Мы разговорились на палубе, куда вышли подышать свежим воздухом из кубрика, совсем прокопченного трубками наших рыбаков. Оказалось, что Николай Иванович — так звали гидрографа — был большим знатоком и горячим поклонником Енисея. Мы вспоминали своеобразную природу верховьев, бешеный бег воды в порогах, оживленные игарские причалы.
— "Бурный" плывет по реке последние десятки километров, — задумчиво сказал Николай Иванович. — Посмотрите, теперь уже свободно можно различить оба берега. Они сближаются в последний раз. Скоро горло Енисея. Завтра мы войдем в залив и распрощаемся с рекой, с удивительной рекой!
Он помолчал минуту и потом продолжал:
— Скажите, вам никогда не приходило в голову представить Енисей в цифрах? Просто взять и выписать на бумажку сухие цифры, рассказывающие о реке?
Я ответил, что мне, разумеется, известны длина реки и ее главных притоков, скорость течения и ширина русла в наиболее примечательных местах, хотя все это я и не записывал на бумажку.
— Нет, — сказал Николай Иванович, — этого мало. А что вы скажете, например, о температуре енисейской воды?
— В начале лета в дельте она имеет не более пяти градусов тепла, — быстро сказал я, вспомнив разговоры рыбников.
— Правильно. А у Красноярска?
Я не знал, какова температура воды у Красноярска, хотя купался там сотни раз.
— Ладно, — улыбнулся Николай Иванович. — Поговорим тогда о расходе Енисея.
— О расходе? — переспросил я.
— Ну да. Другими словами — о том, сколько воды проносит река каждую секунду через поперечный разрез своего русла. Это и есть ее расход. Напомню, что уже у Туруханска, далеко от устья, Енисей проносит каждую секунду огромное количество воды — около десяти тысяч кубических метров.
— Раз речь зашла о расходе, — заметил я. — то, говоря житейски, стоило бы заняться и приходом. Откуда же берется столько воды в реке, протекающей по местности с континентальным климатом?
— А вы вспомните, каков бассейн Енисея — та площадь, с которой он и его притоки собирают воду. Будем точны: этот бассейн занимает два миллиона семьсот семь тысяч квадратных километров — больше, чем занимают Великобритания, Франция, Италия, Испания, Швеция, Норвегия и еще несколько стран поменьше, вместе взятых. Кроме того, этот бассейн имеет немало особенностей, благоприятных для питания рек водой. Вы ведь плывете на Диксон? Так вот, загляните к диксоновским синоптикам — там есть знатоки сибирского климата. Я же скажу вам кратко, что питают Енисей вешние воды, снег, тающий в горах, летние дожди и отчасти грунтовые воды. И питание это вполне достаточное.
— А какова длина всех притоков Енисея? — спросил я.
Ну, этого точно пока никто не сосчитал, — засмеялся Николай Иванович. — Вы спросите даже коренного сибиряка о реках Енисейского бассейна, и он вам назовет без запинки Ангару да две Тунгуски — и дальше призадумается. Кто, например, знает об Оке, — нет, не о той Оке, которая впадает в Волгу, а об ее сибирской тезке, впадающей в Ангару? Увы, очень немногие, хотя эта Ока совсем не маленькая река — растянулась более чем на девятьсот километров. Впрочем, она уступает первенство среди ангарских притоков Тасеевой. Длина Тасеевой — почти тысяча сто километров. Значит, этот приток притока Енисея превосходит по длине Кубань, Неман или Одер. Но поверьте, многие из тех, кто за три секунды покажет вам на карте эти три реки, широко раскроют глаза при упоминании какой-то Тасеевой. Однако довольно цифр.
— А долг? — возразил я.
— Долг? Какой?
— Температура воды. То, на чем я срезался.
— Ах да! Пожалуйста. Так вот, Енисей, по сравнению с Волгой, — холодная река. Но, представьте, в самое жаркое время, в июле-августе, температура воды на большей части протяжения реки почти одинакова. От Большого порога до Енисейска она колеблется между восемнадцатью и двадцатью градусами Цельсия, и даже в Дудинке средняя температура превышает семнадцать градусов. Вы, наверное, обратили внимание на то, что острова, мимо которых мы вчера плыли, покрыты довольно высокими кустарниками, каких никогда не увидишь в тундре на берегу. Эти кустарники согреты теплом, которое излучает вода.
— Мне казалось, — заметил я, — что на островах просто плодороднее почва.
— Нет, они состоят из наносов. А в наносах Енисея вообще очень мало органических веществ, которыми так славятся, например, наносы Нила. Откуда им взяться, если Енисей течет между скал и камней? Повторяю, все дело в теплых излучениях реки.
— Но разве запасы тепла в воде так значительны, что о них стоит говорить? — усомнился я.
— Значительны, — воскликнул мой собеседник, — слабо сказано. Они огромны, колоссальны!
И Николай Иванович нарисовал мне картину тепловой жизни реки. Вода медленно нагревается, зато медленно и остывает. В мае и жарком июне она еще значительно холоднее быстро нагревающегося воздуха на всем протяжении от истока Енисея до устья Ангары. Но вода в реке бежит на север гораздо быстрее, чем туда пробирается поздняя сибирская весна. Поэтому ниже Ангары в летние месяцы принесенная с верховьев нагретая вода гораздо теплее воздуха низовий — иногда на шесть-восемь градусов. Вода как бы вобрала в себя горячие лучи солнца на юге и унесла их с собой в те места, где лето так коротко.
