– Не думаю, что ребенка надо сурово наказывать. Никто не говорил ему, что ложь – грех, а дети Спротта – не самая лучшая компания для маленького мальчика. Бедняжка Мэри тяжело болела и не могла уделять его воспитанию должного внимания. А от шестилетнего ребенка трудно ожидать, что он инстинктивно будет поступать правильно. Нам надо исходить из того, что Дэви не видит разницы между «плохим» и «хорошим», и начинать воспитание с нуля. Он заслуживает наказания за то, что запер Дору в сарае, но я не могу придумать ничего нового, кроме как оставить его без ужина и отправить спать, хотя мы это делали много раз. Может, ты, Энн, придумаешь что-то новое? Думаю, с твоим богатым воображением трудностей у тебя не будет.
– У меня хорошо придумываются только приятные вещи, а наказания к ним точно не относятся, – сказала Энн, обнимая Дэви. – В мире столько неприятностей, что нет смысла выдумывать новые.
В результате Дэви, как обычно, отправили в его комнату, где ему надлежало находиться до полудня следующего дня. Было видно, что он крепко задумался над случившимся, и когда Энн шла к себе, она услышала тихий шепот – ее звали. Дэви сидел в постели, подперев подбородок руками.
– Энн, – торжественно заговорил он. – Врать, то есть лгать, нельзя всем? Хотелось бы это знать.
– Конечно, всем.
– И взрослым тоже?
– Да.
– Тогда Марилла плохая, – решительно заявил Дэви. – Она говорила неправду. Выходит, она еще хуже меня – ведь я не знал, что лгать плохо, а она знала.
– Вот что, Дэви Кит, – возмущенно проговорила Энн. – Марилла ни разу не солгала за всю жизнь.
– Нет, солгала. В прошлый вторник она мне сказала, что, если я не буду перед сном молиться, со мной произойдет что-нибудь ужасное. Так вот… я целую неделю не читал вечерние молитвы – хотел посмотреть, что же такое со мной случится… и ничего не произошло, – закончил Дэви чуть ли не с обидой.
Энн с трудом подавила рвущийся наружу смех, понимая, что это нанесет серьезный удар по репутации Мариллы.
– А ты разве не видишь, Дэви, – торжественно произнесла она, – что как раз сегодня с тобой и случилась беда.
Дэви посмотрел на нее с недоверием.
– Ты, может, думаешь, что я переживаю из-за пропущенного ужина? – презрительно отозвался он. – Но в этом нет ничего ужасного. Меня столько раз со времени нашего приезда отсылали сюда, что я к этому привык. И то, что я остался без ужина, меня тоже не беспокоит – просто за завтраком съем двойную порцию.
– Я говорю не об этом. Ужасно то, что ты сегодня солгал. И, знаешь, Дэви… – Энн перегнулась через изножье кровати и погрозила виновнику пальцем, – для маленького мальчика ложь – большая провинность. Возможно, это самое худшее, что может с ним случиться. Так что Марилла сказала тебе правду.
– Я думал, что в этом случае меня ждет что-то волнующее, исключительное, – разочарованно произнес Дэви.
– Тут Марилла не виновата. Плохие вещи не всегда волнующие. Они чаще глупые и отвратительные.
– И все-таки было ужасно смешно видеть, как вы с Мариллой пялитесь в колодец, – сказал Дэви, обхватив руками коленки.
Находясь в комнате, Энн сохраняла серьезное выражение лица, но, спустившись вниз, рухнула на диван в гостиной и хохотала до тех пор, пока у нее не заболели бока.
– Может, расскажешь, что тебя так рассмешило, – сказала Марилла с невеселым выражением лица. – А то у меня сегодня не было повода для смеха.
– Будет, когда я кое-что вам расскажу, – заверила ее Энн.
И Марилла действительно рассмеялась – как воспитатель она несомненно выросла со времени появления в семье Энн. Отсмеявшись, она тяжело вздохнула.
– Наверное, не стоило ему такое говорить, но я собственными ушами слышала, как священник именно так вразумлял одного ребенка. А Дэви меня в то вечер прямо до ручки довел. Ты как раз уехала на концерт в Кармоди, и я сама его укладывала. Дэви заявил, что не видит пока никакого толку в молитвах, сначала надо вырасти. Только тогда он будет представлять интерес для Бога. Энн, я не знаю, что делать с этим мальчиком. Он никогда ни в чем не уступает. У меня руки опускаются.
– Ох, не говорите так, Марилла. Вспомните, как скверно я вела себя в первые дни у вас.
– Энн, ты никогда не была плохой… Никогда. Теперь, когда я столкнулась с подлинной испорченностью, мне это ясно. Признаю, ты постоянно попадала в какие-нибудь переделки, но у тебя никогда не было злых намерений. А Дэви плохо себя ведет, потому что ему нравится.
– Я не считаю, что он такой порочный, – умоляюще проговорила Энн. – Обычное озорство. И еще – ему здесь скучновато. Никто из мальчиков поблизости не живет, играть ему не с кем и заняться нечем. Дора слишком послушная, чтобы быть другом мальчика. Думаю, Марилла, что лучше отдать их в школу.
– Нет, – решительно заявила Марилла. – Мой отец всегда учил, что до семи лет ребенку надо быть на воздухе, а не томиться в четырех стенах. Мистер Аллен говорит то же самое. Близнецов можно попробовать научить чему-то дома, но до семи лет в школу они не пойдут.
