Царские опричники боялись, что товарищ Сталин бежит и из Туруханского края.
Департамент полиции особо предупредил енисейских жандармов, что находившиеся в то время за границей представители большевистской партии во главе с Лениным готовят побег из ссылки Сталина и Свердлова.
Вся полиция и жандармерия были поставлены на ноги. Из Петербурга в Красноярск, из Красноярска в Туруханский край полетели телеграммы, депеши, запросы.
Департамент полиции требовал, чтобы енисейское губернское жандармское управление "ввиду возможности побега из ссылки и возвращения к прежней партийной деятельности" товарища Сталина приняло все "меры к воспрепятствованию" такому побегу. Начальник жандармского управления с тревогой сообщил губернатору, что Сталину и Свердлову переведены уже деньги для организации побега. Губернатор засыпал телеграфными распоряжениями туруханского пристава. За все время существования туруханской ссылки царское правительство не боялось так панически побега ссыльных, как на этот раз!
В начале 1914 года жандармы перевели товарища Сталина в станок Курейку, к самому Полярному кругу.
Более заброшенный, отдаленный, забытый станок, чем Курейка, трудно было себе представить. Здесь за товарищем Сталиным должен был неусыпно следить специальный стражник.
У самого Полярного круга, в Курейке, товарищ Сталин проводит 1914, 1915 и 1916 годы. "Это была самая тяжелая политическая ссылка, какая только могла быть в глухой сибирской дали", говорится в Краткой биографии товарища Сталина.
В туруханской ссылке находился также пламенный большевик Сурен Спандарьян, работавший вместе с товарищем Сталиным в революционном подполье на Кавказе.
Спандарьян шел в Сибирь по этапам, в кандалах, до крови растерших и изранивших ему ноги. Это был человек удивительной силы воли и мужества. Из красноярской тюрьмы он писал:
"Здесь всякие гнусы и гниды безнаказанно меня едят: все тело исцарапано и окровавлено. Настроение бодрое, веселое, хорошее. Да здравствует жизнь! И мы еще повстанем, нечего унывать".
Сосланный пожизненно в Туруханский край, Спандарьян тяжело заболел. Надрывающий душу кашель сотрясал его тело. Дни его были сочтены. Но до последнего часа этот человек не унывал и находил силы подбадривать других. Он вел большую работу среди ссыльных, устанавливал связи с большевистскими организациями в России. Вместе с товарищем Сталиным Спандарьян писал письма Ленину.
Спандарьяну разрешили выехать из Туруханского края тогда, когда жандармы убедились, что он доживает последние дни. Пламенный революционер скончался в палате красноярской больницы.
Мрачно прошлое Туруханского края. Его называли "краем черных дней и белых ночей" не только потому, что на смену летним ночам с их незаходящим солнцем приходили зимние дни, когда полутьма окутывала землю. Нет, он заслужил это название еще и потому, что в глухих станках, разбросанных по берегам Енисея, люди не жили, а прозябали, влачили черные дни. Это был мертвый край, край-тюрьма. Здесь была страна ледяного безмолвия, которое нарушал лишь неумолчный шум реки, медленно катившей свои холодные волны.
В этих местах творился самый дикий произвол. Кому мог пожаловаться обиженный? Полицейский исправник подкуплен богатеями. До ближайшего города семь дней скачи — не доскачешь. Не захотят кулаки дать тебе хлеба — умирай с голода. Решит скупщик взять пушнину за гроши — отдай, иначе тебя сживут со света. Жестокие здесь были нравы, нестерпимо тяжелой была жизнь.
Эту жизнь наблюдал, с гневом и болью человек, приезжавший в гости к несчастным обитателям берегов Енисея несколько лет подряд. Он не торговал, водки для спаивания доверчивых кочевников с собой не возил, ни на кого не кричал. Он не пытался выманивать пушнину у охотника и рыбу у рыбака. Приезжий лишь расспрашивал обездоленных людей об их жизни, что-то записывал, помогал бедняку чем мог и, сев в свою небольшую лодку, плыл дальше, к океану.
О том, что он увидел во время своих поездок, можно прочитать в написанной им книжке "По Енисею".
Путешественник — его звали Владимир Передольский — рассказал, например, о страшном Ландуре:
"— Ландур? Что такое Ландур? — спросят меня, вероятно, многие. Слово это в говоре инородцев низовьев Енисея означает вислоухого оленя с понуро свешенной головой, и только. Олень — животное кроткое, смирное… Почему же одно слово "Ландур" приводит в трепет не только простодушного дикаря — аборигена страны полуночи, но и смековатого русского, закинутого волею судеб в дебри Туруханского края?"
Оказывается, "Ландуром" прозвали кулака-торговца, закабалившего и разорившего сотни людей. Прозвали его так за понуро свешенную голову с мутными, без выражения глазами. Сам он был высок и жилист, с большим отвисшим брюхом.
— Ландур людей жрет, — говорили между собой жители побережья, — вот у него брюхо и отвисло.