— Раньше находились люди, — продолжал Николай Иванович, — которые безустали твердили, что величайшим несчастьем Сибири является неудачное направление ее рек. "Природа обидела Сибирь, — сокрушались они. — Куда текут сибирские реки? В недоступный Ледовитый океан. Вот если бы они впадали в какие-нибудь южные моря, было бы совсем другое дело". По-моему, эти люди ошибались. Да ведь это прекрасно, великолепно, что и Обь, и Енисей, и Лена стремятся именно на север. Мы освоили "недоступный" Ледовитый океан, и сибирские реки помогли нам в этом. Они были готовыми водными дорогами, связавшими Северный морской путь и Транссибирскую железнодорожную магистраль. На их берегах мы строили заполярные города. Мы не собирали бы урожай огурцов в Игарке, если бы воды Енисея не смягчали климат этих суровых мест. Огромные запасы тепла, которые забирают с юга Обь и Енисей, согревают не только их берега, но даже океанское побережье. Сибирские реки несут на своих волнах жизнь далеким северным окраинам, — заключил мой собеседник, — это могучие теплопроводы Заполярья!
ГЛАВА XIV. У ВОРОТ ОКЕАНА
Мамонт в Гольчиже. — Школа на краю света. — Кто жил на мысе Крестовском? — Белуха. — Летнее платье и зимняя шуба полярной лисицы. — Гавань Диксона. — Закон полярного гостеприимства. — Могила Тессема. — К гостях у синоптиков. — О путешественникам и купце. — Историческая тетрадь" — Немецкий линкор и советский артиллерист. — Домой!
Гольчиха есть на всех картах.
Она обозначена солидным кружком.
Но не подумайте, что это село или хотя бы большой поселок. Ничего подобного. Несколько домов на пустынном берегу — вот что такое Гольчиха.
Раньше говорили так:
— Гольчиха? А, это там, где мамонта нашли…
Такое чрезвычайное происшествие, действительно, случилось в 1912 году. Нашли мамонта собаки. Рыская в поисках пищи, они наткнулись в размытом половодьем береговом обрыве на тушу огромного зверя. Не на скелет, а именно на тушу.
Пока слухи о находке дошли до столицы, от мамонта остались только кости: все псы Гольчихи и окрестных станков целую зиму вдоволь питались мясом чудовища, умершего много тысяч лет назад. Они лишили Фритьофа Нансена приятной возможности угоститься бифштексом из мамонтового мяса, о чем он и пишет в своих воспоминаниях не без некоторого сожаления. Ему не удалось, впрочем, увидеть и скелет ископаемого: специальная экспедиция уже увезла кости с берегов Енисея.
Каким образом мамонт оказался в вечной мерзлоте, остается загадкой. Нансен полагал, что дело происходило так. Мамонт околел около реки осенью или зимой. От теплоты распростертого огромного тела умирающего животного растаял и осел верхний слой почвы. Потом ударили морозы. Весной, в половодье, труп замело илом и песком. Вода в это время была слишком холодной, чтобы туша оттаяла. Так ее заносило, и намораживало до тех пор, пока она не оказалась прикрытой слоем вечной мерзлоты. Некоторые ученые полагают, что мамонты могли погибнуть в плывуне — полужидком месиве, образовавшемся при сползании с крутых склонов верхнего, оттаявшего слоя вечной мерзлоты. Потом плывун замерз, и трупы животных пролежали в этом холодильнике тысячелетия.
В Гольчихе уже не помнят о мамонте. О домиках, стоящих у выхода в залив, говорят:
— Гольчиха? А, это там, где школа…
Здешняя школа-семилетка известна на всю приенисейскую тундру. Тут учатся дети кочевников. Тех самых кочевников, среди которых человек, умеющий ставить свою подпись, считался великим грамотеем. Детвора собирается отовсюду, из самых дальних углов: из Хатанги, от становищ под хребтом Бырранга, с побережья океана. Конечно, после уроков дети не могут итти домой: их родители живут где-то в тундре, иногда за сотни километров. Домом стал интернат, построенный рядом со школой.
Жаль, что мы попали в Гольчиху еще до начала учебного года и мне так и не удалось познакомиться со школьниками, которые никогда в жизни не видели настоящего дерева, обыкновенного велосипеда, многоэтажного дома, но которые зато отлично умеют управляться с собачьей или оленьей упряжкой, умеют настораживать ловушку на песца и находить дорогу по каким-то почти неуловимым приметам.
О ребятах мне рассказала их учительница. Она говорила о том, что делается в школе в темную пору долгой полярной ночи. Она вспоминала, как в Гольчихе встречали Новый год, — и мне живо представилась такая картина.
…Сумрачная полутьма. С трудом можно различить бревенчатые дома, занесенные плотным, скрипучим снегом. В некоторых окнах желтоватый свет чуть теплится, но в двух он горит ярко, радостно. Огни искрятся в намерзшем на стекле слое льда. Там, внутри дома, идет веселье горой, доносится приглушенный топот ног и неясный гул голосов.