Эти двое совсем не искали в тайге личных выгод. Руда, которую они нашли, драгоценна не для одиночки, а для огромного коллектива, для страны. Двое и не думали о личном богатстве. Их влекла иная, более возвышенная и благородная цель — сделать богаче и сильнее свою Родину.
В нашей стране геологи, краеведы, неутомимые разведчики подземных богатств знают, что их труд не пропадет зря, что их находки нужны народу.
А советский народ отличный хозяин!
Вместе с двумя лесорубами я плыву из Стрелки вниз по реке в легкой лодке. Ангарская вода долго не смешивается с енисейской. У правого берега мы попадаем то в ангарские прозрачные струи, то в мутноватые волны Енисея, который после впадения Ангары стал еще шире, зато гораздо медлительнее.
В одном месте мы увидели на каменистом мысу много палаток. Издали доносился стук моторов.
— Место для какой-то стройки выбирают, — сказал один из лесорубов, кивая головой в сторону палаток.
Сколько на берегах реки таких вот маленьких лесных лагерей!
Покинув палатки на заре, когда холодна роса и тайга еще спит, изыскатели отправляются нехожеными тропами в свой дневной поход. Они возвращаются к своему временному жилью уже затемно, когда глубокие черные тени падают на землю от стрельчатых елей и где-то далеко-далеко кричит ночная птица. В их записных книж-ках — короткие записи, наспех набросанные маршруты и зарисовки. Валясь с ног от усталости, изыскатели наскоро проглатывают ужин и засыпают тотчас, едва уставшее тело коснется походной кровати…
А потом, через год, через два, по их следам пойдут в тайгу автомашины, тракторы, полетят самолеты. Глядишь — и уже задымился новый завод, появился на карте новый поселок, рассекла зеленое лесное море колея новой дороги.
…Вот над гладью реки, над зеленой каемкой берега появились мачты радиостанции, потом купола церквей города Енисейска. Вскоре стали видны набережная, обсаженная развесистыми белоствольными березами, и каменные дома старинной постройки. Рядом с городом стояли здания новой верфи, на которой, как и в Предивной, строили большие деревянные баржи.
Енисейск до революции называли "городом-банкротом". И в самом деле, в его судьбе было много общего с судьбой внезапно разорившегося богача.
Енисейск старше Красноярска на десять лет. Его стены казаки заложили в 1618 году. Раньше многие города имели свой герб. У Енисейска на нем были изображены два соболя, а под ними лук с натянутой тетивой и стрелой.
С соболя началась история этого города, стоявшего, по образному выражению историка, "на страже трех Тунгусок, в средине звероловных племен". В Енисейск на ярмарку приезжали за соболем и другой пушниной купцы из Москвы, Астрахани, Тобольска, Таганрога, Иркутска. До сих пор в городе сохранился каменный гостиный двор с десятками лавок и кладовых. Енисейск славился не только торговлей, но и ремеслами. Его жители слыли искусными кузнецами и снабжали топорами, гвоздями, сошниками чуть не половину Сибири.
Но в 1835 году произошло у енисейцев событие, совершенно изменившее жизнь города.
В тайге было найдено золото.
Существует предание, что люди хлынули в тайгу после того, как одна енисейская стряпуха, потроша на кухне убитую таежную птицу — глухаря, нашла в его зобу золотые крупинки.
Началась "золотая лихорадка".
Жители Енисейска побросали свои дома и дела. Блеск золота ослепил многих. За один день удачливый приискатель становился богачом. Пьянство, дикие кутежи, драки сопутствовали "золотой лихорадке". Роскошь уживалась рядом с нищетой. Разбогатевшие владельцы приисков строили церкви, каждый "свою", стараясь перещеголять друг друга, а к этим церквам нельзя было подойти из-за непролазной грязи. Дома богачей сияли ночью сотнями огней, а улицы утопали в кромешной тьме. Золотопромышленники ездили на европейские курорты и получали платье и вина из Парижа, а в трущобах енисейских окраин рабочие, надорвавшие здоровье в "золотой тайге", умирали с голоду.
"Золотая лихорадка" продолжалась недолго: наиболее богатые и близкие к городу россыпи стали истощаться. Енисейск начал быстро хиреть. Перед Октябрьской революцией это был один из медвежьих углов Сибири в самом буквальном смысле. "Три медведя при мне благополучно прошлись по улицам Енисейска и так же благополучно ушли в свою тайгу", вспоминал отбывавший здесь ссылку Елпатьевский.
За двести лет город не только не вырос, но, напротив, уменьшился: в 1719 году в нем было тысяча четыреста домов, а в 1915 году — около тысячи…
Только пятилетки разбудили Енисейск от долгой спячки. Задымили трубы енисейского лесопильного завода; ожила городская пристань, откуда отправлялся на север караван за караваном; появились на сонных улицах люди, заговорившие о гидростанциях, о дорогах в глубь тайги, о дамбе в селе Подтесове, где строился затон, и о многом другом, чем стали жить город и его округа.
