А мерзлотоведы построили два подземелья, чтобы продолжать наблюдения за мерзлотой. Одно из них — престо подвал. Другое — целый коридор с комнатами-камерами, расположенный на большой глубине.
Спускаться туда надо по лестницам особого шахтного колодца. Вот и пол подземелья. Воздух тут холодный, сыроватый. Вбок уходит освещенный электрическими лампочками довольно широкий коридор, стены которого напоминают слоеный торт: темные слои грунта причудливо перемежаются пластами льда или ледяными кристаллами.
Есть в этих стенах еще какая-то странность. Чем-то они еще отличаются от стен обычных подземных ходов. Наконец замечаешь, что тут не видно никаких креплений. Грунт, сцементированный льдом, не нуждается в подпорках — разумеется, до тех пор, пока в подземелье не проникает тепло.
Стены подземелья блестят: на них попрыскали водой, и она замерзла тонким слоем. Потолок искрится кристалликами инея, такими, какие можно видеть зимой и в самых обыкновенных погребах. В комнатах-камерах установлены термометры и другие приборы. Их показания систематически записываются и тщательно изучаются.
Разговаривая с одним из научных сотрудников игарской станции, я, между прочим, спросил: зачем вырыто глубокое подземелье, когда вечную мерзлоту можно найти уже сразу под верхним слоем почвы?
— А зачем исследователь моря опускается на его дно, зачем метеоролог поднимается ввысь на аэростате, зачем вулкановед старается проникнуть в кратер вулкана? — сказал он. — Для того, чтобы находиться в той среде, которую изучаешь. Наблюдая за температурой, за поведением грунта, за состоянием и сохранностью разных вещей в подземелье, мы находимся не сверху, а среди вечной мерзлоты, внутри ее толщи. Мы проникли сюда, в царство мертвого покоя, чтобы без помех изучать мерзлоту и учиться управлять ею!
У выхода из Игарской протоки нам повстречались сразу два лесовоза. Они прошли мимо, огромные, с высоченными бортами, и солидно приветствовали нас басистыми голосами свистков. Их трюмы не были загружены, и винты за кормой вращались наполовину в воздухе.
За Игаркой на берегах появился лед. Он остался здесь после весеннего ледохода. Беспорядочно нагроможденные глыбы сверкали на солнце, напоминая о грозной силе стихии.
Мы приближались к границе леса и тундры. Лес чах на глазах, становился все ниже и реже. Однажды с севера подул довольно крепкий ветер; теплоход стало заметно качать на поднявшихся волнах.
Утром уже нельзя было выбегать на палубу в одной майке: в воздухе чувствовалось холодное дыхание океана, хотя солнце не заходило вовсе и стены кают той стороны судна, которая обогревалась его лучами, были горячи на ощупь.
От Игарки до Дудинки больше двухсот пятидесяти километров. Течение здесь слабое, река мало помогает каравану. После стремнин верховьев, где струи так и подхватывали судно, кажется, что плывешь по стоячей воде огромного озера.
Наконец на правом берегу реки показался высокий холм с радиомачтами. Этот холм, у подножья которого расположена Дудинка, едва ли не последняя береговая возвышенность на пути к океану.
Около Дудинки часто дуют сильные ветры, и Енисей постоянно бьет о берег неумолчными волнами.
На причалах порта стоят краны с цепкими стрелами-хоботами, переносящими, по воздуху огромные ящики; вдоль берега снуют железнодорожные составы, а за ними видны новые большие дома.
Трудно было поверить, что тут еще недавно лепились по косогору жалкие избушки села, в котором едва насчитывалось двести жителей.
Но по старым представлениям о Севере поселок с двумястами жителей был уже явлением выдающимся. Фритьоф Нансен, путешествуя по Енисею в 1913 году, назвал Дудинку "Северной Москвой", важнейшим пунктом всего округа, откуда направляется все сообщение и торговля на восток, в тундру.
Нансен описал свои впечатления о Сибири в книге, которую он озаглавил "В страну будущего".
"Я полюбил, — писал он, — эту огромную страну, раскинувшуюся вширь и вдаль, как море, от Урала до Тихого океана, с ее обширными равнинами и горами, с замерзшими берегами Ледовитого океана, пустынным привольем тундры и таинственными дебрями тайги, волнистыми степями, синеющими лесистыми горами и вкрапленными в эти безграничные пространства кучками людей".
Знаменитый исследователь полярных стран верил, что Сибирь еще дождется лучших времен, поры своего расцвета. После революции он стал другом Советской страны и был избран почетным членом Московского совета и Академии наук СССР.
В Дудинке Нансен повстречал рослого и крепкого человека, с виду охотника. Его выразительное лицо было гладко выбрито. Нансену незнакомец напомнил знаменитого полярника Амундсена, когда тот сбрил бороду.
— Бегичев, Никифор Алексеевич, — сказал незнакомец, протягивая путешественнику руку.
Завязалась беседа. Но чем больше говорил Бегичев, тем сильнее хмурился, недоверчиво покачивая головой, Нансен.
