– Должны быть исключения, – проворчал Дэви. – Похоже, все в этом мире должны делать мужчины. Можно мне еще пудинга, Марилла?
– Ты съел достаточно, – сказала Марилла, но все-таки положила ему умеренную вторую порцию.
– Почему люди не могут питаться одним пудингом? Почему, Марилла? Скажи.
– Он бы скоро надоел.
– Хотелось бы проверить самому, – недоверчиво проговорил Дэви. – Конечно, лучше есть пудинг хотя бы по воскресным дням, чем вообще никогда. У Милти Булдера его вообще не готовят. Милти говорит, что, когда к ним приходят гости, его мать подает сыр и сама его нарезает – каждому по кусочку и еще один для приличия.
– Если Милти Булдер рассказывает такое о своей матери, ты уж хотя бы не повторяй, – сурово сказала Марилла.
– Боже милостивый… – Дэви подхватил это выражение у мистера Харрисона и теперь употреблял его к месту и нет. – Так Милти считает это комплиментом. Он гордится матерью, про которую в поселке говорят, что она и из камня творог выжмет.
– Боюсь, как бы скверные куры не залезли в маргаритки, – сказала Марилла и торопливо вышла из-за стола.
«Скверных кур» рядом с цветами не было, да Марилла их и не искала. Вместо этого она села на крышку погреба и от души расхохоталась. И она делала это так долго, что ей стало стыдно за себя.
Добравшись до каменного домика, Энн и Пол застали мисс Лаванду и Шарлотту Четвертую в саду, где они рвали сорняки, работали граблями, что-то подстригали и подрезали. Завидев гостей, мисс Лаванда отбросила садовые ножницы и радостно побежала им навстречу – веселая и хорошенькая, вся в оборках и кружевах, как она любила, а Шарлотта широко улыбалась.
– Добро пожаловать, Энн. Я так и думала, что ты сегодня придешь. Ты подходишь этому дню, вот он и привел тебя. Люди и вещи, которые подходят друг другу, всегда появляются вместе. Скольких неприятностей можно было бы избежать, если б люди об этом знали. Но они не знают… И тратят много драгоценной энергии, чтобы совместить несовместимое. О, Пол, как ты вырос! С нашей последней встречи ты на полголовы вытянулся.
– Миссис Линд говорит, что я на глазах расту, – сказал Пол, искренне радуясь этому факту. – Бабушка уверена, что это овсянка помогла. Может, и так. Кто знает… – Пол глубоко вздохнул. – Я столько ее съел, что это немудрено, надеюсь, что продолжу расти и стану таким же высоким, как папа. А у него рост шесть футов, вы ведь знаете, мисс Лаванда?
Да, мисс Лаванда это знала, румянец на ее щеках стал ярче, и она, взяв за руки Пола и Энн, повела их в дом.
– Сегодня подходящий день для эха? – взволнованно спросил Пол. В прошлый визит было слишком ветрено, и тогда Пол очень расстроился.
– Лучше не бывает, – ответила мисс Лаванда, выходя из задумчивости. – Но сначала надо поесть. Нельзя проделать такой долгий путь по буковому лесу и не проголодаться, ну а мы с Шарлоттой Четвертой будем рады присоединиться. Аппетит у нас прямо волчий. Сейчас совершим набег на кладовую. К счастью, там много всего вкусного. У меня было предчувствие, что сегодня будут гости, и мы с Шарлоттой Четвертой основательно подготовились.
– Мне кажется, вы из тех людей, у которых всегда найдется дома что-нибудь вкусное, – сказал Пол. – Бабушка тоже такая. Но она не одобряет перекусов между основными приемами пищи, – задумчиво добавил он. – Могу ли я есть, если знаю, что она бы этого не одобрила?
– Не думаю, чтобы она возражала – вы проделали такой долгий путь. Это особый случай, – сказала мисс Лаванда, обменявшись с Энн веселым взглядом над темной кудрявой головкой мальчика. – Я тоже считаю, что перекусы неполезны, поэтому мы с Шарлоттой Четвертой почти непрерывно едим. Мы с ней отрицаем все диеты. Если нам чего-то захочется, пусть и вредного для пищеварения, мы это едим, причем в любое время дня и ночи, и только здоровеем. Но мы стремимся исправиться. Если видим в газете статью, где говорится о вреде той еды, которая нами любима, мы эту статью вырезаем и прикрепляем на кухне к стене, чтобы не забыть. Однако каждый раз забываем и вспоминаем только после того, как съели неправильную еду. Пока, слава богу, живы. Правда однажды, после того как мы перед сном съели пончики, мясной пирог и фруктовый торт, Шарлотте Четвертой снились кошмары.
– А мне бабушка перед сном дает стакан молока и кусок хлеба с маслом, а в воскресенье намазывает на хлеб еще и варенье, – сказал Пол. – Поэтому я всегда с радостью жду воскресного вечера… Но не только поэтому. У нас на прибрежной дороге воскресенье – очень долгий день. Бабушка говорит, что для нее он слишком короткий, и для папы в детстве воскресенье тоже пролетало мигом. Мне он тоже не казался бы таким бесконечным, если б я мог поговорить со своими скальными людьми, но бабушка не позволяет в воскресный день таких вольностей. В эти дни я много думаю, но, боюсь, мои мысли слишком мирские. Бабушка говорит, что в воскресенье нужно думать только о божественном. А мисс Ширли как-то сказала нам, что по-настоящему прекрасная мысль всегда религиозна – неважно, о чем она и в какой день рождается. Но я уверен, что бабушка считает, что религиозными являются только мысли о проповедях или об уроках в воскресной школе. И я не знаю, что думать – так различны мнения бабушки и учительницы. В сердце, – Пол приложил руку к груди и поднял серьезные голубые глаза на лицо мисс Лаванды, мгновенно осветившееся светом сочувствия, – я согласен с учительницей. Но, понимаете, бабушка воспитала папу на свой лад, и результат превзошел все ожидания, а учительница еще никого не воспитала, хотя помогает воспитывать Дэви и Дору. И пока еще неизвестно, что из них получится, когда они вырастут. Поэтому я иногда думаю, что будет благоразумнее прислушиваться к мнению бабушки.
