– Вы, наверное, мистер Мэтью Катберт из Зеленых Крыш? – произнесла девочка приятным звонким голосом. – Рада с вами познакомиться. А я уж стала бояться, что вы вообще не приедете, и воображала разные вещи, которые могли вас задержать. И тогда решила: если никто не приедет, пойду по тропе к той большой дикой вишне на повороте, взберусь на нее и проведу там ночь. Я бы не сробела. А как прекрасно спать при лунном свете в ветвях дикой цветущей вишни, правда? Я не сомневалась, что утром вы приедете, если сегодня не удалось.
Мэтью неуклюже взял худенькую маленькую руку девочки – и вдруг понял, что сделает. Он не расскажет ребенку с сияющими глазами о том, что произошла ошибка, а возьмет ее в свой дом, и Марилле придется с этим смириться. В любом случае нельзя оставить эту девочку в Брайт-Ривер, пусть даже и произошла ошибка. Так что все вопросы и объяснения отложит на потом, когда они благополучно доберутся до Зеленых Крыш.
– Прости, что я опоздал, – робко произнес Мэтью. – А теперь пойдем. Лошадь ждет во дворе. Давай сюда сумку.
– Я сама справлюсь, – весело отозвалась девочка. – Она не тяжелая, хотя там все мои вещи. А потом ее надо уметь носить, иначе ручка оборвется; так что лучше я понесу – знаю, как ее надо прихватывать. Это очень старая сумка. Я так рада, что вы приехали, пусть я теперь и не проведу чудесную ночь на дикой вишне. А дорога у нас предстоит долгая? Миссис Спенсер сказала – восемь миль. Я рада, потому что люблю ездить. Как здорово, что я буду жить у вас и стану вашей. У меня никогда не было по-настоящему близких людей. Но хуже всего было в приюте. Я была там только четыре месяца, но и этого с лихвой хватило. Думаю, вы не были сиротой в приюте, поэтому вам не понять, что там за жизнь. Ничего хуже нельзя вообразить. Миссис Спенсер сказала, что плохо так говорить, но я никого не хотела обидеть. Легко прослыть плохой, даже не догадываясь об этом, правда? В приюте все были хорошими. Но там мало простора для воображения – разве только наблюдать за другими сиротами. Конечно, интересно придумывать о них разные вещи: например, представлять, что твоя соседка за столом – на самом деле дочь графа, которую в младенчестве похитила злая кормилица, не успевшая перед смертью признаться в своем злодеянии. Днем у меня не было времени, поэтому эти фантазии рождались ночью, когда я лежала без сна и мечтала. Думаю, из-за этого я такая тощая – жутко тощая – так ведь? Кожа да кости. Мне нравиться воображать, что я хорошенькая и пухлая, с ямочками на локотках.
Тут маленькая спутница Мэтью замолкла – отчасти потому, что утомилась, а отчасти потому, что они подошли к коляске. Она не произнесла ни слова, пока они не выехали из деревни и не покатили вниз по склону холма. Дорога здесь местами проваливалась в мягкий грунт, и часто их головы были на несколько футов ниже поверхности холма, цветущих диких вишен и стройных белых березок.
Девочка протянула руку и отломила ветку дикой сливы, хлестнувшую коляску.
– Как красиво! О чем вы думаете, глядя на склонившееся к вам дерево в белом, кружевном уборе? – спросила она.
– Ну, не знаю, – сказал Мэтью.
– Конечно же, о невесте в белом одеянии, с прелестной кружевной вуалью. Я никогда не видела ни одну невесту, но представляю, как она выглядит. Не думаю, что я когда-нибудь сама буду невестой. Я такая простушка – никто не захочет на мне жениться, разве что приезжий миссионер. Они, наверное, не очень разборчивы. Но белое платье, надеюсь, у меня когда-нибудь будет. Это мое самое заветное желание. Я так люблю красивую одежду. А у меня, насколько помню, никогда не было красивого платья – но ведь все впереди, правда? Зато могу вообразить, будто я роскошно одета. Покидая приют сегодня утром, я испытывала стыд за свое убогое платье из этой ужасной ткани. Представляете, все сироты должны такое носить. Один торговец из Хоуптона прошлой зимой подарил приюту триста ярдов этой ткани. Кое-кто говорил, что тот не смог ее продать, но я лично думаю, что этот дар от чистого сердца. В поезде мне казалось, что все смотрят на меня с жалостью. Тогда я собралась с духом и вообразила, что на мне невероятно красивое, голубое, шелковое платье – если уж начинаешь фантазировать, надо представлять себе что-то действительно стоящее. И еще – большая шляпа, украшенная цветами и перьями, золотые часы, лайковые перчатки и сапожки. Настроение у меня поднялось, и я получила большое удовольствие от поездки на остров. Никакой морской болезни на пароходе я не испытала. Миссис Спенсер тоже чувствовала себя хорошо, хотя обычно при качке страдает. По ее словам, ей было не до болезни, потому что она все время следила, чтобы я не свалилась за борт. Она сказала, что в жизни не встречала такого шустрого ребенка. Но если таким образом удалось спасти ее от морской болезни, я только рада. Просто мне хотелось своими глазами увидеть все, что только можно на пароходе. Кто знает, будет ли у меня еще шанс! О, посмотрите, вон еще вишни в цвету! Этот остров – прямо цветущий сад! Я уже люблю его и счастлива, что буду здесь жить. Я и раньше слышала, что остров Принца Эдуарда – самое красивое место на земле, и часто представляла, что я там живу. Но я и вообразить не могла, что мое желание сбудется. Чудесно, когда твои мечты сбываются, не так ли? А эти красные дороги такие забавные. Когда мы сели на поезд в Шарлоттауне и за окном замелькали дороги, я спросила у миссис Спенсер, отчего они красные. Она ответила, что не знает, и попросила пощадить ее и не тормошить больше. Хватит с нее той тысячи вопросов, которые я уже задала. Наверное, так и было, но как узнать о том, что вокруг тебя, если не задавать вопросы. Так скажите, отчего они красные?
