Столбисты строили себе под скалами избушки из сосновых бревен, с грубыми нарами, где можно было найти приют в ненастье. У входа в избушку горел очаг, над которым булькал котел с похлебкой. Каждая избушка, вернее, каждая компания, ее населявшая, носила какое-нибудь романтическое название, например „Старая сакля“, „Ранчо“, „Беркуты“. Гостеприимство было самое широкое: приходи к любой избушке, и если ты веселый, простой человек, тебя накормят и потом потеснятся, чтобы дать место на широких нарах, застеленных пахучими сосновыми ветками.
Вот и мы трое присоединились к какой-то компании. Когда сварилась похлебка, все вытряхнули свои сумки, повар сгреб запасы в одну кучу, быстро перебрал их и разложил на грубом деревянном столе, вбитом прямо в утоптанную землю у костра. Какой же это был веселый ужин! Повар исполнял танец диких, разливая суп по деревянным чашкам. Каждый старался рассказать какую-нибудь смешную историю или спеть забавную песню.
После ужина никому не хотелось спать, было решено итти в гости в соседнюю избушку. Тут я узнал первое применение старых калош. Оказывается, из них получаются превосходные факелы! При свете этих факелов мы и направились по каким-то тропинкам, стараясь не задевать за покрытые росой огромные папоротники и ветви темных деревьев.
…Я проснулся от толчка в бок. Страшно хотелось спать — мы вернулись в избушку очень поздно, — но Миша был неумолим:
— Вставай! — сердито говорил он. — Вставай, все уже ушли встречать восход солнца!
Я вскочил. Верно, нары были почти пусты, только в углу кто-то похрапывал. Протирая глаза, я шагнул за порог.
Так вот они какие, Столбы!
В бледножелтом рассветном небе высились темные, точно вырезанные из плотной черной бумаги, силуэты скал самой причудливой формы. Они были высоки, огромны, величественны. Сейчас, когда восток только начинал алеть и все казалось плоским, трудно было понять, далеко они или близко. И вдруг на вершине одной из скал появилось что-то крохотное, движущееся. Я не сразу даже сообразил, что это человек!
Из нас троих только Миша бывал на Столбах раньше, и поэтому теперь он уверенно пошел впереди.
Внезапно самая высокая скала окрасилась в красновато-багровый цвет. Это был Второй Столб. Теперь на его вершине ясно различались фигурки людей, размахивавших шляпами и кушаками, песней приветствовавших солнце.
Все вокруг оживало. По тропинкам шли столбисты, направляясь к скалам. Запели птицы. Потянуло дымом раннего костра. Уже не только вершины гор, но и вершины леса, который тут буйно рос повсюду, золотились от солнца. Лишь в траве блестела еще крупная роса, да камни под ногами были холодными и скользкими.
Миша не повел нас ко Второму Столбу — самому трудному для туриста и почти недоступному новичку. Но он не повел нас и к Четвертому Столбу, наиболее легкому, с которого обычно начинают. Он решил испытать нас на Первом Столбе.
Я уже потом узнал, что высота Столбов — несколько сот метров. Но дело тут совсем не в высоте. Столбы — не горы. На них нельзя совершать восхождение. На них надо залезать. Столбы — это скалы. Сотни миллионов лет назад расплавленная магма, находящаяся внутри земного шара, стала прорываться сквозь земную кору. Кора оказалась прочной. Расплавленная масса лишь заполнила собой трещины, да так и застыла, образовав твердую горную породу — сиенит. Между тем неутомимые работники — вода, солнце и ветер — разрушали верхние слои, унося прочь легкие породы, глину и песок. Но с сиенитом даже они ничего не могли сделать. Скалы только обнажились и каменными столбами поднялись над тайгой, над местностью, неузнаваемо измененной временем.
Чтобы сохранить этот удивительный уголок природы, где можно увидеть медведя, козулю, кабаргу, белку, рябчика и многих других четвероногих и пернатых обитателей сибирской горной тайги, здесь и был создан заповедник.
…Когда мы подошли к Первому Столбу, я понял, что забраться на него совершенно невозможно. Передо мной на высоту небоскреба уходила вверх бурая каменная стена с какими-то трещинами, расселинами, нависшими глыбами. Вернее, не стена, а огромный каменный столб или палец, грозно поднятый кверху.
— Ну, начали, — сказал Миша.
Затем он отошел немного в сторону. Оказалось, что там почти от земли наискось поднимается трещина. Ловко перебирая вдоль нее ногами и придерживаясь руками за выступы над головой, Миша вскоре оказался против нас, но значительно выше.
— Ну, долго я буду ждать? — сказал он сердито.
Мы переглянулись и полезли. И, знаете, ничего, не так уж страшно.
Миша лез впереди. Скала вовсе не была такой гладкой, как мне показалось сначала. Миша уверенно нащупывал руками „карманы“ — выступы, за которые можно было зацепиться пальцами, показывал, куда нужно ставить ногу, чтобы продвинуться вперед еще на шаг.
Тут я понял, что столбист просто не может обойтись без калош или резиновых тапочек: резина словно прилипала к скале, не давала ноге скользить.
Все шло более или менее сносно до „катушек“. Мы поднялись уже довольно высоко, когда на пути оказались эти проклятые „катушки“.
