Джейн и Диана широко раскрыли глаза от изумления, не веря своим ушам. Согласно парламентскому этикету, строго соблюдавшемуся в «Обществе», любые проявления любопытства во время заседания не приветствовались. Но после его окончания Энн забросали вопросами, на что она ответила, что объяснений этому поступку у нее нет. Накануне вечером Джадсон Паркер нагнал ее на дороге и сообщил, что решил пойти навстречу «улучшателям», проявившим столь явное неприятие рекламы лекарств на его заборе. Это было все, что сказала Энн и что повторяла впоследствии, и это была чистая правда. Однако, когда Джейн Эндрюс по дороге домой призналась Оливеру Слоуну в своей уверенности, что за столь неожиданной и таинственной переменой в намерениях Джадсона Паркера стоит нечто большее чем то, что сообщила Энн, она тоже была права.
Прошлым вечером Энн навещала старую миссис Ирвинг, живущую у залива, и, возвращаясь домой, решила срезать дорогу. Сначала тропа шла через низинные прибрежные поля, потом – по буковой роще вблизи фермы Роберта Диксона, и дальше выходила к главной дороге над Озером Сверкающих Вод, называемым людьми, лишенными воображения, Прудом Барри. На перекрестке, где тропа соединялась с дорогой, стояли две коляски, в которых сидели и беседовали, ослабив вожжи, двое мужчин. Один из них был Джадсон Паркер, другой – Джерри Коркорен, житель Ньюбриджа, агент по сельскохозяйственному инвентарю и заметная фигура в местных политических кругах. Говоря о нем, миссис Линд саркастически замечала, что ни в чем порочащем уличить его не удавалось. Ходили слухи, что ни одна политическая интрига не обошлась без его участия, а так как сейчас Канада стояла на пороге новых всеобщих выборов, Джерри Коркорен был по уши занят, агитируя в округе за кандидата от своей партии. В тот момент, когда Энн выбиралась из-под нависших тяжелых ветвей бука, она услышала слова Коркорена:
– Если проголосуете за Эмесбери… Помните вашу расписку за две бороны, что оставили мне весной? Полагаю, вы не откажетесь получить ее обратно, так ведь?
– Ну, если вы так ставите вопрос, – протянул с усмешкой Джадсон. – Думаю, я пойду вам навстречу и соглашусь. В наши тяжелые времена человек должен заботиться о собственных интересах.
Тут оба заметили Энн, и беседа оборвалась. Девушка холодно кивнула мужчинам и проследовала дальше, вздернув выше обычного подбородок. Вскоре ее нагнал Джадсон Паркер.
– Подвести, Энн? – услужливо предложил он.
– Нет, спасибо, – вежливо отказалась Энн с легким оттенком презрения в голосе, что не ускользнуло от ушей даже не слишком чувствительного Джадсона Паркера. Его лицо налилось кровью, он раздраженно натянул поводья, но почти сразу одумался и с сомнением посмотрел на Энн, которая уверенно продолжала путь, не оглядываясь по сторонам. Слышала ли она двусмысленное предложение Коркорена, на которое он ответил согласием? Проклятый Коркорен! Нет бы ему выразиться осторожнее! Рано или поздно он не избежит беды. А тут еще, как назло, эта рыжая учительша выскочила из-под ветвей бука как черт из табакерки! Что ее туда занесло! Джадсон Паркер не сомневался, меряя всех на свой аршин, что если Энн слышала этот разговор, то распустит язык, и тогда о нем пойдет дурная слава! Как известно, Джадсон Паркер не очень дорожил общественным мнением, но ему не хотелось, чтобы пошел слух, что он берет взятки. А если это дойдет до ушей старого Айзека Спенсера, тогда прощай надежда заполучить Луизу Джейн с видами на богатое наследство. Зная, что мистер Спенсер и так его недолюбливает, Джадсон Паркер не мог рисковать.
– Хм… Я хотел поговорить с тобой, Энн, о том дельце, о котором на днях поспорили. В результате я принял решение не сдавать свой забор компании. У вашего «Общества» благородные цели, вас надо поддерживать.
Энн слегка смягчилась.
– Спасибо, – сказала она.
– И ты уж… не говори никому о нашем разговоре с Джерри.
– Я и так не собиралась, – холодно отозвалась Энн, которая скорее предпочла бы увидеть все заборы Эйвонли оклеенными рекламными объявлениями, чем унизиться до сделки с человеком, только что продавшим свой голос.
– Вот и хорошо… вот и хорошо, – успокоился Джадсон, решив, что они прекрасно поняли друг друга. – Я так и думал. Несомненно. Ведь я только пудрил Джерри мозги… Он ведь думает, что умнее всех. Я не собираюсь голосовать за Эмесбери. Отдам, как обычно, голос за Гранта. Сама увидишь, когда придет время выборов. Я просто хотел, чтобы он себя выдал. А с забором все будет в порядке… Так и скажи своим «улучшателям».
«Говорят, что человечеству нужны самые разные люди, и все-таки, мне кажется, кое от кого можно было бы и отказаться, – сказала перед сном Энн своему отражению в зеркале. – Конечно, я в любом случае никому не рассказала бы об этой постыдной сделке между Паркером и Коркореном, так что моя совесть чиста. Не знаю, кого мне благодарить за спасенный забор. Я сама для этого ничего не сделала, однако трудно поверить, чтобы Провидение избрало в посредники таких прожженных ловкачей в политике, как Джадсон Паркер и Джерри Коркорен».
