ГЛАВА I. СКАЛОЛАЗЫ
Медведь. — На «Амите». — «Столбисты». — Пыхтун. — Избушки под скалами, — «Катушка». — Гордая надпись. — Что видно с вершины сопки. — На перекрестке воздушным дорог. — Самолет Летит в Туву.
…Мне лет шесть или семь, и я первый раз плыву на пароходе. Капитан — наш знакомый. Мне можно заходить к нему в каюту. Там на полу лежит пушистая белая шкура. Это белый медведь. В каюте много других интересных вещей: рога северных оленей, обросшие шерстью, большие блестящие часы, бинокль, картинки, на которых нарисованы корабли, плывущие по волнам.
Река, по которой мы путешествуем, очень большая. Все на пароходе говорят, что теперь наводнение. Я вижу крыши деревенских изб, торчащие прямо из воды. Между ними плавают на лодках. Вот чудеса! Солнце светит тускло, на него не больно смотреть: это потому, что горит тайга. Когда ветер дует с берега, от дыма слезятся глаза, но зато он отгоняет комаров, которые так и вьются над пароходом. Вечером на лесные пожары смотреть очень интересно: как будто в горах бежит много золотистых змеек.
Один раз на пароходе стали кричать: «Медведь! Медведь!» Мы с сестрой, конечно, выскочили из каюты. И верно, недалеко плыло что-то черное. Капитан принес ружье и стал целиться. Сестра зажала уши. Капитан стрелял два раза, но промахнулся. А останавливать пароход не стали. Капитан сказал, что косолапый мишка, видно, удирал от пожара на другой берег. Он сказал еще, что весной медведь линяет, шкура у него все равно никуда не годится и поэтому не стоило даже хорошенько прицеливаться. Наверное, капитану было обидно за свой промах.
С этой поездки и началось мое знакомство с Енисеем.
Мы жили тогда в Красноярске — самом большом городе на этой реке. Но, по правде сказать, это был небольшой город. Шумнее всего бывало на вокзале, когда встречали поезд, на базарной площади и на пристани. Около пристани было особенно людно: постоянно толпились рыбаки, ломовые извозчики привозили какие-то ящики, откуда-то издалека приходили пароходы. Грузчики ухали хором: «Эх, раз! А ну, давай», а когда дела не предвиделось, играли с извозчиками в шашки, причем шашечных досок не было, черные и белые клетки вырезались прямо на деревянном тротуаре, и прохожим приходилось обходить играющих.
Едва наступала весна, мы, школьники, бегали после уроков на реку узнавать, не тронулся ли лед. Да что школьники! Когда городская электростанция начинала тревожно гудеть на каланче ударяли в набат, возвещая о ледоходе, все горожане, даже старики, спешили к реке. Было жутко и весело смотреть, что там делалось. Огромные, толстые льдины громоздились выше двухэтажного дома, с грохотом разламывались, выползали на берег, разворачивали камни набережной. В толпе ахали, а старики говорили, что это еще что — им доводилось видеть и не такие ледоходы.
Ниже города лед иногда застревал в мелкой протоке. Между берегом и островом получалась ледовая плотина, вода начинала быстро прибывать, заливая огороды и домики окраин.
Тогда на гору вблизи военного городка выезжали артиллеристы и начинали палить из пушек. Снаряды помогали реке рвать преграду.
Но вот река уносила последние льдины, и сразу становилось теплее. У моего товарища была лодка, длинная и узкая, как индейская пирога. Белой краской на ее носу было написано «Аэлита». Мы плавали по реке возле города. Интереснее всего было переплывать на остров и, оставляя следы на влажном песке, играть в дикарей и Робинзона.
Иногда мы отваживались и на далекие плавания, и тогда перед нами открывались красивые окрестности города. С лодки хорошо была видна дорога на дачи, высеченная в скалах левого берега. По ней мчались игрушечные велосипедисты. Мы знали, что высокая гора за рекой, напоминающая потухший вулкан, называется Черной сопкой. А вот далеко в реку выдается, точно нависая над водой, скала: это Шалунин бык. Быками на Енисее называют выдвинувшиеся в реку утесы. У быка вода бурлит, кипит, крутит воронками. Туда нельзя подплывать на лодке — мигом перевернет.
В школе учитель географии Вениамин Иванович сказал нам, что Енисей очень велик и что его длина — это я хорошо запомнил — 3807 километров.
Вениамин Иванович рассказывал, что, кроме Красноярска, на Енисее стоят еще два города — Минусинск и Енисейск, что иногда пароходы спускаются вниз по реке, где лишь крохотные рыбацкие поселки разбросаны среди безлюдной тундры. Однажды в конце урока он достал какую-то книжку и начал читать:
— «Не в обиду будь сказано ревнивым почитателям Волги, в своей жизни я не видел реки великолепнее Енисея. Пускай Волга нарядная, скромная, грустная красавица, зато Енисей — могучий, неистовый богатырь, который не знает, куда девать свои силы и молодость. На Енисее… жизнь началась стоном, а кончится удалью, какая нам и во сне не снилась».
Вениамин Иванович сделал короткую паузу и продолжал громко и как-то особенно торжественно:
— «Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!»
Учитель остановился и оглядел нас, заинтересованных и притихших.