– Хорошо, тогда начнем наставлять Дэви на путь истинный дома, – весело согласилась Энн. – Несмотря на все его недостатки, он славный мальчик. Не могу его не любить. Может, я скажу ужасную вещь, Марилла, но, честно говоря, душа у меня больше лежит к Дэви, чем к Доре – при всех ее достоинствах.
– Не знаю почему, но у меня такие же чувства, хоть это и несправедливо – ведь с Дорой никаких забот. Лучше ребенка не найти – она тише воды ниже травы.
– Дора – идеальный ребенок, – согласилась Энн. – Она будет вести себя хорошо, даже если никто этого не увидит. Такое впечатление, что она уже родилась воспитанной девочкой, и мы, по сути, ей не нужны, и я думаю, – продолжала Энн, внезапно открывая для себя вневременную истину, – что мы всегда любим больше тех людей, которые в нас нуждаются. А Дэви очень нуждается в нас.
– Как говорит миссис Линд, больше всего он нуждается в хорошей порке, – заключила Марилла.
Глава 11Факты и фантазии
«Работа учителя очень интересна, – писала Энн подруге из Королевской Академии. – Джейн, правда, находит ее монотонной, но я так не считаю. Каждый день сталкиваешься с чем-то удивительным, и дети говорят такие забавные вещи. Джейн наказывает своих учеников, когда, по ее словам, они слишком умничают. Может, поэтому учительский труд и кажется ей монотонным. Сегодня маленький Джимми Эндрюс пытался написать слово «веснушчатое», но это ему не удалось. «Что ж, – сказал он наконец, – написать правильно я его не могу, но зато знаю, что оно значит». – «И что?» – спросила я. «Лицо Сент-Клэра, мисс».
У Сент-Клэра действительно много веснушек. Я стараюсь, чтобы ученики поменьше об этом говорили… ведь в свое время мое лицо тоже усеивали веснушки, и я до сих пор не могу этого забыть. Впрочем, не думаю, что его это особенно беспокоит. А Джимми он отлупил по дороге домой из-за того, что тот назвал его Сент-Клэром. Я краем уха слышала об этом случае, но не собираюсь его раздувать.
Вчера я пыталась учить Лотти Райт сложению. «Если у тебя в одной руке три конфеты, а в другой две, сколько всего у тебя конфет?» – «Полный рот», – ответила она.
А на уроке природоведения, когда я попросила детей назвать мне причины, почему нельзя убивать лягушек, Бенджи Слоун уверенно ответил: «Чтобы на следующий день не пошел дождь».
Как же бывает трудно не рассмеяться, Стелла. Однако приходится себя сдерживать, и хохот, рвущийся изнутри, приберегать для дома. Марилла говорит, что она каждый раз нервно вздрагивает, когда до нее доносится из моей комнаты – казалось бы, без всякой причины – очередной взрыв смеха. Она вспоминает, что у одного мужчины, попавшего в сумасшедший дом, все начиналось именно так.
Знаешь ли ты, что Томас Бекет[5] был… катализирован? По мнению Роуз Белл, именно это с ним и произошло… А еще Новый Завет написал Уильям Тиндейл[6]. Клод Уайт утверждает, что «ледник» вставляет стекла в окна. Мне кажется, самое трудное в профессии учителя, но и самое интересное – дать возможность детям рассказать, что они действительно думают о разных вещах. В один дождливый день на прошлой неделе я собрала в обеденное время детей вокруг себя и стала говорить с ними как ровня. Я спросила, чего им больше всего хочется. Желания у некоторых были достаточно предсказуемые – куклы, пони, коньки. Другие были более оригинальны. Эстер Булдер хотела бы «носить праздничное платье каждый день и обедать в гостиной». Ханна Белл – «быть хорошей, не прилагая к этому никаких усилий». А десятилетняя Марджори Уайт хотела бы быть вдовой. На вопрос, почему у нее такое странное желание, она серьезно ответила, что, если не выйдешь замуж, тебя будут дразнить старой девой, а если выйдешь, тобой будет верховодить муж. Вдове же не грозит ни то, ни другое. Самое удивительное желание было у Салли Белл. Она мечтала о медовом месяце. Я спросила, знает ли она, что это такое. «Видимо, марка какого-то первоклассного велосипеда», – ответила Салли. Ее кузен из Монреаля, когда женился, сказал, что ему нужен медовый месяц, а всем известно, что велосипеды у него на первом месте и всегда последней марки.
В другой раз я попросила детей рассказать об их самой запомнившейся шалости. Старшеклассники отмалчивались, а младшие школьники, не стесняясь, вспоминали прошлые проделки. Элайза Белл «подожгла рулоны шерсти у тетки». На вопрос, сознательно ли она это сделала, Элайза ответила: «Не совсем». Ей хотелось поджечь только одну ниточку и посмотреть, как та будет гореть, но неожиданно вспыхнул весь рулон. Эмерсон Джиллис потратил десять центов на конфеты вместо того, чтобы положить деньги в кружку для пожертвований. Самый страшный проступок Аннеты Белл заключался в том, что она «ела голубику, выросшую на кладбище». Уилли Уайт много раз «съезжал в праздничных штанах с крыши овечьего загона». «Но я был за это наказан: мне пришлось все лето ходить в воскресную школу в заплатанных брюках. А когда тебя наказывают, можно уже и не раскаиваться», – заявил Уилли.