Река постоянно размывает берега, наносит новые мели, то и дело меняет направление своих струй. Ее нельзя изучить раз и навсегда — ее надо изучать постоянно, зорко следя за всеми переменами вдоль и поперек русла.
А что это значит, если речь идет о Енисее? Это значит, что капитан, штурман или лоцман, плавающий в низовьях реки, должен знать все опасные места, все подводные камни, все боковые протоки, все извивы судового хода на протяжении не сотен, а тысяч километров. Дело в том, что енисейский капитан, отправляясь с верховьев до устья реки, совершает не менее длинный рейс, чем моряк, ведущий корабль из Ленинграда в Лондон. На Енисее бывают плавания, когда судно до возвращения в родной порт проходит пять-шесть тысяч километров. Оно находится в рейсе не дни и даже не недели, а месяцы. Это уже не речные, а океанские мерки.
Трудно даже представить себе, какой удивительной памятью и наблюдательностью должен обладать человек, ведущий караван в такой рейс. Вы, наверное, думаете, что, пройдя в низовья реки, он может вести пароход обратно той же водной дорогой? Ничего подобного! Пока караван шел туда, весеннее половодье позволяло срезать углы и плыть над теми местами, где на обратном пути, после спада воды, торчат песчаные острова, успевшие даже покрыться чахлой травкой. Надо выбирать новый ход. Но где его искать?
"Там, где глубже", не задумываясь, скажете вы — и ошибетесь. Капитан предпочтет итти более мелкими, но зато более тихими местами, поближе к берегу: здесь легче преодолевать течение и можно двигаться гораздо быстрее.
Человек, которому доверено вести судно, должен знать жизнь реки так же, как свою собственную. А жизнь реки очень сложна.
Вот, например, всем известные явления — замерзание и вскрытие. Чего бы, кажется, проще: наступили морозы — вода стала сверху замерзать, покрываться льдом; пригрело хорошенько лед весеннее солнышко — он растаял, и вода унесла его прочь. Только и всего.
А на самом деле вода во многих сибирских реках и особенно на Ангаре и Енисее начинает замерзать вовсе не сверху, а снизу. Мороз силен, а течение еще сильнее, никак не дает образоваться даже тонкой ледяной корочке. Но переохлажденная вода находит все же такое место, где течения почти нет. Это место — в глубине, у самого дна. Здесь и происходит образование донного льда.
Это интересное явление природы подробно описал выдающийся гидрограф Евгений Варфоломеевич Близняк. Во время своих экспедиций по великой сибирской реке он собрал много материала о ее жизни и написал потом научные труды, которые во многом не устарели и теперь, чуть не четыре десятка лет спустя после их появления в свет.
Оказывается, часть донного льда всплывает, образуя так называемую шугу. Всплывшие льдинки захватывают с собой со дна все, что плохо лежит — песок, гальку, а иногда и довольно крупные камни; не зря рыбаки, которым случается зимой тупить железные пешни в слоях донного льда, называют его каменным.
Шуга скапливается сначала у мелей, кос, островов, в небольших заливах, набивается в тихие притоки. Но бывает, что она образует на мелких перекатах целые ледяные плотины — зажоры, вызывающие внезапные наводнения. Представьте себе потоки воды, хлынувшие в морозный день на улицы прибрежного селения!
Енисей замерзает очень беспокойно. Перед тем как утихомириться (это случается в его южной части в начале ноября, а в северной — уже к середине октября), он громоздит ледяные торосы, острые выступы которых не дают ни проходу, ни проезду. Местами лед забивает реку до самого дна. Зато в других местах, где быстрое течение, остаются долго не замерзающие полыньи. В морозные дни над ними клубится густой пар.
Зимняя шуба на Енисее лежит неровно: к берегам лед приподнят, а посредине образуется впадина. Это происходит потому, что зимой река сильно мелеет, несет почти в двадцать раз меньше воды, чем весной, в половодье. Убыль продолжается и после ледостава. Лед опускается следом за понижением уровня воды, а у берегов вскоре оказывается и вовсе на сухом дне. Местами подо льдом образуются пустоты. Когда едешь на санях недалеко от берега, то копыта лошадей стучат гулко, как будто тут мост. Впрочем, мост есть и на самом деле, только ледяной.
Бывают на Енисее и наледи. Когда в сильные морозы река начинает кое-где промерзать до дна, воде становится тесно, она ищет выхода. Смотришь, лед вспучивается бугром; еще немного — и бугор трескается, давая дорогу хлынувшей воде, которая тотчас разливается вокруг. Попасть на такую наледь — сущее несчастье: снег пропитывается водой, ноги хлюпают в холодном месиве… Брр!
Даже в период своей "зимней спячки" река вовсе не спит. А весенний ледоход! Дружно, сообща солнце и теплый воздух подтачивают лед сверху, а вешние воды — снизу. Он становится хрупким, и весенняя вода начинает приподнимать, ломать, крушить его. У берегов образуются "закраины" — пространства талой воды. Теперь зимняя шуба едва держится, у нее уже нет плотной ледяной спайки с берегом. Глядишь, и тронулся лед в свой последний путь…
Что за величественная картина ледоход на Енисее! Льдины с грохотом и звоном ползут на берег, крутятся в водоворотах, наползают друг на друга, сталкиваются, крошатся. Плывет целый кусок зимней дороги через реку, темной от клочков сена, растерянных обозами. Торчком поднимается бревно, стиснутое двумя синеватыми глыбами. Проносится забор из снега и прутьев тальника: зимой он защищал от ветра и заносов какую-нибудь прорубь, где брали воду и полоскали белье.
