– Нет, – хмуро сказал Сабуро. – Это кусунгобу, ритуальный кинжал. Когда я сообщил Хисамацу-сэнсэю о вашем исчезновении, он дал мне этот кинжал и отправил на поиски. Приказал доставить вас на МКП до того, как явится Дай-Кайдзю, либо совершить сэппуку, как и подобает человеку чести. Я не справился и теперь должен сохранить лицо хотя бы даже и ценой жизни.
– Час от часу не легче, – вздохнула Маша. – Я полагала, что сэппуку – это пережиток, ушедший во тьму веков вместе с самураями.
– А я и есть потомок древнего самурайского рода, – пожал плечами Сабуро. – И потом, честь не зависит от эпохи. Она либо есть, либо нет, – он тоже вздохнул. – Беда в том, что я бездарен в стихосложении. Перед исполнением ритуала считается хорошим тоном сочинить хайку. Чтобы потом тебя вспоминали со светлой грустью. А мне в голову лезет какая-то чушь, вроде:
Я маленькая цикада
С крохотными крылышками,
А головы так и вовсе нет.
– Нельзя ли как-нибудь без архаичных глупостей? – спросила Маша недовольно. – А то вы, Сабуро-сан, – как та цикада. Совсем потеряли голову. На самом деле все обошлось: остров цел, монстр оказался покладистым и невредным, я тоже жива и здорова. Скоро тучи уйдут совсем и выглянет солнышко. Я не в настроении наблюдать средневековую трагедию в хорошую погоду.
– Честь не может быть глупостью, – сказал Сабуро. – Прошу вас оставить меня, Маша-сан. Скоро вернутся служащие отеля и станут наводить порядок. Я хотел бы завершить дело до их появления. Может быть, в одиночестве меня посетит вдохновение.
«Они со своим профессором из темной подворотни положительно сошли с ума, – подумала Маша. – Может быть, это у них такой национальный юмор на экспорт, специально для впечатлительных гайдзинок. Программа по дезориентации. А может быть, все серьезно, кто знает. Но у меня нет сил заниматься уговорами. Здесь нужны радикальные средства».
– Охохонюшки, – сказала она. – Дайте-ка мне ваш видеал, а то мой браслетик не слишком-то убедителен.
Пока Сабуро, усевшись прямо на песок и уложив кинжал перед собой, медитировал с прикрытыми глазами, а Гигантское Чудовище почти полностью скрылось в пучине, Маша ввела один из многих своих заветных кодов чрезвычайной конфиденциальности и перебросилась с невидимым собеседником парой деловых, но весьма уважительных реплик.
– Сабуро-сан, – позвала она юношу. – Прошу простить мою дерзость в такой важный для вас момент. Но с вами желают безотлагательно поговорить.
– Вы правы, Маша-сан, – откликнулся тот слабым голосом. – Сейчас не лучшее время…
Взгляд его упал на картинку видеала. Глаза юноши расширились, губы беззвучно шепнули: «Тэнси!», сам же он в единый миг развернулся всем телом к экрану и, не поднимаясь с колен, застыл в низком поклоне.
– Фудзивара! – особо не церемонясь, рявкнул Его Императорское Величество. Дабы Маша не оказалась безучастным свидетелем, он говорил на планетарном языке. – Я запрещаю тебе совершать сэппуку! Ты понял?!
Сабуро, совершенно потрясенный, пролепетал длинную фразу, почти целиком состоявшую из «хай!». Однако же ему достало отваги вымолвить:
– Прошу не отказать удовлетворить мое недостойное любопытство… Но как эта гайдзин сумела потревожить бесценный покой моего властелина?!
– Позвольте мне, Ваше Императорское Величество, – не удержалась Маша. – Видите ли, Сабуро-сан, мы познакомились в прошлом году, на конгрессе по глобальной культурной интеграции в Киото…
– …где эта ушлая девица выиграла у меня в рэндзю три партии из пяти! – объявил император. Он вдруг захохотал. – И нещадно при этом мухлевала!
– Но как такое возможно? Ведь это же рэндзю…
– А она сумела. Теперь понятно, Фудзивара, с кем ты имел дело? Конечно, она и тебе натянула нос! – Маша сделалась пунцовой, как тропический цветок, но промолчала. – Поэтому не путай честь с наивностью. Убери кусунгобу с глаз моих долой и займись каким-нибудь стоящим делом…
Прошло не меньше часа, прежде чем макушка Гигантского Чудовища совершенно потерялась в волнах. Маша и Сабуро сидели на одном шезлонге, правда – на разных его краешках, и старательно молчали.
Наконец Сабуро продекламировал:
Небо, как циновка,
Море, как зеркало.
Прощай, Гигантское Чудовище.
– Уже лучше, – сказала Маша. – Но есть еще над чем поработать.
Вместо эпилога, или Все будет хорошо
– Слушай, – сказал Тойво, – чего ты от меня хочешь?
Гриша замолчал.
– Действительно, – проговорил он. – Чего это я от тебя хочу? Не знаю.
– А я знаю. Ты хочешь, чтобы все было хорошо и с каждым днем все лучше.
– Маша, solecito, слезай с чердака! – сказала мама.
– Не хочу.
– А что ты хочешь?
