Простой казак Кондратий Курочкин сделал затем весьма важное открытие. Побывав в низовьях реки, он рассказал, что "падет (то-есть впадает) Енисей в морскую губу… и проезд с моря к енисейскому устью есть" и что, кроме того, "большими кораблями из моря в Енисей пройти мочно".
Это открытие было сделано в 1610 году. Представим на минуту те отдаленные времена. Минин и Пожарский еще не начинали тогда своего похода за освобождение белокаменной Москвы, к совершенно пустынным берегам величайшей американской реки Миссисипи успел проникнуть только один европеец, Нью-Йорка не существовало еще и в помине — вот как давно это было, но уже и в те годы русский человек отважно путешествовал в полярном бассейне. Совсем недавно восточнее мыса Челюскин найдены следы пребывания древних русских мореходов, совершивших в начале XVII века выдающийся подвиг: они обогнули морем самую северную точку материка. И если бы царь и воеводы не запретили вскоре плаваний в Мангазею, то, может быть, сквозной путь вдоль северных берегов Европы и Азии мореходы разведали бы на столетия раньше.
Но строг был указ, и царская стража зорко караулила ослушников. Много лет не видели просторы Карского моря паруса, не слышали человеческой речи.
Но вот, осторожно лавируя между льдинами, снова пробирается на восток от Оби какое-то небольшое суденышко. Это дубель-шлюпка "Тобол" лейтенанта Дмитрия Овцына, участника Великой Северной экспедиции, снаряженной для описания всего северного русского побережья.
Труден путь лейтенанта. Он начинает плавание в 1734 году, но льды преграждают судну дорогу. На следующий год история повторяется; вдобавок цынга, страшная болезнь полярных исследователей, валит с ног команду. Умирают матросы, умирает рудознатец, который должен был распознавать ископаемые богатства океанских берегов. Снова проходит год, и снова льды не хотят пропустить судно к заветному Енисею.
Уже изрядно обветшала и истерлась о льдины дубель-шлюпка. В помощь ей построен новый парусный бот "Оби почтальон". Счастье наконец улыбается Овцыну: льды расступились, в чистом море команде видны фонтаны резвящегося кита. В конце августа суда вошли в Енисейский залив. На каменистых берегах уже лежал снег. Если бы непогода задержала Овцына и его спутников где-нибудь в море, они бы и на этот раз не увидели Енисея.
Лейтенант русского флота, в котором было столько же отваги, сколько и настойчивости, не только разведал, но и нанес на карту путь к устью сибирской реки-богатыря. Другие участники Великой Северной экспедиции — Харитон Лаптев, Федор Минин, Семен Челюскин — дополнили наблюдения Овцына. Казалось, что в недалеком будущем можно будет снаряжать в Карское море корабль за кораблем.
Но результаты работ Великой Северной экспедиции очень мало интересовали царей, сменявшихся после Петра Первого на российском троне. Когда заходила речь о северных окраинах, царские министры только руками махали: зачем, мол, тратить деньги на освоение этих диких и никому не нужных мест. Снова на целый век замерла морская дорога к Енисею.
Однажды в Русское географическое общество пришел человек и принес крупную сумму денег. Это был известный деятель Севера М. Сидоров.
— Отдайте эти деньги тому, — сказал он, — кто поведет корабль через Карское море к устью Енисея.
В море вышел Павел Крузенштерн-младший, внук известного русского мореплавателя.
Он предполагал осуществить поход на двух судах — парусной шхуне "Ермак" и небольшой яхте.
Уже с первых дней плавания Карское море "показало зубы", как выражались моряки. Маленькой яхте удалось ускользнуть назад от внезапно надвинувшихся льдов, но "Ермак" был сорван с якоря. Мореплаватели очень быстро убедились, что не зря Карское море называли "ледяным мешком" или "ледяным погребом". Сначала "Ермак", паруса которого бессильно висели из-за полного безветрия, медленно двигался на восток следом за ледяным полем, к которому его причалила догадливая команда. Потом льды начали сжиматься.
Моряки поспешили выгрузить на лед небольшой запас продовольствия на случай гибели судна. Валил густой снег, дул резкий, холодный ветер, но людям было жарко: без устали обрубали они баграми и топорами наиболее острые концы льдин, напиравших отовсюду на "Ермака". Потом пронеслась страшная буря, одна из тех, какие бывают в Арктике осенью.
Если бы вскоре после этого кто-либо мог заглянуть в кают-компанию гибнущего судна, резко наклонившегося на один борт, он решил бы, что Несчастные моряки от отчаяния сошли с ума. Там шел пир горой и раздавались веселые песни. Только вахтенный, кутаясь в шубу, зорко следил за положением "Ермака", доживавшего, как видно, последние часы.
Оказывается, на судне, которое могло в любой момент погрузиться в пучину, торжественно праздновали тысячелетие России[2].
— Да здравствует родина наша! Слава русским морякам!
Эти тосты заглушались гулом ломающихся льдин, свистом ветра и предательским треском в трюме судна, где уже булькала, просачиваясь в трещины, вода.