Лед в верховьях Енисея трогается примерно в конце апреля, а около устья — только в начале июня. Продолжается ледоход дней восемь-десять, и за это время на реке обязательно образуется несколько страшных заторов.
Весенний затор — близкий родственник осеннему зажору. Льдины, приносимые рекой с верховьев, не везде могут взломать толстый покров, который еще не успело подточить солнце. Но деваться им некуда. Они карабкаются на упрямое ледяное поле, набиваются под него. С каждой минутой растет ледяной барьер, и с каждой минутой скапливается перед ним бурная весенняя вода. Бывает, что затор поднимает воду не хуже плотины гидростанции — на пятнадцать-двадцать метров. И долго потом дивятся люди, увидев на лугах далеко от реки огромные льдины, словно заброшенные туда каким-то чудом по воздуху:
— Ну и затор был!
Ледоход — неутомимый работник. Присмотритесь-ка к берегам. Вот скалы, сверху неровные, шероховатые, а снизу отшлифованные. Кто этот шлифовальщик? Тот самый донный лед, в который вмерзли песок и твердые камешки. При ледоходе он усердно тер скалы, точно так, как хозяйка трет песком заржавленный нож.
Вот обрыв, выступ которого начисто срезан и унесен прочь. Это тоже работа льда, какой-нибудь огромной глыбы, сметавшей все на своем пути.
На гладкой поверхности покрытого галькой берега видны глубокие борозды. Это "пахал" все тот же лед, передвигавший острый обломок скалы.
Если вы увидите на берегу высокие валы из сдвинутой земли и гальки, то можете не сомневаться, что и тут не обошлось без льдин, выползавших под напором своих соседок из реки. Такие валы сибиряки называют "коргами" или "кекурами".
Сколько на Енисее этих самых кекуров? Вероятно, больше тысячи. Но есть люди, которые знают их все наперечет. Это енисейские капитаны, штурманы, лоцманы. Они знают не только кекуры, но и все островки и косы, хотя некоторые из них появляются на поверхности только глубокой осенью; знают все мысы, одни названия которых заняли бы сотню страниц, напечатанных мелким шрифтом; знают, в каком месте и к какому берегу поворачивает течение. Спросите у такого капитана, какая сейчас глубина на перекате у Пономаревских камней, до которых осталось еще километров двадцать, и он, мельком взглянув на берег, скажет:
— Там должно быть два метра восемьдесят сантиметров.
Будьте уверены, что глубина на перекате именно такая. Капитан узнал это, увидав, что вода немного не доходит до корней старой сосны вон на том мысу, который, на ваш взгляд, похож на все другие мысы впереди и сзади парохода. Но для капитана этот мыс и старая сосна — раскрытая книга, рассказывающая о глубинах на много километров вокруг, потому что такой капитан — один из тех, кто знает Енисей "вверх ногами, шиворот-навыворот, наизнанку, задом наперед".
Я познакомился с одним из удивительных знатоков реки давно и вот при каких обстоятельствах.
…Теплоход полным ходом мчался вниз по Енисею. Тревога чувствовалась на лицах людей, неспокойно бродивших по палубе: еще на рассвете радист принял сигнал бедствия "SOS" — три буквы, известные морякам всего мира. Может, на другой реке такой сигнал и показался бы странным, но в низовьях Енисея он звучит почти так же тревожно, как в море. Немного спустя мы получили радиограмму, разъяснявшую, в чем дело:
"Моторный бот "Пурга" получил пробоину, налетев на льдину. Окажите помощь".
Майский день, когда мы шли на помощь "Пурге", был холодным и ветреным. Временами валил снег. Вода, стекавшая с палубы, замерзала иглистыми сосульками на бортах. Якоря обледенели. Ниже Игарки Енисей был еще скован льдом, а с острова Диксон радировали о снежной метели.
Теплоход бежал полным ходом, время от времени гудела сирена, предупреждая тех, кто мог, как и мы, пробираться в этот непогожий день по реке.
Казалось, прошло очень много времени, прежде чем сквозь снежную мглу с мостика увидели наклонившуюся мачту с полуспущенным флагом. Мы были у острова, плоского, как блин. Высоко задранный нос злосчастного бота торчал среди прибрежных кустов, а через погрузившуюся в воду корму крепкий ветер свободно гнал волны. На крыше рубки стояли люди и махали нам руками.
— Эй, на "Пурге"! — закричал штурман. — Люди все живы?
— Все, — ответил парень в высоких сапогах, сложив ладони рупором.
Авария произошла на рассвете. Возможно, у вахтенного слипались глаза и он не очень-то зорко глядел, что делается под носом судна. Пассажиры проснулись от внезапного толчка и выскочили на палубу. Вода через образовавшийся пролом быстро заливала трюм. Неподалеку плыла небольшая льдина — это на нее и наткнулся бот. Капитан едва успел довести "Пургу" до ближайшего острова.