— Незабвенный Антон Павлович Чехов, — продолжал Вениамин Иванович, и глаза его блестели, — проездом на Сахалин был в нашем городе и написал эти прекрасные слова. Он чувствовал, что не вечно люди будут страдать и мучиться. Вы знаете, что к нам в Сибирь царь ссылал борцов за счастье народа. Им было трудно, но они продолжали свое великое дело. Благодаря им и настала теперь другая пора — та, о которой мечтали все лучшие люди России, — пора умной, полной и смелой жизни!
Мы были удивлены и обрадованы. Оказывается, тот самый писатель, который сочинил «Каштанку», писал и о нашей реке. Живо представилось, как он стоит на берегу Енисея и сквозь стекла пенсне смотрит на обгоняющие друг друга волны, «а дымчатые горы за рекой. А рядом — запыленный дорожный тарантас и ямщик дремлет в ожидании переправы…
После урока ребята, не сговариваясь, отправились на берег. Но мы не бросали, как обычно, камни в воду — кто дальше кинет. Нам казалось, что сегодня, это делать неловко, нехорошо.
В нашей школе было много опытных „столбистов“. „Столбы“ — это знаменитый заповедник в окрестностях Красноярска, на правом берегу реки, а „столбисты“ — это люди, которые часто ходят в заповедник, знают там каждый уголок и умеют… Но об этом речь дальше.
Лучшими столбистами школы считались братья Абалаковы из VI класса „Б“. Однако они ходили со своей компанией и не очень-то охотно принимали в нее новичков. Поэтому, собравшись во время летних каникул первый раз на Столбы, мы решили итти втроем: Миша, Виктор и я.
Приготовления к походу заняли немало времени. Нужно было найти старые калоши и крепкие бечевки для того, чтобы эти калоши не болтались на ноге. Затем следовало разыскать либо соломенную шляпу с широкими полями, либо какой-нибудь другой головной убор позамысловатее. Требовался также широкий кушак. Что еще? Ну, конечно, нельзя было отправляться без ножа, кружки, спичек, заплечного мешка и провизии.
На Столбы обычно идут в субботу. Мы отправились на пристань пораньше. Катер еще не подошел. Прямо на камнях у воды сидели столбисты. Какая это была пестрая картина!
В те годы среди столбистов считалось щегольством одеться как-нибудь позабавнее. И вот, кто выкопал где-то цилиндр, кто надел прямо на загорелое тело галстук, кто разгуливал в широченных шароварах, которым позавидовал бы сам Тарас Бульба. Всюду звенели мандолины, тренькали гитары, пиликали гармошки. Я стал прислушиваться к разговорам бывалых столбистов.
— Голубыми полезем? — спрашивал один столбист.
— Куда тебе! — насмешливо отвечал ему другой. — Уж лежал бы лучше на „Верхопузе“, а то — Голубыми…
— Ребята, кто здесь из „Старой сакли“? — выкрикивал третий.
„Голубые“, „Верхопуз“, какая-то „Старая сакля“… Я ничего не понимал.
Наконец мы поплыли. Катер прошел под мостом и повернул к берегу — туда, где совсем близко от города, немного наискосок, за Енисеем, виднелись огороды деревни Базаихи.
Тут столбисты сразу разделились. Итти надо было в гору, и опытные, привычные ходоки быстро опередили новичков вроде меня, которым заплечный мешок казался налитым свинцом. Гора была очень крутая. Называлась она Каштан. В висках стучало, пот лил градом, когда мы наконец одолели подъем. Ну и крутизна, особенно последние метры перед перевалом! Недаром это место называют Пыхтуном — тут и в самом деле пыхтишь, как паровоз.
Зато потом тропинка пошла с горки на горку. Впереди то тут, то там мелькали пестрые костюмы столбистов. Становилось прохладнее, а когда тропинка спустилась в сырой осинник, захотелось даже итти быстрее, чтобы согреться.
Так шли мы среди зеленых стен леса и вдруг оказались на гребне какой-то горы, и перед нами открылся такой вид, что просто дух захватило. Далеко внизу, в сизой дымке вечернего воздуха, лежал город, где уже зажигались первые огни. Зеркальный Енисей убегал куда-то вдаль, и след игрушечного парохода оставался на его глади двумя расходившимися полосками. Еще были видны какие-то темносиние горы на горизонте, поезд с ваткой дыма над паровозом, дороги, точно нарисованные на раскрашенном плане местности, поля и многое, многое другое — что именно, сразу и не сообразишь, настолько все выглядело странным, непривычным с высоты птичьего полета.
Мы смотрели, зачарованные всей этой мощью и ширью родных просторов, и боялись говорить, потому что никакими словами нельзя было выразить того, что наполняло наши души. Подошли еще столбисты. И они молчали, испытывая, вероятно, то же, что и мы.
Было уже темно, когда мы вышли на гребень другой горы. В бездонной пропасти мелькали, двигались, вспыхивали огоньки. Оттуда, из бездны, несся заглушенный расстоянием смех, песни, удары бубна. Кто-то прямо над моим ухом крикнул вдруг гортанно и резко:
— Але-о-го-го!
Эхо многократно повторило крик, и прежде чем последний отголосок замер в горах, снизу ответили тем же кличем десятки молодых голосов. Это столбисты приветствовали друг друга.