– Спокойно умереть.
– Ты же знаешь, это невозможно.
– Почему?
– Потому что ты молода и абсолютно здорова. А еще потому что мы тебе этого не позволим.
– А если у меня хандра?
– Отложи ее на время и спускайся, завтрак стынет.
– Спасибо за своевременную подсказку. У меня нет аппетита, и я умру с голоду.
– Да что с тобой нынче такое?
Маша ненадолго задумалась.
– Наверное, кризис среднего возраста.
Проходивший мимо по своим домашним делам брат Виктор остановился и обидно захохотал.
– Машка, для кризиса среднего возраста ты еще слишком глупа! – объявил он, а мама посмотрела на него с укоризной.
– Глупа?! – вспыхнула Маша. – Это я-то глупа?!
Она порыскала взглядом вокруг себя в поисках чего-нибудь увесистого, подобрала какой-то старинный ухват из чугуна и полезла было вниз. Но вовремя вспомнила, что она благонравная девица в меланхолии.
– Ну и ладно, – сказала она печально. – Ну и пусть. Это все потому, что никто меня не понимает.
– Извини, – внезапно поправился брат. – Я не хотел тебя обидеть. Само с языка сорвалось. На самом деле я оговорился и хотел сказать: слишком юна.
– Ну то-то же, – сказала мама и прекратила его щипать.
– Ах, это ничего не меняет, – вздохнула Маша и прилегла, поджав ноги, на самый большой половичок, что здесь сыскался.
– Машечка, – услыхала она папин голос. – Сплин – дело хорошее, но завтрак на столе, и тосты с апельсиновым джемом никто не отменял.
– Ладно, – проворчала Маша. – К завтраку я, так и быть, спущусь. Но должна вам всем заметить, что так нечестно. Вы прибегаете к запрещенным приемам.
– В борьбе за благополучие собственного дитяти все средства хороши, – резонно заметил папа.
Завтрак состоялся в доброжелательном молчании. Все, начиная с мамы и заканчивая кошками, поглядывали на Машу с сочувствием. Не каждый день с нею случалась такая беда, как утрата интереса к жизни. Мама собственноручно намазывала ей джем на тосты. Папа подливал в кофе ровно столько молока, сколько полагается, не больше и не меньше. Брат же был настолько добр, что не отпустил за столом ни единой ехидной реплики, ни даже мельчайшей шпильки. Кошка Светка, как самое наглое существо в доме, вспрыгнула было на колени, посидела немного и, не дождавшись ответной ласки, ушла по своим делам.
После завтрака Маша снова забралась на чердак. Никто ей в том не препятствовал. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не распевало тирольские йодли в наушниках на проезжей части высокоскоростного грузового шоссе. На чердаке было темно и пыльно, пахло пересохшим деревом и какими-то травками. Наверное, так могло бы пахнуть остановившееся время. В дальнем углу стояли громоздкие и на вид зловещие сундуки. Кровля хранила следы так и не состоявшейся попытки преобразовать это пропадавшее впустую пространство в мансарду. А в углу стопкой лежали плетеные половики, напоминание о маминых потугах освоить уральские народные промыслы. Маша вспомнила, как в детстве устраивала из них гнездышко и точно так же пряталась ото всех. А брат внушал ей с напускной строгостью: «Машка! Знаешь, ты кто? Ты не Машка, а Мышка! Я бы даже сказал – Крыска!»
Сейчас соорудить что-нибудь подобное уже не получилось бы. И половики утратили былую свежесть, хотя и несли еще следы недавней перетряски, и сама Маша стала слишком большой для того, чтобы считаться мышью.
Тяжко вздохнув (примерно сто двадцатый раз за утро), Маша села на половики. Поджала ноги, обхватила себя руками. Приняла позу, наиболее подходящую для самоутешения. «Я глупая, некрасивая… – завела она про себя тоскливую песенку. – Никому я не нужна… Никто меня не понимает, никто меня не любит…»
К слову, в подобном миноре она оказывалась нечасто. И в часы уныния сама себя не понимала, да и не любила тоже. Но ничего с собой поделать не могла. А если ничего нельзя поделать, то нужно получать удовольствие от того, что есть.
Чего скрывать, Маше вдруг понравилось себя жалеть и что все вокруг ее жалеют тоже. Хотя она всегда подозревала, что к ее приступам меланхолии окружающие не относятся с надлежащей серьезностью. Особенно брат и кошки…
Ну вот, легка на помине.
Самая молодая и ласковая кошка Аленка. Явилась бесшумной дымчатой тенью. Испытующе поставила переднюю лапу на Машино колено. Не встретив сопротивления, вспрыгнула всеми лапами Маше на колени. Полагая, что дело сделано, устроилась с максимальным комфортом и приступила к тотальному умыванию.
Ну как тут печалиться? Маше даже плакать расхотелось, хотя еще пару минут назад она была близка к беспричинным слезам.
Что же такое стряслось? Что послужило поводом? Ведь ничто не происходит из ниоткуда. Машинально почесывая Аленку за ухом, Маша перебирала в памяти события последних дней.
Вроде бы все складывалось неплохо.
Отчет по инциденту на Сешуткенишхе был принят без замечаний. Тоже мне, инцидент! Двадцать лет назад обосновав