Мы расхохотались, представив, какие физиономии были у двух "изюбрей" при встрече.
Дед Трофим слез на станции Малая Оя. Здесь машину заправляли бензином. Заправщика дома не оказалось, горючее отпускала его жена.
— А где хозяин? — спросил шофер.
— Пошел медвежьи ловушки смотреть, — ответила женщина.
— Надолго ушел?
— Зачем надолго? Ловушки-то тут, рядом, километра не будет.
Вот места! Настоящие медвежьи углы, без всякого красного словца.
…Убегает полотно тракта из-под колес машины. Пламенеет высокогорная тайга яркооранжевыми "огоньками", или "жарками". В долинах они уже давно отцвели, а здесь еще весна в разгаре. Надо любоваться этими горящими, словно угли, цветами, пока не кончились Саяны. А кончатся они уже скоро. Вот и знаменитый спуск Кулумыс. Описать этот спуск нелегко. Представьте себе ущелье, на дне которого на миг мелькнули неправдоподобно маленькие, совсем игрушечные домики. Оказывается, туда и предстоит спуститься. Машина начинает головокружительную спираль, петляя по крутому склону. Телеграфные столбы спускаются вниз прямо, и мы пересекаем их линию на разной высоте, наверное, раз восемь или десять.
…Последняя спираль Кулумыса. Еще немного — и взору открывается благодатное плодородие Минусинской котловины. Сгладился пейзаж, горы точно присели, округлились в пологие, волнистые холмы.
Справа хлеба и слева хлеба, впереди хлеба, всюду хлеба. Стеной стоит рожь. Волнуются моря пшеницы, среди которых островками стоят большие села.
Вот наконец впереди показался и сам город Минусинск, блеснула полоска Енисея.
Прощайте, Саяны! Загадочно синие, со снежными шапками, стоят они над долиной, над степным раздольем, над зреющими нивами и березовыми рощами. И долго-долго еще будут видны они на поворотах бегущей к Енисею пыльной дороги. Прощайте, Саяны!
Монголы называли Тувинскую котловину Хан-Хо-Хан. Это название можно перевести так: "Большой мешок с маленьким отверстием".
Маленькое отверстие большого мешка — долина Енисея. Это он, неистовый буян, прорвался за каменный барьер, пробил себе путь сквозь Саяны. Горные кряжи совсем зажали реку, втиснули ее в узкие ущелья, перегородили воде путь каменными глыбами, но все тщетно. С торжествующим ревом, весь в хлопьях всклокоченной пены, несется Енисей через пороги к простору и покою минусинских степей.
Их, этих порогов, несколько. Порожистая часть начинается вверх по реке от деревни Означенной, до которой из Минусинска ходит небольшой пароход. Дальше, к порогам, надо пробираться на катере, изредка плавающем тут для промера глубины, местами — по горным тропам.
Сразу за деревней — Маинский порог, ничем не примечательный; просто река здесь течет быстрее, чем обычно. После нескольких часов пути показывается второй, Джойский порог. Этот, как видно, шутить не любит. Левый берег у порога усеян огромными глыбами гранита, а одна из них торчит как раз посредине реки. Ее называют "баркой" — и верно, издалека она похожа на небольшое суденышко. Как раз на эту "барку" волны и несут плоты, на которых смельчаки иногда спускаются через пороги. Если лоцман не растеряется, а гребцы не пожалеют сил, то плоту удается отбиться своими огромными веслами-гребями в сторону и проскочить рядом с коварной глыбой. В противном случае — беда, может разбить плот.
Путь к третьему, Березовому порогу обманчив. Временами кажется, что река уже успокоилась: ее струи, закручиваясь водоворотами, несутся мощно, но плавно, бесшумно. Такие места здесь зовут "ямами". Но следом за спокойным участком снова начинаются "шиверы" — мелкие места" где река перекатывается через барьер камней или гальки.
Березовый порог не страшен опытному лоцману. Здесь река спешит скорее пробежать ущелье между скал, одна из которых — "Косой бычок" — клином врезается в Енисей, нависает над ним, как бы грозя в один прекрасный день рухнуть вниз. Вода в пороге перекатывается через камни крупными волнами. Если смотреть издалека, то кажется, что волны застыли, стоят на месте.
— Это что, — презрительно говорят бывалые енисейцы. — Вот скоро доберемся до Большого порога…
Большой порог сначала слышишь, потом видишь. Он шумит, нет, даже не шумит, а ревет грозно, неумолчно, предостерегающе. И вот наконец величественная картина. Левая сторона ущелья — мрачный крутой утес, на котором прилепилась небольшая часовенка. У правого берега набросаны серые гранитные глыбы. Трудно различить отдельные волны — все смешалось в бешеной пляске пены, в вихрях водоворотов, в грозном мелькании холодных, скользких камней, то обнаженных, то вновь скрытых в клокочущей воде.
Здесь ширина Енисея только семьдесят пять метров — маленькое отверстие в большом каменном мешке Саян! Весь порог тянется всего на треть километра, и на этом протяжении река успевает опуститься на четыре метра. Мудрено ли, что по такому необычайно крутому для рек уклону вода мчится со скоростью поезда — тридцать километров в час!