Прошло еще несколько тревожных дней и ночей. Палуба корабля под напором стихии выгнулась дугой. Продукты и топливо были перенесены в палатку на льдину. Крузенштерн созвал команду и сказал:
— Моряки! Выбирайте троих самых опытных и уважаемых из вас. С ними я, командир, буду держать совет, как нам быть дальше.
Совет моряков решил покинуть обреченное судно и итти пешком к далекому берегу.
Угостившись на прощание отличным обедом из судовых запасов, мореплаватели покинули корабль. Они взяли было с собой лодку, но тащить ее по торосам оказалось выше человеческих сил; пришлось переправляться через полыньи чистой воды на небольших льдинах.
Однажды такую льдину окружили моржи. Животным определенно не понравилось, что какие-то странные пассажиры заняли их обычные места. Моржи ринулись в атаку с явным намерением заставить пришельцев нырнуть куда-нибудь подальше. Они несколько охладели лишь после того, как меткая пуля уложила вожака на месте, а другие моржи получили увесистые удары баграми.
Несколько дней носились моряки на льдине, ожидая гибели каждую минуту. Наконец Крузенштерн и его спутники оказались недалеко от берега. После головокружительных прыжков через разводья моряки почувствовали под ногами твердую землю.
На берегу их дружелюбно встретили кочевники тундры. Эти простые люди оказывали потерпевшим кораблекрушение всяческое внимание. Хозяин чума шесть раз в день поил Крузенштерна чаем, этим драгоценным для кочевников напитком, причем каждый раз очень обижался, если гость выпивал меньше шести чашек подряд…
Итак, Павел Крузенштерн-младший не достиг цели. Правда, он дал подробное описание пути через Карское море с запада на восток, но невзгоды, которые претерпела команда "Ермака", заставили даже такого опытного русского моряка, как Федор Литке, утверждать, что "морское сообщение с Сибирью принадлежит к числу вещей невозможных".
Он ошибся, этот старый моряк!
Тринадцать лет спустя после плавания Крузенштерна известный полярный путешественник Норденшельд, войдя на шхуне "Превен" в Карское море, почти не встретил здесь льдов и благополучно приплыл к устью Енисея. По древнему пути русских мореходов он повторил трудный рейс и на следующий год.
Но, пожалуй, окончательно рассеять мнение о недоступности северных берегов Сибири удалось русскому капитану Давиду Ивановичу Шваненбергу. Он совершил первое в истории плавание с востока на запад, от устья Енисея в Европу, удивившее всех бывалых моряков.
И было чему удивляться! Судно, на котором отважный капитан рискнул войти в "ледяной мешок" Карского моря, было построено не на морских верфях, а в городе Енисейске, стоящем чуть не за две тысячи километров от моря. Яхта Шваненберга, которую он назвал "Утренняя заря", походила больше на речное, чем на морское судно. Вся команда состояла из пяти человек, а единственная каюта яхты была так мала, что в ней с трудом помещались трое.
Когда о рейсе "Утренней зари" узнал полярный капитан немец Дальман, он пришел в ужас и стал отговаривать русских моряков от безрассудного плавания.
— Вы погибнете на вашей скорлупке при первой буре, при первой стычке со льдами! — восклицал он. — Это так же верно, как то, что я капитан Дальман!
Давид Иванович только посмеивался в густую бороду. Он верил в успех задуманного дела: ведь его яхта была все же гораздо прочнее и надежнее бота "Оби почтальон", на котором шел когда-то к Енисею лейтенант Овцын.
Через месяц после начала плавания "Утренняя заря" бросила якорь у берегов Норвегии, а затем отправилась дальше, к Петербургу. Весть об этом облетела мир. Газеты рассказывали, как в Норвегии, Швеции и Финляндии толпы народа с "великим уважением" встречали "Утреннюю зарю", а ее капитану всюду преподносили "стихи о победе, совершенной над грозной стихией".
Норденшельд, который лучше многих других мог оценить трудности, так успешно преодоленные русскими моряками, воскликнул:
— Да рассеет "Утренняя заря" мрак, который до сих пор препятствовал верному суждению о судоходстве в Сибирь!
Среди ликования, которым лучшие русские люди встретили известие о блистательном плавании, прошел незамеченным случай, показывающий, как относилось к героям, прославляющим свою родину, царское правительство. Едва "Утренняя заря" пришла в Кронштадт, как на ее борт поднялся незнакомец.
— Кто тут Цибуленко? — спросил он.
— Я, — ответил один из матросов.
— Ты был сослан в Сибирь за оскорбление начальства. Собирай вещи!
— Позвольте, — вступился было Шваненберг, — это мой лучший матрос, это настоящий герой.
— Ничего не знаю, — отрезал незваный гость. — Собирай, Цибуленко, вещи! Пойдешь в Кронштадтский каземат.
И моряка увели в тюрьму…
После плавания "Утренней зари" случалось не раз, что суда, шедшие к устью Енисея, становились добычей льдов. Однако уже никто не осмеливался утверждать, что морской путь в Сибирь — безнадежное дело.
На этом можно и закончить рассказ о том, какие трудности пришлось преодолеть русским людям для того, чтобы на небольшом и ничем особенно не примечательном уголке карты нашей родины появилась тонкая пунктирная линия, обозначающая путь кораблей к устью Енисея.