– Несомненно, – торжественно поддержала его Энн. – И я осмелюсь думать, что, если б мы с твоей бабушкой докопались до сути наших взглядов, то поняли бы, что разными путями мы ведем к одному и тому же. Но тебе лучше придерживаться ее образа мыслей, ибо его справедливость подтверждена опытом. Подождем, когда вырастут близнецы, и тогда будет ясно, выдерживает ли сравнение мой подход.
После ланча все вернулись в сад, где Пол, к своему удивлению и восторгу, познакомился с эхом, а Энн и мисс Лаванда сели на каменную скамью и завели разговор.
– Итак, ты осенью уезжаешь? – с грустью проговорила мисс Лаванда. – Следует радоваться за тебя… но меня охватывает горькая, эгоистичная печаль. Я очень буду скучать по тебе. Иногда мне кажется, что лучше не заводить друзей. Через какое-то время они уходят из твоей жизни, и разлука с ними приносит больше боли, чем та пустота, что была до их появления.
– Так могла бы говорить мисс Элайза Эндрюс, но не мисс Лаванда, – уверенно произнесла Энн. – Нет ничего хуже пустоты. К тому же я не ухожу из вашей жизни. Существуют такие вещи как письма и каникулы. Дорогая, вы так бледны и выглядите усталой.
– О… хо… хо… хо, – усердно кричал Пол, стоя на каменной ограде. Не все его крики были мелодичны, но возвращались они переливом золотых и серебряных звуков, преображенные сказочными волшебниками за рекой.
– Я что-то от всего устала… даже от эха. А ведь оно все, что у меня осталось… Эхо утраченных надежд, мечтаний, радостей… Эхо прекрасное и насмешливое. Ох, Энн, это ужасно, что я говорю так при гостях. Я просто старею и не могу с этим смириться. К шестидесяти годам я стану невыносимой. А может, все, что мне надо, это выпить что-то успокоительное?
В этот момент появилась Шарлотта, которую никто не видел после ланча, и объявила, что на северо-востоке пастбища мистера Джона Кимбала все красно от ранней земляники. Не хочет ли мисс Ширли присоединиться к ней и собрать немного ягод.
– Ранняя земляника к чаю! – воскликнула мисс Лаванда. – Нет, не такая уж я старая, как думала… Не нужны мне никакие успокоительные. Девочки, когда вернетесь, будем пить чай под этим серебристым тополем. Я все приготовлю и принесу сливки домашнего изготовления.
Направившись на отдаленный край пастбища мистера Кимбала, Энн и Шарлотта Четвертая вышли на зеленую поляну, где воздух был мягкий, как бархат, ароматный, как фиалки, и золотистый, как янтарь.
– Как легко здесь дышится, – набрала полную грудь воздуха Энн. – Кажется, что вдыхаешь солнечный свет.
– Да, мэм, я чувствую то же самое, – подтвердила Шарлотта Четвертая, которая согласилась бы с Энн, даже если б та сказала, что чувствует себя как пеликан в пустыне. Каждый раз, когда Энн покидала Обитель Эха, Шарлотта Четвертая поднималась в свою маленькую комнату над кухней и, встав перед зеркалом, старалась говорить, выглядеть и двигаться, как Энн. Пока Шарлотта не могла похвастаться успехами, но помнила школьную заповедь, что практика творит чудеса, и верила, что со временем сможет научиться грациозному движению головой, лучистому взгляду и подражать невероятной походке, похожей на колыхание веток на ветру. У Энн это выглядело абсолютно естественно. Шарлотта восхищалась Энн. Не то чтобы она считала ее очень красивой. Несомненно, красивой была Диана – румяная, с черными кудрями, она более соответствовала вкусу Шарлотты, чем Энн с ее лунным очарованием, сияющими серыми глазами и нежно-розовым, вечно меняющим оттенок цветом щек.
– Я, скорее, предпочла бы быть такой, как вы, чем просто красивой, – простодушно сказала она Энн.
Энн рассмеялась, получив удовольствие от комплимента, хотя и несколько сомнительного. Она уже привыкла к противоречивой оценке своей внешности. Люди никак не могли прийти к единодушному мнению по этому поводу. Наслышавшиеся о ее красоте были при встрече разочарованы. А те, которым внушили, что она простушка, увидев Энн, не понимали, куда смотрели другие. Сама Энн никогда не верила, что имеет право считать себя красивой. Глядя в зеркало, она видела перед собой лишь бледное личико с семью веснушками на носу. Зеркало не могло отразить ускользающей, переменчивой игры чувств на лице и прелести больших глаз, в которых мечтательность легко сменялась лукавым озорством.
Если Энн нельзя было назвать красивой в строгом смысле слова, то она, несомненно, обладала неординарной внешностью и неуловимым обаянием, вызывавшим у людей ответное приятное чувство. «Когда-нибудь этот юный цветок раскроется во всей своей прелести», – думали они. А те, кто хорошо знал Энн, чувствовали, не отдавая себе в этом отчета, что ее особенная притягательность – в окружавшей ее ауре возможностей, перспективе дальнейшего развития. Казалось, она живет в атмосфере предчувствия.