкам. – И пора со всей ответственностью начинать худеть… Нет, я красивая, я самая красивая… Но какая беспощадная, бескомпромиссная, пошлая театральность!»
Видел бы ее Эварист Гарин! Хотя… учитывая его пристрастия к парадоксам, не исключено было, что ему бы понравилось.
Как же все-таки легко было отвыкнуть от собственного дома! И всякий раз приходилось привыкать заново. В этом деле запахи были лучшие помощники. Машин дом был наполнен собственной атмосферой, в нем пахло сушеными яблоками, старинными книгами, забытой на туалетном столике косметикой, амулетами из дальних миров.
А по ту сторону зеркала… Были там свои запахи? Наверное, были. Уж и не упомнить. Но коль скоро от дома с той стороны зеркала так просто отвыкнуть, значит, и это тоже был ее дом?
Порой мир выглядел слишком сложным для женской головки. Хотя бы даже самой умной. А главное – вымытой с шампунем «Поцелуй сиамской кошки» и аккуратно заплетенной в миллион мелких косичек. Между прочим, по старинке, пальцами. Под плетение косичек всегда очень хорошо думалось.
Интересно, о чем думало отражение, возясь с косичками?
Маша вышла на веранду. Здесь обнаружилось, что отражение не упустило шанса хотя бы в чем-то соврать: моросил дождик. За отражением всегда наблюдались наклонности к незлобивому вранью. Хотя это был и не дождик даже, а так, морось, мельчайшая водяная взвесь в прохладном чистом воздухе. Громады далеких небоскребов таяли в радужном мареве. Браслет на левом запястье по первому же мысленному требо