– Твой нос вполне хорош, – кратко ответила Марилла. В глубине души она находила носик премиленьким, но не намеревалась Энн об этом говорить.
Прошло три недели, и пока все шло неплохо. Этим бодрящим сентябрьским утром Энн и Диана беспечно шли по Березовой тропе, чувствуя себя самыми счастливыми девочками в Эйвонли.
– Надеюсь, Гилберт Блайт будет сегодня на занятиях, – сказала Диана. – Он все лето гостил у кузенов в Нью-Брансуике и вернулся домой только в субботу вечером. Он ужасно красивый, Энн! И любит дразнить девочек. Он нас просто изводит. – По голосу Дианы было понятно, что она скорее предпочтет, чтоб ее дразнили, чем оставили в покое.
– Гилберт Блайт? – переспросила Энн. – Не его ли имя написано на стене веранды рядом с именем Джулии Белл? И еще приписано: «Только взгляните на них».
– Да, – сказала Диана, вскинув голову. – Но я не верю, что он влюблен в Джулию Белл. Я слышала, как он говорил, что количества ее веснушек хватит, чтобы выучить таблицу умножения.
– Прошу, только не говори про веснушки, – взмолилась Энн. – У меня их так много, что упоминать о них в моем присутствии просто бестактно. А что касается надписи… Я считаю глупостью писать такое на стенах про мальчиков и девочек. Пусть кто-нибудь только попробует написать мое имя рядом с именем мальчика. Впрочем, – поспешила она прибавить, – никто этого делать не станет.
Энн вздохнула. Ей не хотелось, чтоб ее имя красовалось на стене. Но знать, что это ей не грозит, было унизительно.
– Вздор! – возразила Диана, чьи черные глаза и блестящие локоны до такой степени сводили с ума мальчиков Эйвонли, что ее имя в разных комбинациях не сходило со стен. – Это все шутки. И не будь так уверена, что твое имя никогда здесь не напишут. Чарли Слоун сохнет по тебе. Он сказал своей маме – только подумай, маме! – что ты самая умная девочка в школе. А это лучше, чем быть просто хорошенькой.
– Нет, не лучше, – возразила женственная до мозга костей Энн. – Я предпочла бы быть скорее хорошенькой, чем умной. А Чарли Слоун мне не нравится – не выношу мальчишек с выпученными глазами. Если кто-то напишет мое имя рядом с его – я этого не вынесу. Но быть в классе лучшей ученицей – здорово!
– Кстати, Гилберт будет учиться в твоем классе, – сказала Диана – а он всегда был первым учеником. Хотя ему почти четырнадцать, он только на четвертом уровне. Четыре года назад его отец заболел, и ему посоветовали ехать лечиться в Альберту. Гильберт поехал с ним. Там они пробыли три года, и Гилберту удавалось лишь урывками посещать школу. При нем тебе будет нелегко оставаться первой ученицей.
– Я этому рада, – быстро ответила Энн. – Что такого особенного быть лучшей в классе среди школьников десяти-одиннадцати лет? Вчера надо было написать слово «кипение», и Джози Пай (заметь, лучшая ученица!) подсмотрела его в учебнике. Мистер Филлипс ничего не заметил – он глаз не спускал с Присси Эндрюс, но я увидела и окинула Джози презрительным взглядом. Она покраснела как рак и все равно написала слово неправильно.
– Эти сестры Пай всегда жульничают, – проговорила с негодованием Диана, перелезая вместе с Энн через ограждение главной дороги. – Джерти Пай вчера положила бутылку молока на мое место в ручье. Можешь такое представить? Я с ней теперь не разговариваю.
Когда мистер Филлипс удалился на заднюю скамейку, чтобы помочь Присси Эндрюс с латынью, Диана прошептала Энн:
– Гилберт Блайт сидит через проход от тебя. Посмотри и скажи, находишь ли ты его красавчиком.
Энн так и сделала. У нее был хороший шанс разглядеть Гильберта, который в этот момент был целиком поглощен пришпиливанием длинной белокурой косы Руби Джиллис, сидевшей впереди, к спинке ее стула. Гильберт был высоким мальчиком, с кудрявыми каштановыми волосами, карими глазами с хитринкой и насмешливой улыбкой. Когда Руби Джиллис стала подниматься, чтобы сказать учителю результат сложения, она вскрикнула и откинулась назад, решив, что у нее с корнем вырвало волосы. Все посмотрели в ее сторону, а у мистера Филлипса был такой строгий взгляд, что Руби расплакалась. Гилберт поспешил спрятать булавку и сделал вид, что с головой погрузился в изучение истории. Когда же суета улеглась, он взглянул на Энн и шутливо подмигнул.
– Я нахожу Гилберта Блайта красивым, – доверительно сказала Энн подруге, – но, на мой взгляд, он слишком самоуверенный. Разве можно подмигивать незнакомой девочке?
Но это были еще цветочки. Самое интересное развернулось после обеда.
Мистер Филлипс, по своему обыкновению, находился в дальнем углу класса, объясняя задачу по алгебре Присси Эндрюс. Остальные школьники распоряжались своим временем, кто как хотел – ели зеленые яблоки, шептались, рисовали картинки на грифельных дощечках, управляли кузнечиками на нитках, пуская их по проходу. Гилберт Блайт из кожи вон лез, чтобы добиться внимания Энн Ширли, но все было впустую. Энн в тот момент забыла не только о существовании Гилберта Блайта, но и о существовании всех других учеников. Подперев руками подбородок, она не сводила глаз с синего проблеска Озера Мерцающих Вод, которое виднелось в западном окне. Энн погрузилась в сказочный мир грез и ничего не видела и не слышала, помимо своих фантастических видений.