Просто непостижимо, как ухитряются спускать плоты через эту адскую смесь камней, пены и волн. Мне не довелось видеть такой картины. Но бакенщик в деревне Означенной, не раз плававший через порог, рассказал мне на обратном пути:
— Страшно, говоришь? Конечно, страшно. Но робкие в порог и не идут. Дело это такое, что требует от человека удали и проворства. Начинали мы с того, что ладили наикрепчайший плот, а посредине его — высокий сруб, вроде деревянной башни. На этот сруб перед порогом забираются люди, туда же перетаскивают вещи и груз. Теперь все на лоцмана уповают. Он с помощниками еще внизу орудует, чтобы правильно плот в порог направить, а наверх лезет последним. Тут плот весь уходит в воду, только сруб торчит, а на нем люди — белые, трясутся, как в лихорадке, в веревки вцепились. Меньше минуты проходит в таком страхе — и уж порог позади. А если оплошает лоцман, бывало разнесет плот по бревнышку. Часовню у порога видел? Так вот, ее купец один построил. Вез он на плоту товары, барыши подсчитывал, которые на ярмарке в Минусинске получит. А в пороге плот — трах! Из всех, кто на нем находился, уцелел лишь купец. Его случайно на берег полуживого волнами выбросило…
У деревни Означенной верхний, горный Енисей кончается. Река не надолго успокаивается, отдыхает после первой тысячи километров нелегкого пути. Горы отодвигаются прочь от берега. Течение становится более спокойным, почти ленивым. Еще десяток километров — и вот уже на обоих берегах раскинулась степь. На правом берегу появляются села. Одно из них, довольно большое, стоит в стороне от главного русла. Это Шушенское.
Еще в начале XVIII века пришел в здешние места отряд казаков. Осмотрелись казаки: с одной стороны — Енисей, с другой — леса. Отряд спешился. Застучали топоры, и вскоре крепко срубленная бревенчатая засека нового острога — небольшой крепости — появилась недалеко от реки. Казаки расселились вокруг на лесных заимках. Одну из них построили там, где в протоку Енисея впадает речка Шушь. С этого и пошло село Шушенское.
Стало село расти и шириться. Академик Паллас, проехавший в конце XVIII века по Енисею, нашел тут уже три десятка дворов казаков и крестьян, занимавшихся хлебопашеством. Видел он и четырехугольное городище — остатки старого укрепления, заброшенного и заросшего.
Потом название села все чаще стало упоминаться в бумагах департамента полиции. Сюда начали водворять на поселение "политических преступников". После отбытия каторжных работ в Шушенском поселили декабристов Фаленберга и Фролова. Едва покинули село декабристы, как царь сослал сюда отбывшего каторгу "за организацию сообщества, направленного к разрушению существующего государственного порядка", социалиста-утописта Буташевича-Петрашевского.
Годы сменяются годами. Одни ссыльные уезжают, царь присылает других.
И вот наступает знаменательный в истории села 1897 год.
По пыльной дороге на крестьянской подводе приехал в Шушенское человек, имя которого позже узнал весь мир.
Енисейский губернатор сообщил департаменту полиции, что "политический административно-ссыльный Владимир Ульянов прибыл в назначенное ему место жительства — село Шушенское, Минусинского округа, 8 мая с. г., и тогда же учрежден за ним надлежащий гласный надзор полиции сроком на 3 года".
В Минусинске или соседнем городе Абакане всегда можно найти попутчиков до Шушенского. Тот, кто приехал в эти края или оказался здесь проездом хотя бы на день, обязательно заедет в это село. Путь лежит по тракту, а потом по степной дороге, сворачивающей вправо, к Енисею.
Как передать чувства, овладевающие человеком в продолжение этой недолгой поездки? Думаешь, что вот тут, может быть даже в такой же солнечный полдень, ехал полвека назад в сопровождении жандармов Владимир Ильич. Может быть, он смотрел на степь, колеблющуюся в знойном мареве, на далекие синие Саяны и думал о необъятной России, убогой и обильной, могучей и бессильной, о ее будущей большой судьбе…
Но вот и Шушенское. Еще издали видно трехэтажное кирпичное здание. Это сельскохозяйственный техникум. Хороши и новые двухэтажные дома, перед которыми зеленеют молодые тополя и акации.
Мы миновали Дом культуры, кино, проехали мимо строящегося Дома советов.
И вспомнились тут строки письма, в котором Владимир Ильич описал, как выглядело Шушенское тогда, в годы ссылки:
"Село большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных — все как быть следует. Стоит в степи — садов и вообще растительности нет. Окружено село… навозом, который здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом, так что для того, чтобы выйти из села, надо всегда почти пройти через некоторое количество навоза".
Многое известно о том, как жил и работал в Шушенском Владимир Ильич. Сохранились его подробные письма матери, сестрам, брату. Напечатаны воспоминания Надежды Константиновны Крупской. Бережно записаны простые рассказы шушенских крестьян, любивших Ильича и хорошо его помнивших. Наконец, сохранились дома, где жил Владимир Ильич во время ссылки.