– Кто бы сомневался, – многозначительно произнесла Марилла. – Следующий шаг – поджог шторы вашим сигнальным устройством.
– Нет, мы очень осторожны, Марилла. И это так интересно. Две вспышки – «ты дома?», три – «да», четыре – «нет». Пять означает: «Приходи как можно скорее – у меня важная информация». Диана просигналила пять раз, и я с ума сойду, если не узнаю, что случилось.
– Ладно, не сходи с ума, – сказала Марилла саркастически. – Даю тебе десять минут на разговор – и тут же домой. Помни!
Энн запомнила эти слова и вернулась точно в назначенное время, хотя никто не знал, чего ей это стоило. Пришлось сократить обсуждение с Дианой очень важной темы. Но десять минут были использованы ей с толком.
– Представляете, Марилла! Завтра у Дианы день рождения. И миссис Барри разрешила ей пригласить меня после школы к ним домой, чтобы провести весь день вместе. Приедут также кузины из Ньюбриджа на больших санях, чтобы завтра вечером пойти на концерт в Дискуссионный клуб. Они хотят взять туда и нас с Дианой, если вы, конечно, меня отпустите. Ведь вы отпустите, да, Марилла? Я так взволнована.
– Советую тебе успокоиться, потому что ты никуда не пойдешь. Лучше побудешь дома, заснешь в своей уютной постельке, а что до этих клубных концертов – то это просто ерунда, и маленьким девочкам негоже ходить в такие места.
– Я уверена, что Дискуссионный клуб – респектабельное место, – умоляющее проговорила Энн.
– Я этого не отрицаю. Но ты не будешь таскаться по разным концертам и проводить вечера вне дома. Хорошее занятие для детей! Я удивлена, что миссис Барри отпускает на концерт Диану.
– Но это особый случай! – пробормотала Энн со слезами на глазах. – У Дианы день рождения – раз в году. Дни рождения – не рядовые события. Присси Эндрюс собирается прочесть «Комендантский час не должен быть объявлен сегодня»[3]. Это прекрасное, нравственное стихотворение, Марилла, и мне будет полезно его послушать. А хор исполнит четыре трогательные песни, которые по духу близки к церковным гимнам. И еще, Марилла, сам священник примет участие в церемонии – он произнесет вступительную речь. Так что это будет почти как служба. Марилла, ну, пожалуйста, разрешите мне пойти.
– Ты слышала, что я сказала, Энн? Сними обувь и марш в постель. Уже девятый час.
– Еще одна вещь, Марилла, – сказала Энн, используя свой последний шанс. – Миссис Барри разрешила нам спать на кровати в свободной комнате. Только подумайте, какой чести удостаивается ваша маленькая Энн – спать на постели в гостевой комнате.
– Этой чести тебя могли удостоить и без концерта. Ложись спать, Энн, и чтобы я больше ни слова от тебя не слышала.
Когда Энн, размазывая по щекам слезы, грустно поднималась по лестнице, Мэтью, который, казалось, во время разговора крепко спал в гостиной, открыл глаза и решительно произнес:
– Я думаю, Марилла, что тебе надо пустить Энн на концерт.
– А я так не думаю, – возразила Марилла. – Кто занимается ее воспитанием – ты или я?
– Ну ты, – признал Мэтью.
– Тогда не вмешивайся.
– Да я и не вмешиваюсь. Иметь свое мнение – не значит вмешиваться. Но я думаю, что тебе следует отпустить Энн.
– По твоему мнению, я должна во всем ей потакать. А если она захочет луну с неба, ты тоже ее поддержишь? – подчеркнуто вежливо проговорила Марилла. – Я позволила бы ей провести с Дианой ночь, если б этим все ограничилось. Но план насчет концерта я не одобряю. Она пойдет туда и подхватит простуду, перевозбудится и наберется там всякой чепухи. Это на неделю выбьет ее из колеи. Я разобралась в характере этого ребенка и лучше тебя, Мэтью, понимаю, что для нее хорошо.
– Я считаю, что тебе надо отпустить Энн на концерт, – настойчиво повторил Мэтью.
Аргументация не была его сильной чертой, но упрямое следование своей линии нельзя было не заметить. Марилла безнадежно вздохнула и сочла за лучшее промолчать. На следующее утро, когда Энн мыла посуду в кладовой после завтрака, Мэтью остановился на своем пути в сарай и еще раз сказал Марилле:
– Думаю, надо позволить Энн туда пойти.
На мгновение Марилла решила, что такие вещи не дозволено произносить вслух, но потом, смирившись с неизбежным, язвительно произнесла:
– Хорошо, пусть идет, раз ты так хочешь.
Энн пулей вылетела из кладовой с мокрой тряпкой в руках.
– О, Марилла, произнесите еще раз эти благословенные слова.
– Думаю, хватит и одного раза. Это желание Мэтью, а я умываю руки. Если ты заболеешь воспалением легких, заснув в чужой кровати, или выскочишь, распаренная, из клуба в холодную ночь, не вини меня в этом, вини Мэтью. У тебя с тряпки капает на пол грязная вода. Никогда не видела раньше такого беспечного ребенка.