Глава 15Начало каникул
Тихим золотистым вечером, когда ветер играл в елях у школьного двора, а от кромки леса ложились на землю длинные, сонные тени, Энн заперла дверь школы, а ключ с удовлетворением положила в карман. Школьный год завершился, и руководство, рассыпаясь в благодарностях, продлило с ней договор на следующий год. Но мистер Хармон Эндрюс все же добавил, что ей следовало бы почаще прибегать к физическим наказаниям. Впереди Энн ждали два восхитительных месяца честно заработанного отдыха. С ощущением согласия в мире и в душе она спускалась с холма, держа в руках корзинку, полную цветов. Как только распустились первые майники, Энн не пропускала ни одной недели, чтобы не совершить паломничества на могилу Мэтью. Все в Эйвонли, кроме Мариллы, позабыли тихого, робкого, неприметного Мэтью Катберта, но память о нем не увядала в сердце Энн, оставаясь по-прежнему живой, и она знала, что так будет всегда. Энн никогда не позабудет чудного старика, первого, кто подарил любовь и заботу ее изголодавшемуся по доброте сердцу.
У подножья холма сидел на заборе в тени елей мальчик с большими задумчивыми глазами и красивым, живым лицом. Завидев Энн, он поднялся и пошел рядом, улыбаясь, но на его щеках были видны следы слез.
– Я решил дождаться вас, учительница, потому что знал – вы непременно пойдете на кладбище, – сказал он, просовывая руку в ее ладонь. – Я тоже туда иду… Оставлю на могиле дедушки Ирвинга букет герани от бабушки. И еще хочу положить рядом букет белых роз в память о моей мамочке… ведь отнести цветы к ней на могилу я не могу. Как вы думаете, она узнает об этом?
– Даже не сомневайся, Пол.
– Сегодня как раз день ее памяти. Мамочка умерла ровно три года назад. Это было давно, но боль никуда не уходит. Я не перестаю скучать по ней. Иногда боль становится непереносимой.
Голос его дрогнул, губы подернулись. Он опустил глаза на розы, надеясь, что учительница не заметила его слез.
– Признайся, в глубине души тебе ведь нужна эта боль, – мягко сказала Энн. – Ты не хочешь забывать свою мамочку, даже если б смог.
– Да, конечно… Именно это я и чувствую. Как вы все понимаете, учительница! Никто меня так хорошо не понимает… даже бабушка, хотя она очень добрая. Отец понимает, но я не могу много говорить с ним о маме. Он сразу впадает в тоску, хватает руками голову, и я знаю, что надо замолчать. Бедный отец, ему так одиноко теперь без меня. Рядом нет никого, кроме экономки. Отец считал, что экономки не годятся на роли воспитательниц маленьких мальчиков, тем более что ему приходится часто отлучаться из города по делам. Бабушки выполняют работу воспитательниц гораздо лучше – сразу после мам.
Пол так много рассказывал Энн о своих родителях, что ей казалось, будто она давно с ними знакома. Мальчик, наверное, много взял от матери – характер, интересы. Стивена Ирвинга она представляла замкнутым человеком с глубокой и нежной душой, которую он тщательно скрывал от мира.
– Отец нелегко сходится с людьми, – однажды сказал Пол. – До маминой смерти я тоже толком его не знал. Только когда его узнаешь ближе, понимаешь, какой он замечательный. Я люблю его больше всех на свете, потом бабушку и еще вас, учительница. Вас я бы поставил на второе место после папы, но любить бабушку – мой долг, она так много делает для меня. Вы меня понимаете. Хочется только, чтобы она не забирала лампу из моей комнаты, пока я не усну. Подоткнув одеяло, она тут же ее уносит, объясняя это тем, что я не должен вырасти трусом. Я не чувствую страха – просто хочу полежать при свете. Мамочка всегда сидела со мной и держала меня за руку, пока я не усну. Думаю, она меня избаловала. С мамами такое случается, сами знаете.
Нет, этого Энн не знала, хотя могла себе представить. Она с грустью подумала о своей мамочке, которая считала ее самой красивой девочкой на свете и так давно умерла. Ее похоронили рядом с юным мужем, там и лежат они, и никто не приходит на их могилы. Энн не помнила маму, и потому слегка завидовала Полу.
– У меня день рождения на следующей неделе, – сказал Пол, когда они поднимались по нагретому июньским солнцем длинному красноватому склону холма. – Папа обещал послать мне в подарок нечто, что не сможет меня не обрадовать. Видно, подарок уже пришел, потому что бабушка держит на замке ящик книжного шкафа, что на нее не похоже. А когда я спросил, почему ящик заперт, она с таинственным видом ответила, что маленькому мальчику нельзя быть таким любопытным. Что может быть лучше дня рождения? Ничего. Вы согласны? Мне исполняется одиннадцать. Глядя на меня, этого не скажешь, правда? Бабушка говорит, что я такой недоросток, потому что ем мало овсянки. Это не так. Я стараюсь как могу, но бабушка накладывает такие огромные порции… от чистого сердца, конечно. С тех пор, когда мы с вами возвращались домой после воскресной школы и разговорились о молитве… И вы еще сказали, что, попадая в затруднительное положение, нужно просить Бога о помощи, я каждый раз перед сном прошу, чтобы Он послал мне достаточно сил справиться с утренней порцией овсянки. Пока не удается, и я теряюсь в догадках – то ли у меня молитва слабая, то ли овсянки слишком много. Бабушка говорит, что папа вырос на овсянке, и в его случае овсянка сделала свое дело на отлично