– Как сказать… Я не знаю, – признался Мэтью.
– Надо будет это выяснить. Как прекрасно, что есть вещи, о которых ты со временем все узнаешь! Думая об этом, я испытываю радость, что живу. Мир так интересен. Если б мы все о нем знали, он не был бы и наполовину таким интересным. Тогда не осталось бы места для воображения. Наверно, я много болтаю? Люди всегда делают мне замечания. Может, вас тоже раздражает моя болтовня? Скажите, и я тогда замолкну. Я могу заставить себя остановиться, хотя это нелегко.
К своему удивлению, Мэтью получал удовольствие от ее болтовни. Как большинству молчунов, ему нравились разговорчивые люди, если те не требовали от него активного участия в беседе. Но ему и в голову не могло прийти, что можно наслаждаться обществом маленькой девочки. По совести говоря, с женщинами ему всегда было нелегко, но с маленькими девочками – еще хуже. Он испытывал отвращение к их манере робко прокрадываться мимо и отводить глаза, словно боясь, что он их проглотит, скажи они хоть слово. Именно так в Эйвонли вели себя хорошо воспитанные девочки. Но этот конопатый дьяволенок совсем не походил на них, и хотя Мэтью с его медлительностью с трудом поспевал за ее стремительной мыслью, ему была приятна ее болтовня. И он ответил с обычной робостью:
– Говори на здоровье. Я не возражаю.
– О, я так рада. Я чувствую, что мы с вами подружимся. Это такое облегчение говорить, когда хочешь, и не слышать, как тебя постоянно одергивают: дети якобы должны быть тише воды, ниже травы. Мне это говорили миллион раз. И еще смеялись надо мной из-за того, что я произношу умные слова. Но если у тебя умные мысли, нельзя не употреблять умные слова, правда?
– Звучит разумно, – сказал Мэтью.
– Миссис Спенсер сказала, что у меня язык без костей. А разве бывает иначе? А еще сказала, что ваш дом называется Зеленые Крыши. Я спросила: почему? А она ответила, что он утопает в зелени. Я ужасно обрадовалась – очень люблю деревья. А рядом с приютом их вообще не было, если не считать несколько жалких кустиков с побеленными подпорками перед входом. Эти кустики напоминали сироток. Глядя на них, хотелось плакать. Я говорила им: «Ах, вы бедняжки! Если б вы оказались в большом, настоящем лесу в окружении других деревьев и у ваших корней рос мягкий мох и колокольчики, плескалась речка и пели птицы, вы бы выросли в лесных великанов! А здесь это невозможно. Мне понятны ваши чувства, крошки». Сегодня утром было тяжело с ними расставаться. К таким вещам привязываешься, правда? А поблизости от Зеленых Крыш есть речка? Я забыла спросить у миссис Спенсер.
– Ну, есть ручей, чуть дальше от нашего дома.
– Прекрасно. Всегда мечтала жить у воды. Хотя не верила, что так будет. Мечты ведь не часто сбываются. А как было бы хорошо, если б сбывались! Но теперь я чувствую себя почти счастливой. Полностью счастливой не могу, потому что… Кстати, как вы думаете, какого она цвета?
Она перекинула через плечо одну из длинных, блестящих кос и поднесла к глазам Мэтью. Тот не привык определять оттенки дамских локонов, но в этом случае сомнений не было.
– Рыжего? – спросил он.
Девочка отбросила косу со вздохом, исходившим, казалось, из самой глубины сердца и говорившим много о предмете ее постоянных страданий.
– Да, рыжего, – безропотно согласилась она. – Теперь вы понимаете, почему я не могу быть полностью счастлива. Как может быть счастлива рыжая девочка? Другие вещи – веснушки, зеленые глаза и худоба – меня не так беспокоят. Я могу представить, что их нет. Могу представить, что кожа моя прекрасна, как лепесток розы, и глаза фиалкового цвета. Но с цветом волос так не получается. Как я ни стараюсь. Я говорю себе: «Мои волосы жгуче черного цвета, как вороново крыло». Но ничего из этого не выходит. Я ни на минуту не забываю, что они просто рыжие. Это разбивает мне сердце. Я всю жизнь буду от этого страдать. В одном романе я читала о девушке, которая страдала всю жизнь, но там дело было не в рыжих волосах. Ее волосы струились чистым золотом, открывая алебастровый лоб. Что такое алебастровый лоб? Я так и не выяснила. Может, вы скажете.
– Боюсь, не скажу, – ответил Мэтью, у которого начала кружиться голова. Он испытывал сейчас такие же ощущения, что и в детстве, когда во время пикника один мальчик затащил его на карусель.
– Это должно быть что-то замечательное, ведь девушка была неземной красоты. Как вы думаете, какие чувства испытываешь, если обладаешь неземной красотой?