Справа — пропасть, такая, что туда лучше не смотреть. Прямо перед нами — гладкий огромный камень, напоминающий купол. Слева — отвесная стена.
Миша подошел к самому краю пропасти и вдруг, резко оттолкнувшись ногой, быстро-быстро побежал наискось по куполу над обрывом. Раньше чем мы успели ахнуть, он уже уперся руками в стенку и, получив опору, продолжал подъем.
Мы с Виктором решили, что это чистое безумие. Если уж непременно надо преодолеть „катушку“, то не лучше ли сделать это ползком, не спеша, стараясь вцепиться в камень, слиться с ним?
И мы поползли: я впереди, Виктор за мной. Но и ползти оказалось совсем не легким делом. Скат каменного купола отполировали ветер и вода. Одно неверное движение — и можно сорваться в пропасть.
Десять метров мы ползли, может быть, полчаса, а может быть — больше. Когда преодолели последний метр и я взглянул на Виктора, лицо его было серым, ноги и руки дрожали. А Миша смеялся.
— Эх! — сказал он. — Вы думаете, окольный путь легче? Так вам и надо, трусишки несчастные.
Остаток пути мы уже старались в точности повторять все движения и приемы Миши, какими бы трудными они ни казались.
И вот она, вершина! Солнце давно уже взошло. Было невыразимо приятно растянуться на нагретых его лучами камнях, подставляя мокрую от пота голову ветерку, пахнущему сосновой хвоей, травами и дымом костра.
Кругом, куда ни глянь, — покрытые тайгой горы. Ни селений, ни пашен, ни лугов — одни горы. Высоко в небесной синеве кружат орлы. Прямо напротив — Второй Столб. Каким-то чудом на страшной высоте там прицепились несколько елей и березок. Над леском — стена, под леском — обрыв, а деревья живут себе на своей площадке в этом царстве камня.
Другие Столбы — Третий, Четвертый, Перья, Дед — ниже Первого. Миша показал нам „Верхопуз“ — большой камень, на котором столбисты отдыхали, лежа на спине — „вверх пузом“. Столбы стоят отдельно друг от друга, иногда на довольно большом расстоянии. Вдали видны еще скалы. Это, сказал нам Миша, „Дикие Столбы“, куда туристы ходят очень редко.
Нам было видно, как столбисты карабкались к вершинам. Я понял теперь смысл загадочных слов, слышанных у катера: „Полезем Голубыми“. „Голубые“ — это ход, направление, по которому лезут. Мы, например, поднимались ходом „Катушка“.
Я видел, для чего нужен столбисту кушак: сильный подает его в трудном месте слабому.
Я узнал, что первые экскурсанты появились на Столбах в середине прошлого века. Потом у скал стали собираться на свои сходки революционеры. Какие-то смельчаки написали на Втором Столбе огромными буквами: „Свобода!“
Тогда в тайгу пожаловала полиция. Двум полицейским с помощью веревок и лестниц удалось добраться до надписи и даже соскоблить часть буквы „С“. Но тут один из них взглянул вниз… и такой ужас обуял этих новоявленных столбистов, что они просидели над пропастью больше суток, не решаясь шевельнуться. Их сняли оттуда полуживыми от страха.
А гордая надпись так и осталась на скале: „Свобода!“
…Все это и многое другое вспоминалось мне, пока поезд бежал через просторы Сибири, к Енисею.
Да, немало лет прошло с тех пор, как мы плавали на „Аэлите“ или первый раз шли на Столбы. Столбист Женя Абалаков из VI класса „Б“ давно стал мастером альпинизма и первым поднялся на высочайшую вершину страны — пик Сталина. Миша работал где-то на Севере инженером-строителем, и мы потеряли друг друга из виду. Виктор стал полковником, служил в пограничных частях на Дальнем Востоке.
Не был я несколько лет и в самом Красноярске и лишь из писем знал, что город вырос, похорошел.
Когда едешь в родные места после долгой разлуки, всегда кажется, что поезд стоит лишние минуты на станциях и слишком медленно ползет на подъемах. Достаточно было закрыть глаза — и я видел перед собой знакомые улицы, тополя на бульваре у реки, быстрые, веселые струи Енисея, лесные заросли на его скалистых берегах, белые облака над дальним мысом.
В вагоне было много пассажиров, первый раз едущих в Сибирь, но нашлись и мои земляки. Мы угадывали станции, вспоминали названия речек, над которыми поезд проносился по гулким мостам. Было очень приятно произносить вслух их диковинные для непривычного уха названия: Чулым, Яя, Томь.
Кто-то попросил карту Сибири. Карта нашлась, но только старая, изданная лет тридцать пять назад. Стали мы ее рассматривать — нет, не годится. На карте побережье Ледовитого океана изображено как унылая ледяная пустыня. А где же заполярные порода и селения — Игарка, Усть-Порт, Норильск, Дудинка, Салехард, Тикси, где красные флажки полярных станций? Мы едва нашли надпись самым мелким шрифтом „Новониколаевск“ — в том месте, где теперь шумит огромный Новосибирск. Конечно, на старой карте не оказалось Комсомольска, Магадана, Сталински, колеи Турксиба и многого, многого другого — того, что создано советским человеком, смело и умно перекроившим жизнь Сибири.