Есть что-то романтическое в самом слове "золотоискатель". Так и видишь перед собой молодцов в широкополых шляпах, жизнерадостных, славных парней, беззаботно бросающих на стойку кабачка кожаные мешочки с золотом, совершающих немыслимые поездки на собачьих упряжках, ночующих на снегу без всякого вреда для здоровья.
О таких золотоискателях нам много и увлекательно рассказывал Джек Лондон. Но непозолоченная правда о золоте, в частности о сибирском, гораздо жестче…
Золото, сыгравшее такую видную роль в истории Енисейска, было найдено на огромном пространстве между Ангарой и Подкаменной Тунгуской. Оказалось, что эта безлюдная часть края богата совершенно сказочно. Енисейский золотоносный район к семидесятым годам дал уже сотни тысяч килограммов рассыпного и рудного золота. В рекордный, 1847 год здесь было добыто двадцать тонн благородного металла — почти девять десятых всей золотодобычи России!
Но в Енисейской "золотой тайге" не встречались жизнерадостные молодцы в широкополых шляпах. Не мчались по льду ее речек и собачьи упряжки. Лишь сторонкой от троп, хоронясь в лесной чащобе, пробирались бледные, изможденные люди, вздрагивавшие при треске валежника под ногами.
Нигде, пожалуй, не обнажались так откровенно и бесстыдно все зверства капиталистической эксплоатации, как на золотых приисках. Человеческие права попирались здесь грубо и безжалостно. Коварство и обман считались добродетелью.
Работу на приисках называли "вольной каторгой". Однако знатоки утверждали, что "жизнь каторжника несравненно лучше жизни всякого приискового рабочего". Сами приисковые рабочие пели такую песню:
Мы по собственной охоте
Были в каторжной работе
В Северной тайге.
Мы пески там промывали,
Людям золото искали,
Себе не нашли.
Щи хлебали с тухлым мясом,
Запивали дрянным квасом
И мутной водой.
Приисковые порядки
Для одних хозяев сладки,
А для нас горьки.
Там шутить не любят шутки,
Там работали мы в сутки
Двадцать два часа.
В этой песне все правда, горькая правда.
…Ранней осенью, когда с крестьянина требуют налоги и подати, по селам разъезжают вербовщики. О, эти вербовщики — щедрый народ! Они не только охотно угощают всякого в кабаке, но и предлагают тем, кто пожелает пойти работать на прииски, задаток — пятьдесят рублей.
Это очень большие деньги для бедняка, у которого, того и гляди, опишут за недоимки последний скарб.
— Бери! — кричит вербовщик. — После отработаешь! У нас, брат, на приисках каждый месяц будешь получать по пятьдесят рублей…
Велик соблазн… А вербовщик уже отсчитывает замусоленные бумажки. Хлопнули по рукам. Выпили. "Не беда, — утешает себя нанявшийся, — до весны еще далеко, а деньги — вот они, в кармане".
Весной, словно чорт за душой, является вербовщик в деревню снова. Настал час расплаты. Вербовщику еще с осени нанявшийся отдает паспорт — никуда не денешься. Понуро бредут мужики по бездорожью, распутице в тайгу, бредут партией, словно ссыльные по этапу. Дорога иногда продолжается месяц, а то и два. За это время нанявшиеся залезают в долги — хозяйский приказчик всегда готов отпустить и хлеб, и водку, и ситцевую рубаху, но по баснословно высокой цене. Все, что выдано, приказчик записывает в книжку.
Когда наконец рабочий доходит до приисков, его уже целиком опутали сети кабалы.
"И какую каторжную работу несет приисковый рабочий! — восклицает писатель-сибиряк Кущевский, знаток "вольной каторги". — Он ложится в двенадцать часов ночи (под осень, в темные ночи, до этих часов работают даже с фонарями), а в три уже встает. От начальства золотопромышленнику даны казаки с нагайками, которые очень хорошо умеют школить ленивых или строптивых. Рабочий ест постное, какую-то гнусную похлебку из соленой рыбы, которая при таком громадном труде вовсе не возобновляет его силы; он голодает, худеет и болеет. С больным рабочим золотопромышленник поступает гораздо хуже, чем самый жестокосердый человек со своей собакой. Боясь, чтобы рабочий не умер на прииске, ему отдают паспорт, выводят подальше от прииска в тайгу, предоставляя ему заблудиться и умереть голодной смертью".
Другой бытописатель Енисейской тайги, Уманский, рассказывает, что на некоторых приисках делались казармы с решетками на окнах. Двери запирались на замки, и кругом расхаживали часовые. В большом ходу были телесные наказания. Доведенные до отчаяния рабочие бежали в тайгу. Однако опытные казаки обнаруживали их, следя с гор, не покажется ли где дымок костра. Нередко на приисках можно было видеть казаков и служащих, отправлявшихся на поиски в тайгу с веревками у седел, иногда с собаками. Все это напоминало охоту на рабов.
"Мне пришлось прожить на прииске всего семь месяцев, — вспоминает Уманский, — но и в это короткое время случились в соседстве бунты на трех приисках, выразившиеся в отказе итти на работу и в побитии некоторых служащих и казаков. Один из моих сослуживцев, человек умный и опытный, не раз замечал, что "мы живем на вулкане".