И верно, Ландур не давал спуску ни кочевникам, ни русским. Он сам творил суд и расправу. Рассказывали об одном рыбаке, которому Ландур выколол глаза. Рассказывали о русском батраке, который, сопровождая Ландура в поездке по тундре, провалился в воду. Дело было зимой. Батрак попросил у Ландура сухие бокари — сапоги из оленьего меха. Но тот вытолкал его в шею и приказал итти дальше. Батрак пошел и отморозил обе ноги.
Однажды Ландур убил мерзлой, твердой, как камень, рыбой заспорившего с ним рыбака. В тундре думали, что на этот раз злодею не уйти от суда. Но Ландур дал взятку полицейским и остался безнаказанным. Он не только спаивал и обманывал народ, но и грабил среди бела дня. Приедет, например, к кочевнику и кричит:
— Отдавай долг, бездельник!
А тот не только ничего Ландуру не должен, но и видит-то его в первый раз. Ландур этим нимало не смущен.
— Раз ты не должен, значит отец твой был должен, — орет он и приказывает своим подручным отбирать у несчастного пушнину, ловить его оленей.
"Жутко становится, — написал в своей книге Передольский, — при подобных рассказах, безысходно жутко; действительно, начинаешь сознавать, что находишься "в странах полуночи", в тех странах, где тьма и все совершающееся в ней властно царят над светом и правдой. С суровым климатом, с лишениями, с невзгодами, со всеми ужасами полярного края азиатец бороться может, но перед Ландуром и присными ему азиатец бессилен. Одурманенный водкой, зараженный всевозможными болезнями, истерзанный обманами и наглостью торгашей, азиатец погибает. Не эту ли тяжелую его агонию кабинетные ученые окрестили поэтическим именем "угасания инородцев"?"
Статьи путешественника о произволе на Енисее произвели впечатление. Даже царская администрация была вынуждена запретить Ландуру торговать в Туруханском крае. Но что толку! На месте одного изгнанного Ландура спустя немного появились десятки других, еще более свирепых и жестоких.
Мне попалось как-то описание Туруханского края, сделанное в 1917 году, накануне революции. Оказывается, на территории, по размерам превосходящей несколько европейских государств, жило меньше четырех тысяч человек. В центре края — селе Монастырском, переименованном в город Туруханск, было всего двести девяносто шесть жителей.
В крае существовало два училища, в которых обучалось сорок человек. "Не мудрено, — восклицает автор описания, — что невежество свило здесь себе прочное гнездо и царит беспросветная народная темнота!"
Край был отрезан от всего остального мира, и лишь незадолго перед революцией в Туруханске появился телеграф, для того чтобы легче было предупреждать полицейских о побегах ссыльных.
Немало нужно времени и сил, чтобы окончательно оживить эти столетиями запущенные и омертвленные берега, чтобы стереть с "них еще проглядывающие кое-где пятна былого, чтобы в каждом прибрежном селении исчезли последние подслеповатые избушки.
Многое уже сделано. Вот на высоком берегу видно село Верхне-Имбатское. Посмотрите, как разросся некогда всеми забытый станок! Красивое здание школы, метеорологическая станция, магазины, колхозные фермы — все это прочное, добротное, новое. Меняется облик и других поселений, а главное — с каждым годом все оживленнее становится сама река, несущая тяжелые караваны, огромные плоты, быстроходные пассажирские теплоходы.
Чувствуется, что где-то впереди, еще севернее этих неласковых мест, кипит жизнь, которая и не снилась старому Туруханскому краю.
"Мне стало ясно, что надо изучить очертания реки во всех возможных направлениях — вверх ногами, шиворот-навыворот, наизнанку, задом наперед, а кроме того, знать, что делать в темные ночи, когда у этой реки отсутствуют какие бы то ни было очертания".
Так сказал некогда писатель Марк Твен, который три года плавал по реке Миссисипи, постигая искусство лоцмана.
Я встречал людей, "во всех возможных направлениях" знавших Енисей и особенно его низовья. Но сначала нужно сказать два слова о том, что представляют собой эти низовья, и совершить попутно небольшую экскурсию в область цифр, которые могут показаться скучными, но без которых обойтись трудно, когда речь заходит о жизни и поведении реки или о том, чем она отличается от других рек.
Енисей начинается на высоте около 1400 метров, а Волга — на высоте только 228 метров над уровнем моря. Енисей пробегает до моря 3807, Волга — 3688 километров. Выходит, что Енисей "падает" гораздо круче Волги, да и многих других рек. В среднем течении, заканчивающемся устьем Ангары, Енисей спускается с каждым километром на 20–30 сантиметров, а после впадения Подкаменной Тунгуски — на 10–20 сантиметров. Волга же в среднем течении спускается только на 4–6 сантиметров за каждый километр своего пути.
Чем круче "падает" река, чем больше ее уклон — тем стремительнее ее течение. В Туве Енисей частенько мчится быстрее лошади. И в среднем течении наш богатырь не ленится: семь-десять километров в час — это очень большая скорость для такой огромной реки. Лишь ниже, у Туруханска, он переходит с рыси на шаг, делая четыре километра в час, а за Дудинкой продвигается еще медленнее.