Гилберт Блайт не привык к тому, чтобы заинтересовавшая его девочка не обращала на него внимания. Эта рыжая девчонка должна смотреть на него, эта Энн Ширли с острым подбородком и огромными глазами, каких больше нет ни у одной девочки в Эйвонли.
Гилберт потянулся через проход, ухватил Энн за длинную рыжую косу и, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки, прошептал пронзительным шепотом:
– Морковка! Морковка!
Энн повернулась к нему, и ее глаза зажглись гневом.
Но дело не обошлось только этим. Энн вскочила на ноги – ее яркие фантазии рассыпались в прах. Она метнула на Гилберта уничтожающий взгляд, быстро сменившийся гневными слезами.
– Гадкий мальчишка! – пылко воскликнула она. – Как ты посмел?
И тут – бац! – Энн со всей силой заехала ему грифельной доской по голове, и та треснула (доска – не голова) четко поперек.
Ученики обожали подобные сцены. А эта была особенно впечатляющей. Послышалось дружное «ох», произнесенное с восторгом и ужасом. Диана дышала с трудом. Истеричная по натуре Руби Джиллис разрыдалась. Томми Слоун позабыл о своих кузнечиках, которые тут же разбежались, и уставился на разбитую доску.
Медленно пройдя по проходу, мистер Филлипс положил руку на плечо Энн.
– Что это значит, Энн Ширли? – сердито спросил он.
Энн молчала.
Что толку отвечать, когда тебя перед всем классом назвали «морковкой»! Но тут раздался решительный голос Гилберта.
– Это моя вина, мистер Филлипс. Я ее дразнил.
Мистер Филлипс не обратил никакого внимания на слова Гилберта.
– Я глубоко сожалею, что моя ученица оказалась такой несдержанной и проявила черты мстительного характера, – торжественно провозгласил он, словно быть его ученицей подразумевало обязательное изгнание всех злых помыслов из сердец маленьких несовершенных существ. – Энн, подойди, встань у доски и стой так до конца урока.
Энн предпочла бы скорее, чтобы ее выпороли, чем вынести такое наказание. От мысли о нем ее чувствительная душа содрогалась, как от ударов кнутом. С белым, отрешенным лицом она повиновалась требованию учителя. Мистер Филлипс взял мел и написал на грифельной доске над ее головой следующие слова: «У Энн Ширли скверный характер. Ей следует контролировать свои эмоции». А потом произнес написанное вслух, чтобы даже первоклашки, еще не умеющие читать, поняли, в чем дело.
До конца занятий Энн стояла у доски под этой надписью. Она не плакала и стояла с гордо поднятой головой. Справиться с мукой унижения ей помогал кипевший в сердце гнев. Сочувственный взгляд Дианы, возмущенные жесты Чарли Слоуна, злобные ухмылки Джози Пай – это все она встречала с раскрасневшимся от ярости лицом и глазами, полными негодования. В сторону Гилберта Блайта Энн даже не смотрела. Никогда в жизни она не посмотрит на него больше! И никогда не заговорит!
После уроков Энн вышла из школы с гордо вздернутой рыжей головой. Гилберт Блайт предпринял попытку перехватить ее на крыльце.
– Мне жаль, Энн, что я так глупо пошутил над твоими волосами, – сокрушенно проговорил он. – Я правда раскаиваюсь. Не сердись на меня, прошу.
Энн презрительно прошла мимо, словно она ничего не видела и не слышала.
– Как ты могла? – укоризненно и в то же время со скрытым восхищением сказала Диана, когда они возвращались домой. Сама она понимала, что сразу простила бы Гилберта.
– Я никогда не прощу Гилберта Блайта, – твердо проговорила Энн. – К тому же мистер Филлипс написал мое имя без «и» на конце. Душа моя ожесточилась, Диана.
Диана не поняла, что имела в виду подруга, но догадывалась, что речь шла о чем-то ужасном.
– Не нужно так пылко реагировать на шутки Гилберта, – успокаивала подругу Диана. – Он дразнит всех девочек. И над моими волосами смеется – говорит, что они черные, как уголь. Много раз называл меня вороной и, заметь, ни разу не принес извинения. Сегодня я впервые услышала, как он извинился.
– Большая разница, как тебя называют – вороной или морковкой, – важно произнесла Энн. – Гилберт Блайт ранил мои чувства – беспредельно!
Возможно, эта история с течением времени рассосалась бы – и «беспредельности» был положен конец, но, когда что-то не заладится, это может долго продолжаться.
Школьники в Эйвонли часто в полуденные часы отдыха собирали смолу в ельнике мистера Белла и использовали ее как жвачку. Оттуда можно было следить за домом Эбена Райта, где жил учитель. Завидев, что тот выходит, они стремглав неслись к школе, но расстояние до нее было в три раза больше, чем тропа от дома мистера Райта, и им еще везло, если они, запыхавшиеся и обессиленные, прибегали на уроки, опоздав минуты на три.
И как раз на следующий день мистера Филлипса вдруг охватило возникавшее у него изредка стремление навести порядок и укрепить дисциплину. Перед тем, как отправиться на обед, он объявил ученикам, что к его возвращению все должны находиться на своих местах, а опоздавшие будут наказаны.