Результат подтвердил ожидания Энн. Мистер Уайт встретил девушек во дворе, сияя, как солнце в пасхальный день. Энн рассказала ему о взносах, и он с энтузиазмом согласился принять участие.
– Конечно, конечно. Я дам на доллар больше самого крупного взноса.
– Это будет пять долларов… Мистер Дэниел Блэр дал четыре, – с некоторым испугом произнесла Энн. Но Лоренцо не дрогнул.
– Пять так пять… деньги даю сразу. А теперь приглашаю вас в дом. Там есть нечто, заслуживающее внимания. Почти никто еще не видел. Проходите и сами оцените.
– А что мы скажем, если малыш некрасивый? – прошептала с беспокойством Диана, когда они следовали за взволнованным Лоренцо.
– Всегда найдется, что похвалить, – успокоила ее Энн. – С младенцами это легко.
Малыш оказался прехорошеньким, и, видя искреннее восхищение девушек его пухленьким чудом, мистер Уайт почувствовал, что деньги потратил не зря. Но это был первый и последний раз, когда Лоренцо на что-то сдавал деньги.
Несмотря на усталость, Энн тем же вечером предприняла еще одну попытку добыть деньги на благоустройство поселка и отправилась через поле к мистеру Харрисону. Тот, по своему обыкновению, курил трубку на террасе по соседству с попугаем. Строго говоря, его дом относился к дороге на Кармоди, но Джейн и Джерти, знакомые с ним только понаслышке, умоляли Энн самой зайти к нему.
Однако мистер Харрисон категорически отказался вносить деньги, и все усилия Энн оказались тщетными.
– Мне казалось, вы одобряете работу «Общества», мистер Харрисон, – расстроенно проговорила она.
– Я одобряю… одобряю, пока дело не касается моего кошелька.
– Некоторые сегодняшние встречи способны обратить меня в пессимистку, подобную мисс Элайзе Эндрюс, – поделилась Энн со своим отражением в зеркале, поднявшись в свою комнатку.
Глава 7Дела насущные
Одним тихим октябрьским вечером Энн откинулась на стуле и глубоко вздохнула. Стол, за которым она сидела, был завален учебниками и тетрадями, однако плотно исписанные страницы перед ней не были связаны со школьными занятиями.
– Что случилось? – спросил Гилберт, услышавший этот вздох, когда входил в открытую дверь кухни.
Энн покраснела и поспешила засунуть страницы под ученические тетрадки.
– Ничего особенного. Просто я пытаюсь записать кое-какие свои мысли, как советовал профессор Гамильтон, но у меня не получается. Написанные черными чернилами на белой бумаге они выглядят куцыми и глупыми. Мысли – словно тени… они ускользают от тебя, их не удержать. Возможно, со временем я постигну секрет, как обходиться с ними, если проявлю настойчивость. Но у меня почти нет свободного времени. Когда я заканчиваю проверять школьные работы, у меня нет сил на собственные занятия.
– У тебя все прекрасно идет в школе, Энн. Дети без ума от тебя, – сказал Гилберт, присаживаясь на каменную ступеньку.
– Не все. Я не нравлюсь Энтони Паю и, похоже, не понравлюсь и впредь. И что хуже – он не уважает меня. Он явно относится ко мне с презрением, и, не скрою, это приводит меня в отчаяние. Не то чтобы он был очень плохой… просто озорной, как и другие ребята. Он редко проявляет открытое непослушание, но подчиняется с таким снисходительно-презрительным видом, словно делает одолжение – видимо, считает, что спорить со мной себе дороже. Такое поведение плохо влияет на остальных ребят. Чего я только ни делала, чтобы завоевать его расположение, но все тщетно. Боюсь, положение не изменится. А мне бы так хотелось – ведь он очень неглуп, и все было бы у нас прекрасно, если б он этого захотел.
– Возможно, такое отношение идет из семьи.
– Не все так просто. Энтони – независимый мальчик, и у него обо всем свое мнение. Раньше его всегда учили мужчины, и женщинам-учителям он не доверяет. Что ж, посмотрим, можно ли добиться уважения заботой и добротой. Трудности меня не пугают, быть учителем очень интересно. Пол Ирвинг с легкостью возмещает то, чего недостает другим. Он очаровательный ребенок, Гилберт, и к тому же гениальный. Я уверена, что мир когда-нибудь услышит о нем, – убежденно произнесла Энн.
– Мне тоже нравится моя работа, – сказал Гилберт. – Все время держишь себя в тонусе. За недели преподавания в Уайт-Сэндз я узнал больше, чем за все школьные годы. У наших друзей все тоже идет неплохо. В Ньюбридже хорошо приняли Джейн, и в Уайт-Сэндз, похоже, тоже удовлетворены работой вашего покорного слуги… за исключением мистера Эндрю Спенсера. Вчера, возвращаясь домой, я встретил миссис Питер Блюет, и она сказала, что считает своим долгом проинформировать меня, что мистер Спенсер не одобряет мои методы.
– А ты не замечал, – задумчиво произнесла Энн, – что, когда люди считают своим долгом что-то тебе сказать, это всегда оказывается чем-то неприятным? Почему никто не считает своим долгом сообщить услышанные о тебе приятные вещи? Вчера миссис Доннелл снова приходила в школу и сказала, что считает своим долгом уведомить меня, что миссис Хармон Эндрю не одобряет того, что я читаю детям сказки, а мистеру Роджерсону не нравится, что Прилли слишком медленно осваивает арифметику. Дело шло бы гораздо быстрее, если б Прилли не строила глазки мальчикам из-под грифельной доски. Я абсолютно уверена, что примеры решает за нее Джек Джиллис, но за руку я его не поймала.