Бегичев рассказывал, как недалеко от устья реки Хатанги ему посчастливилось открыть большой остров. Откуда мог взяться большой остров, думал Нансен, в тех широтах, где побывало на своих кораблях уже немало путешественников, не видевших там суши? Наверное, этот молодец попросту хвастун, не лишенный воображения. "Остается предположить, — записал норвежец, — что в цифровые данные Бегичева вкралось несколько лишних нулей". Нансен думал, что Бегичев сильно преувеличил размеры острова.
Кто же все-таки из двух собеседников, встретившихся на хмуром берегу Енисея, был прав? Ответ можно найти на любой карте Сибири. Против устья реки Хатанги изображен большой остров. Надпись не оставляет сомнений: "остров Бегичева".
Значит, ошибся Нансен.
Но нужно сказать, что не только он, а и многие другие, кому приходилось слушать рассказы боцмана Бегичева, не сразу им верили.
Бегичев прожил жизнь полярного следопыта, полную удивительных приключений. Он вдоль и поперек исколесил снежную бескрайность таймырской тундры.
О нем говорили, что он опоздал родиться, что ему нужно было жить в те времена, когда русские землепроходцы вроде Дежнева или Пояркова в поисках новых "земель изобильных" совершали на свой страх и риск отчаянно дерзкие экспедиции. Так и укрепилась за Бегичевым слава последнего одиночки-землепроходца.
Трудно рассказать о всех путешествиях Бегичева. Юношей он покинул маленький городок на Волге, служил на флоте, стал боцманом парусного корабля "Герцог Эдинбургский", потом отправился с полярной экспедицией Толли на поиски легендарной Земли Санникова. Вернувшись из плавания, он пошел добровольцем на русско-японскую войну и за спасение во время боя миноносца "Бесшумный" был награжден георгиевским крестом. На Енисей Бегичев приехал после войны, в 1906 году. К этому времени Географическое общество за участие в экспедиции Толля наградило его золотой медалью. Бегичев находился в расцвете сил и жаждал самостоятельных экспедиций и самостоятельных открытий.
Среди кочевников снежной тундры, простиравшейся вдоль берегов Северного Ледовитого океана, с давних пор ходили слухи о таинственной "Земле дьявола". Раскуривая трубки, старики вспоминали храбрых охотников, которые пытались проникнуть на этот таинственный остров, но не возвращались назад. Наверное, на острове они попадали в лапы дьявола — шайтана… Так говорили старики.
Но вот по тундре разнеслась новость: "Улахан-Анцифор" — "Большой Никифор" — хочет сам узнать, есть ли в океане остров и верно ли, что на нем живет шайтан.
Обычно острова открывают, плавая на кораблях. Но у Бегичева корабля не было. Он решил отправиться на поиски таинственного острова в самый разгар полярной зимы, когда от лютого холода трескается земля. В это время океан скован льдом. Пусть быстроногие олени заменят корабль, а верные спутники — команду. Вперед, через глыбы льда, вперед, в безмолвие снежной пустыни!
Когда смельчаки уже совсем выбиваются из сил, перед ними в туманной мгле возникают очертания большого острова. Вот она, "Земля дьявола"! Множество драгоценных песцов и диких оленей, никогда не видевших человека, радуют глаза охотников. Но раньше всего надо обследовать остров.
Со старой бусолью и шагомером маленькая экспедиция отправляется вдоль берега. Остров тянется на десятки километров. Путники натыкаются на признаки каменного угля. В другом месте найдена земля, пахнущая нефтью. Они уже заканчивают обход, как вдруг идущий впереди Бегичев, вскрикнув, устремляется вперед.
Изба! Неужели на острове есть люди? При дрожащем свете спички путешественники видят внутри избы кучу полуистлевших шкур, старинные алебарды — топоры на длинных ручках, костяные шахматные фигурки странной формы. Судя по всему, эту древнюю избу построили две-три сотни лет назад. Может быть, здесь когда-то жили смелые русские мореплаватели, отваживавшиеся проникать далеко на восток вдоль побережья Ледовитого океана…
Через несколько месяцев путешественники вернулись на материк с богатой добычей: шкурами песцов, моржей, белых медведей и мамонтовой костью, которая на острове встречалась в изобилии. Бегичев поспешил в Петербург. Он сделал доклад в Академии наук и в Географическом обществе. Смелый исследователь был награжден второй золотой медалью, а "Земля дьявола" получила название острова Бегичева.
Открытие сделало имя следопыта известным в Петербурге. Ему даже предложили остаться в столице. Но в столичном мире многие смотрели свысока на откуда-то взявшегося боцмана, никаких ученых званий не имевшего и вздумавшего вдруг открывать острова. Душно показалось Бегичеву и среди дельцов, сразу же попытавшихся извлечь из его открытия свои выгоды.
"В больших городах, — записал он в своем дневнике, — всё нужны деньги и деньги. Хотя у меня были деньги, но я их не жалел и не походил на других: часть истратил, а остальные роздал знакомым, кто в них нуждался… Я решил вернуться на старые места, к берегам Ледовитого океана, где чувствовал себя ни от кого не зависимым и совершенно свободным гражданином".