– Я знаю, что являюсь для вас тяжелым испытанием, Марилла, – произнесла покаянно Энн. – Я столько ошибок совершаю. Но, только подумайте, сколько ошибок я могла бы еще совершить. Места, куда я накапала, я ототру песком еще до того, как пойду в школу. О, Марилла, сейчас все мои мысли заняты концертом. Я никогда не была ни на одном концерте, и когда другие девочки говорят о них, я чувствую себя не в своей тарелке. Вы даже не представляете, как я переживаю по этому поводу, а вот Мэтью представляет. Он понимает меня, а как приятно, когда тебя понимают, Марилла.
Энн была так возбуждена, что провела школьный день без особого успеха. Гилберт Блайт обошел ее в правописании и оставил далеко позади в устном счете. Но Энн в предчувствии концерта и постели в комнате для гостей не испытала того унижения, которое обязательно испытала бы в другом случае. Они с Дианой упоенно проболтали весь день о предстоящем вечере, и будь на месте мистера Филлипса более строгий учитель, им влетело бы по первое число.
Энн чувствовала, что не перенесла бы этот день, если б ей запретили идти на концерт, потому что ни о чем другом в школе не говорили. Дискуссионный клуб Эйвонли устраивал разные мероприятия раз в две недели на протяжении зимы, но такого большого праздника еще не было, билет стоил десять центов, сбор шел на помощь библиотеке. Молодые люди в Эйвонли готовились к концерту несколько недель, и все школьники ждали этого события с интересом, потому что в нем были задействованы их старшие братья и сестры. Все школьники старше девяти лет собирались идти на концерт, кроме Кэрри Слоун, чей отец разделял мнение Мариллы, что маленьким девочкам не след ходить вечерами по клубам. Кэрри Слоун проревела весь день, придя к выводу, что жизнь у нее не сложилась.
Для Энн подлинное ликование началось сразу после школы, оно постепенно нарастало и достигло высшего экстаза на концерте. У Дианы они провели «элегантную чайную церемонию», а затем перешли к сладостной подготовке вечера в маленькой комнате Дианы на втором этаже. Диана уложила волосы Энн в модном стиле «помпадур», а Энн завязала бантики на волосах Дианы с особым, свойственным ей умением. Потом они стали экспериментировать с волосами на затылке и, перепробовав с полдюжины способов, добились наконец желаемого результата. И вот они готовы, щеки пылают, глаза горят от волнения.
Энн, правда, не смогла сдержать болезненный укол самолюбия, сравнивая свой простой черный берет и бесформенное, домотканое серое пальто с меховой шапочкой и красивой курткой Дианы. Но она вовремя вспомнила, что наделена воображением и может всегда его использовать.
Приехали кузины Дианы – Мюррей, из Ньюбриджа. Все забрались в большие сани, устроившись среди соломы и меховых шуб. Энн наслаждалась дорогой, скольжением по гладкой поверхности и хрустом снега под полозьями. Закат был чарующим, и заснеженные холмы, и темно-синие воды Залива Святого Лаврентия напоминали очертаниями великолепную вазу из жемчужин и сапфиров, наполненную до краев вином и пламенем. Перезвон колокольчиков, отдаленный смех, словно веселились лесные эльфы, неслись со всех сторон.
– О, Диана, – выдохнула Энн, сжимая ее руку в варежке под шубой, – не в волшебной ли мы сказке? Неужели я та самая Энн? Я переживаю такие необычные чувства, что это может отразиться на моем лице.
– Ты выглядишь чудесно, – сказала Диана, которая только что получила комплимент от одной из кузин и чувствовала, что должна передать его дальше. – У тебя прелестный цвет лица.
Программа вечера состояла из череды «нервных потрясений» – по крайней мере, для одной из присутствующих, и, как Энн прошептала Диане, каждое было сильнее предыдущего. Когда Присси Эндрюс в нарядном платье из розового шелка, с ниткой жемчуга на гладкой белой шее и живыми гвоздиками в волосах (говорили, что учитель специально послал за ними в город) – «поднялась по скользкой лестнице, темной, без единого лучика света», Энн, слушая, трепетала в сочувствии; когда же хор запел «Высоко над нежными маргаритками», Энн перевела взгляд на потолок, как будто ожидала увидеть там фрески с ангелами; а когда Сэм Слоун показывал инсценировку «Как Сокери посадил курицу на яйца», Энн хохотала так заразительно, что все вокруг тоже стали смеяться – больше ради компании: ведь сам текст устарел даже для Эйвонли. Затем мистер Филлипс произнес душераздирающую речь Марка Антония над мертвым Цезарем, бросая после каждой фразы взгляд на Присси Эндрюс, и тут Энн почувствовала, что ей самой хочется подняться и поддержать мятеж римского гражданина.
Только один номер в программе не вызвал у нее интереса. Когда Гилберт Блайт декламировал «Битву на Рейне», Энн взяла у Роды Мюррей библиотечную книгу и изучала ее до конца его выступления. Диана аплодировала, пока у нее руки не заболели, а Энн все это время сидела и молчала, с прямой и напряженной спиной.
Дома они оказались в 11 часов, полные сильных впечатлений и предвкушающие удовольствие от предстоящего их обсуждения. В доме было темно и тихо – казалось, все в нем спали. Энн и Диана на цыпочках прошли в гостиную – длинную и узкую, из которой можно было пройти в гостевую комнату. В гостиной было тепло, мягкий свет от догорающего камина распространялся по комнате.