– А тебе удалось приучить подающего надежды сына миссис Доннелл к его благочестивому имени?
– Удалось, – рассмеялась Энн, – хотя задача была не из легких. Поначалу он не откликался на имя Сент-Клэр, даже головы не поднимал. После моей второй-третьей попытки, мальчики начинали его подталкивать, и тогда он с недовольным видом устремлял на меня глаза, будто я звала Джона или Чарли и он не думал, что обращаются к нему. Тогда я задержала его после занятий и по-доброму с ним поговорила. Мать хочет, чтобы его называли Сент-Клэром, и мне нельзя не пойти ей навстречу, сказала я. Неглупый мальчик правильно оценил ситуацию и разрешил называть его Сент-Клэром – но только мне. Если же кто-то из ребят попробует подражать этому, он отдубасит того по первое число. Естественно, я пристыдила его за грубую лексику, но с тех пор я зову его Сент-Клэром, а мальчики – Джейкобом, и в наших отношениях воцарился мир. Он открылся мне, что хочет стать плотником, а миссис Доннелл настаивает, чтобы я готовила его в колледж.
Упоминание о колледже направило мысли Гилберта в новое русло, и некоторое время молодые люди говорили о собственных планах и устремлениях. Говорили серьезно, с верой и надеждой, как говорят только в юности, когда будущее – открытая книга, полная чудесных возможностей.
Гилберт твердо решил стать врачом.
– Это замечательная профессия, – увлеченно говорил он. – Молодой человек должен с чем-то бороться в своей жизни… Кто-то даже назвал человека «борющимся животным». Я хочу сражаться с болезнями, болью и невежеством… все они тесно связаны между собой. Хочу взять на себя часть честной, нужной работы в мире… и хотя бы немного дополнить знания, накопленные поколениями людей. И тем самым отблагодарить их за все сделанное для меня. По-моему, только так мужчина может исполнить свой долг перед человечеством.
– А мне хотелось бы привнести в жизнь людей еще толику красоты, – мечтательно проговорила Энн. – Я не стремлюсь к тому, чтобы увеличить человеческое знание… хотя это благороднейшая цель. Мне достаточно сделать жизнь людей приятнее, подарить им радость, пусть и небольшую, и счастливые мысли, но чтоб они исходили именно от меня, и которых не было бы, не появись я на свет.
– Мне кажется, ты делаешь это каждый день, – с восхищением произнес Гилберт.
И он был прав. Энн была из тех людей, которые с самого рождения дарят людям свет. Она шла по жизни с улыбкой и добрым словом, озарявшими каждого на ее пути и, пусть хоть ненадолго, приносящими надежду и благую весть.
Гилберт неохотно поднялся.
– Ну, пора идти к Макферсонам. Муди Сперджен приехал на выходные из Королевской Академии и должен привезти мне книгу от профессора Бойда.
– А мне надо приготовить Марилле чай. Она отправилась навестить миссис Кит и скоро вернется.
К приходу Мариллы чай был готов. В печке весело потрескивали дрова, стол украшала ваза с серебристыми, словно подернутыми морозом, папоротниками и рубиновыми кленовыми листьями. В воздухе витал аппетитный запах ветчины и тостов, но Марилла, ничего не замечая, со вздохом опустилась в кресло.
– Вас глаза беспокоят? Или голова болит? – беспокойно спросила Энн.
– Нет. Я не только устала… но и встревожена. Из головы не выходят Мэри и ее детишки. Мэри чувствует себя все хуже. Долго она не протянет. Не знаю, что будет с близнецами.
– А от дяди известий нет?
– Мэри получила от него письмо. Он работает на лесозаготовке, пишет, что там «прижился» – не знаю, что он хочет этим сказать. В любом случае до весны он их забрать не сможет. К этому времени он намерен жениться, и у него будет дом, куда можно привезти племянников. Он спрашивает, не сможет ли кто-то из соседей их приютить на зиму. Мэри не знает, к кому обратиться – она не очень ладила с жителями Ист-Графтона. Короче говоря, похоже, она хочет, чтобы я забрала ребятишек. Прямо она не говорит, но это по всему видно.
– О! – Энн в восторге сжала руки. – Вы их возьмете, Марилла?
– Я еще не решила, – недовольно проговорила Марилла. – Во мне нет твоей опрометчивой решимости, Энн. Троюродная кузина – весьма отдаленное родство. Это большая ответственность – присматривать за двумя шестилетними детьми… тем более близнецами.
Марилла почему-то считала, что с близнецами в два раза тяжелее, чем с обычными детьми.
– С близнецами очень интересно… по крайней мере, с одной парой, – сказала Энн. – Но когда их две или три пары – это уже утомительно. Мне кажется, близнецы станут для вас развлечением, пока я в школе.
– Думаю, мне будет не до развлечений. Одни волнения и заботы. Будь дети в том возрасте, в каком была ты, когда мы тебя взяли, я бы так не боялась. С Дорой еще ничего – она спокойная и покладистая, а вот Дэви – большой проказник.