Когда мы вернулись к берегу, графит уже с грохотом сыпался в трюмы барж. Теплоход не стал дожидаться конца погрузки. Он должен был забрать баржи с графитом на обратном пути, а сейчас продолжать путь вверх по реке с остальными грузами.
После Ногинска мы остановились у фактории Кочумдек. Дома фактории стояли на очень странном берегу: он был вымощен крупным булыжником. Это сделала река, и сделала нисколько не хуже искусного каменщика. Она хорошо потрудилась, обкатывая и сглаживая камни. Вероятно, это происходило во время ледохода, который тут еще грандиознее, чем на Енисее. Может показаться невероятной уже весенняя прибыль воды: она поднимается над обычным уровнем на целых тридцать пять метров! Это высота многоэтажного дома. Можно представить, с какой силой эта чудовищная масса воды несет льдины, ломая скалы и легко перекатывая по дну их обломки.
Знаменитый водоворот "Хюлли" благодаря половодью мы миновали совсем беспрепятственно. Вода размыла здесь огромные ямы, глубиной в десятки метров. Местные рыболовы добывают в них красную рыбу — осетра.
В Кочумдеке мы сгружали товары: мешки с мукой, Сахар, дробь, порох, охотничьи ружья, книги. Очевидно узнав о приходе каравана, в лавку фактории приехали эвенки. Они побывали в гостях и у нас на теплоходе, посмотрели машину, попили чаю. Это были смуглые, крепкие люди, не особенно высокого роста, скуластые, с черными глазами. У мужчин на поясе висели охотничьи ножи. Наши гости курили хорошие папиросы. Одеты они были в пиджаки, сшитые из добротного сукна. Они весело шутили, много смеялись.
Помните, у Пушкина:
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз…
Так вот, эвенки это и есть тунгузы, или тунгусы. Тяжело жилось им раньше. Их считали дикарями, инородцами. Эвенки должны были платить царским чиновникам особый налог — "ясак": восемьдесят соболей в год с семьи.
Эвенков безжалостно обманывали купцы. Нужен, например, в хозяйстве котел — купец продаст, пожалуйста. Но запросит за это столько соболей и лисиц, сколько нужно для того, чтобы заполнить мехами доверху этот самый котел.
Жили эвенки в шалашах — чумах. Огонь разводили прямо посредине, и едкий дым, не успевая выходить через отверстия в потолке, слепил глаза. Если кто заболеет, звали знахаря — шамана. Грамотных среди эвенков не было вовсе.
У эвенков были нелепые обычаи и суеверия. Например, женщина не должна была располагаться в почетной части чума, где имели право сидеть только мужчины. Если женщина случайно переступала через лежавшее на земле ружье, это считалось страшным преступлением. Во время кочевья с места на место в поисках пастбища для оленей женщина должна была разбирать и собирать чум, вести оленей, разжигать костер и выполнять разную другую работу. Богатый эвенк мог купить себе жену за двадцать оленей.
После Октября лесной народ прогнал своих угнетателей — кулаков и князьков, прогнал шаманов. Бедняк получил оленей и забросил в кусты старый дедовский лук: у него появилось хорошее ружье. Эвенки выбрали кочевые советы. В тайге появились красные чумы, где рассказывали о Москве, о Ленине, о Сталине.
Наконец был создан Эвенкийский национальный округ, территория которого в три с лишним раза превышает территорию Великобритании.
Наш путь лежал как раз к центру этого округа — Туре.
За Кочумдеком река стала спокойней, приветливей. Коварные пороги, косы, мели исчезли. Это было странно: на карте в тех местах, где мы теперь плыли, было обозначено немало всяческих препятствий для судоходства. Я обратился за разъяснением к нашему лоцману.
— Порогов, говоришь, нет? — сказал он. — Сейчас в хребтах снега тают, воду гонят. А попробуй-ка плыть здесь попозже — хлебнешь горюшка через край. Тут тебе река сразу покажет зубы. А они у нее острые, каменные. К осени здесь даже на илимке не всякий рискнет плавать.
Этому трудно было поверить. Но я вспомнил, что пароходы успевают сделать на "дикие реки" только один весенний рейс и спешат быстрее вернуться на Енисей. Мы ведь тоже идем вперед день и ночь, стараясь сокращать стоянки.
Чувствуется, что наш путь лежит на юг. Солнце светит теперь необыкновенно ярко, как будто торопясь щедро расплатиться с землей, истосковавшейся по нему за долгую зиму, за холодные дни запоздавшей весны. С гор бегут уже не ручьи, а целые потоки Все чаще попадаются полянки, радующие глаз изумрудной зеленью.
Мы идем сравнительно быстро, но весть о приходе каравана мчится по эвенкийской земле еще быстрее. К берегам выходят из леса охотники.
Вот на берегу появляется целый кавалерийский отряд: несколько эвенков верхом на оленях. Они машут нам руками, что-то кричат, потом пускаются вслед за караваном по берегу. Сначала они движутся наравне с нами. В зелени мелькают оленьи рога. Но на беду всадникам попадается берег, изрытый ручьями и оврагами, а нам — участок с тихим течением. Через полчаса рогатые кони остаются позади. Эвенки еще долго смотрят нам вслед, подойдя к самой воде.
Путешествующий по Енисею встречает северных оленей уже у истоков реки, в Саянах. В устье реки, на дальнем Севере, у входа в океан, он снова видит оленя. Но таежный эвенкийский олень отличается от своих собратьев — и от обитателя Саян и от жителя холодной тундры. Таежный олень крупнее их. Он весит более центнера. Эвенку он служит для передвижения; без оленя было бы невозможно совершать далекие походы за зверем. Олень дает мясо, молоко, мех для одежды и постели, мех для того, чтобы накрывать зимой чум. Мехом, снятым с оленя, эвенк подбивает лыжи. Из шкуры оленя он шьет зимнюю и летнюю обувь. Из оленьей кожи получается мягкая и тонкая замша. Олень совершенно незаменим в таежном хозяйстве. Летом на нем обычно ездят верхом. Верховой олень называется "учуг".
Северный олень — родственник лося, марала, кабарги, пятнистого оленя. Однако, в отличие от всех прочих членов семейства, только у северного оленя рога имеют и самцы и самки.
Олень строен, подвижен и легок на бегу. Длинная шерсть его прижата к коже, словно причесана, хвост короток, ноги очень подвижны. Благодаря широким копытам олень не проваливается, когда бежит по снегу.
Посмотрите на постоянно настороженного, с поднятыми, остро торчащими ушами, как бы всегда готового мчаться куда-то оленя — и он вам непременно понравится. А ведь он не только красив, но и вынослив, работоспособен, неприхотлив.
Пищу олень добывает сам: летом находит ее на пастбищах, зимой выкапывает копытами из-под снега. Бегает олень быстрее лошади. Между прочим, когда он бежит, то ясно слышен очень своеобразный звук — щелканье. Это щелкают при натягивании во — время бега сухожилия у оленьего копыта.
Но вот голосом оленя природа явно обидела. Это красивое животное… хрюкает. Как бы стыдясь своего голоса, олени чаще всего молчат; только маленькие оленята принимаются хрюкать, разыскивая матерей.
Что еще можно сказать об олене? Он ежегодно линяет и сбрасывает рога. Шерсть оленя зимой светлосерая; встречаются, однако, олени с коричневой и темной шерстью.
Мы еще в учебниках географии читали, что олень питается лишайником — ягелем. Однако это не совсем точно. Он любит ягель, но ест также траву, обгладывает кустарники, не брезгует полярными мышами, поедает даже птичьи яйца.
Особенно любит олень ягоды и грибы. Как только появляются грибы, олени разбредаются в поисках их в разные стороны. Они хорошо чувствуют запах грибов и не ленятся в поисках этого лакомства проходить большие расстояния. Ни от какого другого корма олени так не поправляются, как от грибов.
Очень донимает оленя в тайге сибирский гнус. Когда наступает, как говорят эвенки, "комар-пора", то-есть теплые летние дни, благоприятные для размножения насекомых, олени никуда не хотят уходить от костров, которые разжигают их хозяева. Иногда можно видеть, как олени бешено бросаются в заросли, как бы собираясь сразить невидимого врага. На самом деле они это делают для того, чтобы стряхнуть, содрать с себя ветками надоедливого гнуса.
Таков эвенкийский олень, "вездеход тайги".
Наше путешествие в глубь страны эвенков приближалось к концу. С каждым часом на реке становилось теплее, жаркое лето быстро вытеснило из тайги холодную весну. Теперь до Туры было уже недалеко. Мы миновали таежную факторию со странным названием "Учами" и поровнялись с какой-то рекой, впадающей в Нижнюю Тунгуску слева.
— Таймура, — сказал лоцман, показывая на нее рукой. — Любопытная река.
— А что же в ней любопытного?
— Древности всякой много. Мамонта тут находили. А недалеко от устья, на правом берегу, есть избушка, что называется, на курьих ножках. Потолок провалился, стены почернели.
— Ну и что же?
— А вот и то же… Бывал я в этой избушке. Посреди развалин печь торчит, а сквозь печь дерево проросло: поперек сантиметров тридцать. Вот и подсчитайте теперь, сколько лет эта избушка стоит. Не иначе как ее строили еще те казаки, что в Сибирь с Ермаком Тимофеевичем пришли.
Я с недоверием покачал головой. Такая глушь, куда и сейчас нелегко добраться, и вдруг какие-то древние поселенцы. Не может быть!
Но вечером я на всякий случай заглянул на книжную полку каюты. И оказалось, что лоцман не так уж неправ. Ведь отыскались следы людей, построивших избушку! И следы эти снова привели в древний город Мангазею. Тот же мощный поток расселения русских по земле сибирской, который когда-то прошел вверх по Ангаре, захватил и Нижнюю Тунгуску.
Оказалось, что мангазейцы впервые проникли на эту реку еще в 1614 году. Здесь они узнали, что истоки Нижней Тунгуски подходят близко к Лене — к реке, о богатствах которой тогда ходило много легенд. Казак Мартын Васильев отправился на Лену попытать счастья. Он плыл со спутниками по Нижней Тунгуске. Русские поражали обитавших в верховьях реки якутов своим умением производить гром и молнию — стрелять из ружья.
Следом за Васильевым на Нижнюю Тунгуску двинулись из Мангазеи более двухсот промышленников, решивших поселиться з